истории из ничего... "Горячая батарея"
Года три-четыре назад я оказалась в перерыве нормальной жизни и занимала этот перерыв чем придется.
В том числе поехала в Москву на семинар НЛП. Семинар был с заманчивой темой - что-то про личную гениальность. То, что я там повидала, к делу не относится. А семинар не сложился - и были просто разговоры. Но в качестве примеров были какие-то упражнения. И в частности - на рассказывание. На листе написал ведущий простые словосочетания типа "упавшая книга" - и надо было в паре рассказать второму три совершенно разные истории, завязанные на этом. Любовь моя к сочинительству историй заплясала и забила в маракасы. Нам досталась "горячая батарея". Что я наплела своему партнеру! Он, раскрыв рот, слушал описание трех разных батарей и прислоненных к ним жизней. Но сам в ответ не выдавил ни одной истории.
А приехав домой, я один из контурных рисунков записала словами.
Он пришел с улицы.Ему семь лет. У него замурзанные красные руки и такие же щеки. Мать, измученная жизнью, рано постаревшая, выглядит им с братом как бабушка. Она любит их до беспамятства, но замученная любовь ее больше выражается в криках и шлепках. Она таскает его на всякие кружки и стоит рядом, пока он работает. Она в тоске жалуется на его неусидчивость - а он просто стоя работает. Он вышивает картинки с кораблями или рисует или собирает что-то из конструктора. Она кричит у него над головой, на стриженую макушку его сыплются оплеухи. Он привык и даже не вздрагивает. Она кричит, надрывая связки, что он чудовище. А он продолжает с ушедшим в себя взглядом наклеивать неровные раскатанные полоски пластилина на картон. Он знает, что она его любит, и не слышит этого крика. Руки его распухли и кожа обветрена --он носится по улице и лезет во все щели. В школе его ненавидят и боятся. Учительница утверждает, что по нему плачет колония. Он не слышит взрослых. Ему одинаково интересно залезть в трансформаторный шкаф и размотать шелковую нить на тонкие волокна, струящиеся как волосы. Он простодушен и яростно заинтересован в мире.
Уже поздно. Из-под двери другой комнаты по дощатому полу затекает свет. Он пробирается к батарее. Коричневые штаны с начесом, оставшиеся с незапамятных времен, стали тяжелыми и влажными, обмерзшими катышками снега, варежки на резинках насквозь мокрые и тоже в запутавшихся сосульках. Шерсть их свалялась настолько, что их уже не распустить. Пока мать не заметила его, он стаскивает штаны и вытягивает резинку из шубейки, развешивает все на батарее. Батарея старая, с острыми ребрами, покрытая множеством слоев краски, шершавая и горячая. Батарея в нише - и до стены сбоку остается кусочек пустоты - там наклеены обои в несколько слоев, от жара они легко отходят - и он несмотря на запреты отрывает узкие треугольные лоскуты - голубые и зеленые с тусклой бронзой, ему нравится и звук - этот шуршащий коробочный звук - и то как лоскуты эти имеют каемки - где тонкие слои бумаги расщепились вдоль - и на стене остались белые контуры -а на клочке - узкие цветные закручивающиеся края
Но сейчас он не отрывает обои. Он садится на пол между развешенными вещами, привалясь толстым свитером к батарее и ощущая затылком ее жар. Мальчуковые коричневые его колготки, штопанные матерью, тоже мокры. Весь мир вокруг остро пахнет мокрой шерстью, такой совершенно особенный запах - отходящего свежего запаха снега и глубокого , щекочущего ноздри, запаха шерсти, шкуры, вещи дымятся, смерзшийся снег превращается в воду и стекает на пол, наверху же - там где он старательно запихивал их вглубь - загибая за край батареи, на поверхности появляется паровая изморозь -налет мельчайших капель- не на самой поверхности - а над ней на крохотных распрямившихся волосках, волокнах, распушенной поверхности, параллельной ткани.
