Епископ и Архангел
Архиепископ Обер, управлявший некогда городом Авранжем, что на севере Бретани, был одержим видениями. С некоторых пор ему стал мерещиться суроволицый и темноволосый муж с горящими глазами. Началось всё с того, что на выходе из храма после утренней службы пребывающего в умиротворении епископа неожиданно с силой хлопнул по плечу какой-то высокий человек в одеянии странника. Привлекши таким бесцеремонным способом внимание ошеломлённого Обера, он протянул свой указательный палец, длинный и прямой, как наконечник копья, в сторону моря, сдвинул брови и остановил взгляд на хорошо видной из города скале. При виде подобной наглости у епископа от возмущения потемнело в глазах. Но когда темнота рассеялась, он увидел вокруг себя те же услужливо-почтительные лица, которые видел рядом всегда. Не обнаружив загадочного бесцеремонного незнакомца, он решил, что в глубокой задумчивости наткнулся на колонну, а остальное ему почудилось. Однако, после этого происшествия пронзительные глаза незнакомца стали мерещиться ему повсюду. Окружающие стали замечать в поведении архиепископа разительную перемену, что не могло не тревожить тех, кто хорошо знал уравновешенный и рассудительный нрав Обера. Речь его стала громогласнее и как-то суровее. Движения теперь были стремительными и решительными. В течение недели заметно уменьшилась его тучность, но, что более всего огорчало его приближённых, архиепископ был теперь подвержен вспышкам беспричинного гнева. Секретаря, задавшего Оберу вполне уместный вопрос во время того, как он диктовал ему письмо герцогу Нормандскому, его святейшество в раздражении обозвал скудоумной обезьяной и отправил читать покаянную молитву. Нерадивого служку, уронившего бронзовый подсвечник и приключившимся грохотом отвлекшего архиепископа от размышлений, он в гневе ухватил за ухо и выдворил за дверь, сопроводив свои действия весьма крепкими выражениями. Подобные раздражительность и гневливость были столь несвойственны Оберу, что невольно стал распространяться слух о его болезни. Далее приключились ещё более странные и тревожащие события. В одну из последовавших ночей челядь архиепископа услышала какой-то странный шум, доносившийся из его покоев, а затем и испуганный крик Обера. Его не решились потревожить, а на утро нашли крайне задумчивым и погружённым в себя. На лице его читалась тревога и озабоченность. После этой ночи архиепископа вновь как подменили: он выглядел растерянным, а медлительность и вернувшаяся сдержанная манера говорить были полной противоположностью недавней порывистости. Однако, эти перемены сочли за благоприятный признак: вероятно, архиепископ был все эти дни нездоров, но кризис позади и выздоровление не за горами. Как вскоре выяснилось, успокаиваться было рано.
Однажды вечером, словно по мановению руки, погода испортилась, небо затянуло тучами, принесёнными с моря, и город погрузился в кромешную тьму. Весь вечер Обер провёл в угнетённом состоянии, терзаемый нестерпимой головной болью и необъяснимыми предчувствиями. Ночью разразилась сильнейшая гроза; ужасающий грохот заставлял крыши домов сотрясаться, и лишь вспышки молний освещали всё вокруг, вселяя ужас в горожан, давно не видавших подобной бури. Казалось, всё небесное воинство пробудилось для борьбы с прародителем зла. Остаток вечера архиепископ провёл в молитвах, и лишь к полуночи смог забыться беспокойным сном. Неожиданно его разбудил громкий голос, спросонок показавшийся ему донёсшимися снаружи раскатами грома. Он разомкнул тяжёлые веки и увидел, что перед ним вновь стоит тот самый незнакомец, который померещился ему у церкви. «Обер, дважды не внял ты моим указаниям, маловерный человек!» - сдержанно, но сурово заговорил с ним пришелец. «Что же, в третий раз обращаюсь к тебе - и на этот раз окончательно избавлю тебя от сомнений. С указанной мной скалы я низверг Сатану в пучину вод. И отсюда снизойдёт очищение на тех, кто будет приходить к святой горе отовсюду, славя Господа нашего. Здесь и быть Дому Господню. А позаботишься об этом ты, Обер! Тебе и возводить храм. До сего дня малодушие и страх сковывали твой разум - я положу этому конец и сам стану направлять тебя. Гони страх и сомнения из своей головы!» С этими словами архангел Михаил (ибо это был не кто иной, как он), стремительным движением протянул руку к стоящему на коленях Оберу, и своим длинным и прямым, как копьё, указательным пальцем коснулся головы архиепископа. Тот громко вскрикнул и лишился чувств.