Он не смешивается с миром взрослых. Он научился не слышать их крики. Если бы он был взрослее - он бы сформулировал, что он их прощает. Но он даже не думает в таких терминах. Мать любит его - и он это знает. За ее изможденным лицом, за этими истошными криками, за подзатыльниками, которые она рассыпает так же легко как отчаянные слова, он слышит эту безмерную любовь - и не обращает внимания на внешние проявления. Он идеальный ребенок. Ему интересно все 24 часа в сутки. Он задает несметное количество вопросов и стойко выносит раздражение мира. В нем нет ни капли злобы. От этого - своей неуемной любознательности - и совершенного отсутствия обид - взрослым он кажется слабоумным. Он не замечает обращенных к нему вопросов и совершенно не поддается муштровке. Когда ему надо - он встает и идет посреди урока - или вдруг говорит что-то громким осипшим баском. Он не помнит, что его только что ругали - и открыв что-то, несется со своим открытием к рядом находящимся - и глаза его сияют от восторга, красные распухшие шершавые лапки движутся, показывая что-то в воздухе, он не умеет говорить тихо, попытка обуздать свой басок приводит к взвизгивающим срывающимся нотам. Голова его полна обрывков идей - для некоторых у него нет ни слов ни понятий - он чувствует их интуитивно, как наверное представляют что-то собаки - понимают всей темной массой - но не расчленяя на звуки, обозначающие мысли.
Сейчас он занимается любимым делом. Он хочет увидеть, как движется свет. Лампочка загорается в спирали - и свет этот должен добежать через комнату - чтобы упасть на стену. Он все время это пропускает. Ему кажется, что он просто недостаточно старателен - моргает или переводит взгляд. А если он очень постарается, не отведет глаз и не сморгнет - он увидит - как перед ним пронесется через комнату этот раздел света и тьмы- и свет будет давить, отодвигая темь. Как отодвигала бы его рука с отогнутой ладонью. Он качает перед собой отогнутой распухшей ладонью. Пальцы, согревающиеся от холода, начинают саднить и чесаться. Он знает, что мать обнаружив его здесь, будет ругаться - но до этого она должна открыть дверь из светлой комнаты - и может сегодня он увидит, если не сморгнет, как мимо него пролетит свет и разобьется, остановившись, об противоположную стену…
В том числе поехала в Москву на семинар НЛП. Семинар был с заманчивой темой - что-то про личную гениальность. То, что я там повидала, к делу не относится. А семинар не сложился - и были просто разговоры. Но в качестве примеров были какие-то упражнения. И в частности - на рассказывание. На листе написал ведущий простые словосочетания типа "упавшая книга" - и надо было в паре рассказать второму три совершенно разные истории, завязанные на этом. Любовь моя к сочинительству историй заплясала и забила в маракасы. Нам досталась "горячая батарея". Что я наплела своему партнеру! Он, раскрыв рот, слушал описание трех разных батарей и прислоненных к ним жизней. Но сам в ответ не выдавил ни одной истории.
А приехав домой, я один из контурных рисунков записала словами.
Он пришел с улицы.Ему семь лет. У него замурзанные красные руки и такие же щеки. Мать, измученная жизнью, рано постаревшая, выглядит им с братом как бабушка. Она любит их до беспамятства, но замученная любовь ее больше выражается в криках и шлепках. Она таскает его на всякие кружки и стоит рядом, пока он работает. Она в тоске жалуется на его неусидчивость - а он просто стоя работает. Он вышивает картинки с кораблями или рисует или собирает что-то из конструктора. Она кричит у него над головой, на стриженую макушку его сыплются оплеухи. Он привык и даже не вздрагивает. Она кричит, надрывая связки, что он чудовище. А он продолжает с ушедшим в себя взглядом наклеивать неровные раскатанные полоски пластилина на картон. Он знает, что она его любит, и не слышит этого крика. Руки его распухли и кожа обветрена --он носится по улице и лезет во все щели. В школе его ненавидят и боятся. Учительница утверждает, что по нему плачет колония. Он не слышит взрослых. Ему одинаково интересно залезть в трансформаторный шкаф и размотать шелковую нить на тонкие волокна, струящиеся как волосы. Он простодушен и яростно заинтересован в мире.
Уже поздно. Из-под двери другой комнаты по дощатому полу затекает свет. Он пробирается к батарее. Коричневые штаны с начесом, оставшиеся с незапамятных времен, стали тяжелыми и влажными, обмерзшими катышками снега, варежки на резинках насквозь мокрые и тоже в запутавшихся сосульках. Шерсть их свалялась настолько, что их уже не распустить. Пока мать не заметила его, он стаскивает штаны и вытягивает резинку из шубейки, развешивает все на батарее. Батарея старая, с острыми ребрами, покрытая множеством слоев краски, шершавая и горячая. Батарея в нише - и до стены сбоку остается кусочек пустоты - там наклеены обои в несколько слоев, от жара они легко отходят - и он несмотря на запреты отрывает узкие треугольные лоскуты - голубые и зеленые с тусклой бронзой, ему нравится и звук - этот шуршащий коробочный звук - и то как лоскуты эти имеют каемки - где тонкие слои бумаги расщепились вдоль - и на стене остались белые контуры -а на клочке - узкие цветные закручивающиеся края
Но сейчас он не отрывает обои. Он садится на пол между развешенными вещами, привалясь толстым свитером к батарее и ощущая затылком ее жар. Мальчуковые коричневые его колготки, штопанные матерью, тоже мокры. Весь мир вокруг остро пахнет мокрой шерстью, такой совершенно особенный запах - отходящего свежего запаха снега и глубокого , щекочущего ноздри, запаха шерсти, шкуры, вещи дымятся, смерзшийся снег превращается в воду и стекает на пол, наверху же - там где он старательно запихивал их вглубь - загибая за край батареи, на поверхности появляется паровая изморозь -налет мельчайших капель- не на самой поверхности - а над ней на крохотных распрямившихся волосках, волокнах, распушенной поверхности, параллельной ткани.
Он не смешивается с миром взрослых. Он научился не слышать их крики. Если бы он был взрослее - он бы сформулировал, что он их прощает. Но он даже не думает в таких терминах. Мать любит его - и он это знает. За ее изможденным лицом, за этими истошными криками, за подзатыльниками, которые она рассыпает так же легко как отчаянные слова, он слышит эту безмерную любовь - и не обращает внимания на внешние проявления. Он идеальный ребенок. Ему интересно все 24 часа в сутки. Он задает несметное количество вопросов и стойко выносит раздражение мира. В нем нет ни капли злобы. От этого - своей неуемной любознательности - и совершенного отсутствия обид - взрослым он кажется слабоумным. Он не замечает обращенных к нему вопросов и совершенно не поддается муштровке. Когда ему надо - он встает и идет посреди урока - или вдруг говорит что-то громким осипшим баском. Он не помнит, что его только что ругали - и открыв что-то, несется со своим открытием к рядом находящимся - и глаза его сияют от восторга, красные распухшие шершавые лапки движутся, показывая что-то в воздухе, он не умеет говорить тихо, попытка обуздать свой басок приводит к взвизгивающим срывающимся нотам. Голова его полна обрывков идей - для некоторых у него нет ни слов ни понятий - он чувствует их интуитивно, как наверное представляют что-то собаки - понимают всей темной массой - но не расчленяя на звуки, обозначающие мысли.
Сейчас он занимается любимым делом. Он хочет увидеть, как движется свет. Лампочка загорается в спирали - и свет этот должен добежать через комнату - чтобы упасть на стену. Он все время это пропускает. Ему кажется, что он просто недостаточно старателен - моргает или переводит взгляд. А если он очень постарается, не отведет глаз и не сморгнет - он увидит - как перед ним пронесется через комнату этот раздел света и тьмы- и свет будет давить, отодвигая темь. Как отодвигала бы его рука с отогнутой ладонью. Он качает перед собой отогнутой распухшей ладонью. Пальцы, согревающиеся от холода, начинают саднить и чесаться. Он знает, что мать обнаружив его здесь, будет ругаться - но до этого она должна открыть дверь из светлой комнаты - и может сегодня он увидит, если не сморгнет, как мимо него пролетит свет и разобьется, остановившись, об противоположную стену…