Пробудившись наутро, Обер счёл, было, приключившееся с ним за сон. Но чувства его свидетельствовали об обратном. Ночной гость побывал здесь наяву. Образ Святого Михаила, находившийся в келье, просветлел, очистился от свечной копоти и источал благоухание. Архиепископ отметил, что чувствует себя превосходно, голова ясна и дух его спокоен. Он провёл ладонью от темени к виску, и замер, потрясённый. В его черепе правее макушки явственно ощущалось небольшое отверстие. Обер схватил литое отполированное зеркало, стараясь рассмотреть свою находку. Ошибки быть не могло. Его череп был теперь отмечен отверстием величиной с небольшую монету в том месте, где коснулся его палец архангела. Боли не ощущалось, - напротив, у Обера было чувство, словно сквозь отверстие прямо в его голову нисходит свыше прилив сил и святое воодушевление. Те немногие, кому довелось увидеть это явление ещё при жизни Обера, отмечали, что тьма в глубине отверстия была цвета ночного неба, а от того места, где оно располагалось, исходило синеватое свечение. Стоит ли говорить, что с тех пор архиепископ Обер полностью преобразился. Весь его образ жизни, его помыслы и дальнейшие действия были связаны с воплощением священной миссии, возложенной на него Михаилом. Изменился и внешний облик Обера. Некоторые стали усматривать в нём сходство с канонизированными изображениями архангела, а кто-то решил даже, что сам дух Михаила снизошёл на архиепископа и укоренился в нём на время строительства. На указанной архангелом горе острова Монт-Томб архиепископ Обер возвёл часовню, посвящённую Михаилу, победителю сатаны. Работы были ознаменованы множеством чудес, к числу которых можно отнести и само появление на скалистом острове прекраснейшего из аббатств - Мон-Сен-Мишель, рождение которого и стало воплощением указаний, получённых архиепископом от самого Михаила.
В чём же чудо, которое заключает в себе эта история? В видении архиепископа? В том ли, что воля архангела прошла через отверстие в черепе Обера и увековечилась в великолепии Мон-Сен-Мишель? В том ли, что она даёт нам надежду на прямое участие в наших земных делах высших существ? Или в том, что посещение легендарного аббатства непостижимым образом оказывает влияние на человеческую душу? Несомненно, во всём этом. Но, отвлечёмся от мифического мироощущения средневековья, и попробуем найти чудесный смысл этой легенды в другом. Как сладко верить в то, что посещение некоего святого места изменит и преобразит тебя, наполнив жизнь смыслом. Кажется, что благодать в таких местах нисходит на нас, как дождь. Даже в Европе, которую, как говорят, дух чудесного покинул раньше, чем Восток, энергетическое влияние с древности известных сакральных точек, обозначенных святилищами, храмами или монастырями, продолжает притягивать бесконечный поток паломников и тех, в ком жива потребность в чуде. Но свершилось бы чудо Мон-Сен-Мишель, если бы прежде чудесным образом не преобразился человек, чьё имя сохранилось в истории только благодаря рассказанной нами старинной легенде? Являлся ли Оберу архангел Михаил? Или архиепископ был одержим теми видениями, которые в средневековье считались таким же привычным явлением, как в наши дни телевидение? А может быть, мистически настроенный священнослужитель сам в какую-то минуту вообразил себя архангелом и действовал от его лица? Что это - воздействие на сознание архетипа? Как же всё было в действительности? Рассудительный и осторожный служитель церкви обладает при этих своих качествах достаточно тонкой восприимчивостью и чутьём, чтобы уловить смутные чаяния эпохи и её духовные запросы, однако для осуществления замысла, который он лелеет в своей душе, ему недостаёт страстной решимости. Он, скорее, созерцатель, чем подвижник. И неосознанно для себя он ищет посредника, который смог бы вызвать к жизни необходимые ему теперь качества, - того, кто смог бы преобразовать его душевную субстанцию, «зажечь» в нём священный огонь на пороге нового этапа жизненного пути, подошедшего к своей середине. Этим посредником и становится неожиданно архангел Михаил. Неожиданно - для нас. Но, как оказалось, вполне ожидаемо для современников архиепископа Обера. То, что сегодня мы воспринимаем и пересказываем как миф, вовсе не было мифом для средневекового сознания. И архангел Михаил для этого сознания был настолько же реальной действующей фигурой, как для нас - американский президент, которого живьём мало кто видел, но в чьём существовании никто не сомневается. Посредником между нами и президентом становится телевизор; посредником между архангелом Михаилом и жителями Бретани в VIII в. стал архиепископ Обер. Для самого же Обера всё эта таинственная и волнующая история имела и глубоко личностный смысл. Для него, в свою очередь, архангел Михаил стал той связующей фигурой, которая позволила преодолеть жизненный рубеж, объединить прожитую половину жизни с предстоящей половиной, привнося в неё максимум смысла и святости. Для этого Оберу на самом деле пришлось отождествить себя с Михаилом и проникнуться внутренней логикой этой мифической фигуры. Произнося слова «мифическая фигура», мы не подразумеваем под ними фигуру вымышленную. Она реальна в той же мере, в какой реально сказочное зрелище аббатства Мон-Сен-Мишель, выстроенного на 90-метровой скале. Герой мифа реален ровно настолько, насколько он связан с жизнью души. И когда в нём появляется необходимость, он поселяется в ней и преобразует её, наделяя той разновидностью зрения, которая позволяет, словно с высоты аббатства Св. Михаила, заглянуть по ту сторону земной жизни. И тем мужеством, которое требуется, чтобы посмотреть со скалы вниз - туда, где в бездонной морской глубине нашла свой конец зловещая альтернатива осмысленной и посвящённой Богу жизни.
Чудо, свершившееся когда-то в Бретани, - в том, что Михаил находится среди нас.
