Буквы и рисунки Владимира Перцова
Несколько лет тому назад художник Май Митурич так написал о своем друге Владимире Перцове: «Яркий иллюстратор, вдумчивый, серьезный рисовальщик, Перцов к тому же великолепно владеет шрифтом. Будучи добрым товарищем, он никогда не отказывает в помощи по части шрифта своим менее разносторонним друзьям. Нельзя без восхищения наблюдать за тем, как Перцов рисует (именно рисует) свои буквы. Без эскиза, даже без предварительной разметки и обязательных линейки и угольника, вначале задумавшись, он водит в воздухе кисточкой или пальцем. Прицеливается. Слово, строку он может начать рисовать с середины, с конца. И становишься свидетелем подлинного чуда, когда кривоватые в отдельности буквы укладываются, благодаря чудесному ритмическому дару художника, в стройные звучные строки, органически связанные с предложенным ему изображением».
В самом деле, шрифтовой дар этого художника замечателен и на редкость своеобразен. В искусстве шрифта, строго каноничном, как ни одно другое скованном многовековыми традициями, Перцову удается быть удивительно непринужденным и свободным. Он не строит и не вычерчивает буквы, не пишет их каллиграфически выработанным изящным почерком. На обложках и титульных листах многочисленных детских книжек он рисует сочной кистью, свободным, неровным мазком свои часто угловатые, не одинаковые по наклону, по толщине и насыщенности цветом, как будто небрежные и корявые буквы. Но вот эти его грубоватые надписи делают книжку неожиданно нарядной, живой и привлекательной. Они разговаривают с читателем не чопорным языком классического шрифта, и речь их оказывается для маленького читателя очень своей и понятной. Ведь он и сам, кажется, мог бы нарисовать почти такую же, растекающуюся неровными кляксами, замечательно большую - во весь лист - букву! Они же почти одушевленные, живые существа - эти перцовские буквы: каждая со своим характером, который очень часто совсем иной, чем у соседних знаков в одном слове. Прекрасно увязываясь в целое - в слово, в строку, в страницу или разворот (так выразительно размахнулось у него через весь разворот громадное и как будто шевелящееся, живое слово «Тараканище»!), эти буквы не теряют своей индивидуальности и живут в очень цельной композиции всегда дружной, но на редкость пестрой семьей. Еще одно чудо - это отношение надписей Перцова к рисункам других художников, сделанным для тех же книжек, для тех же титульных листов и обложек. Среди этих художников - М. Митурич, И. Бруни, Е. Монин, В. Лосин - мастера с характерными и разными графическими почерками. Но каждый раз вроде бы небрежные, легко, с налета сделанные заголовки Перцова удивительно попадают в унисон с ритмом и строем помещенного рядом рисунка, подхватывают манеру того или иного художника, так что кажутся написанными той же рукой, той же кистью. Самый темп письма и пластика кистевого мазка в точности совпадают с темпом и пластикой рисунка. Невозможно представить себе, что эти иллюстрации не задумывались с самого начала в полном единстве, в общей композиции с такими шрифтами. Между тем рисунки, конечно же, делались отдельно и попадали в руки Перцова уже готовыми. Особенно к стеклянно-прозрачному миру иллюстраций Мая Митурича, которому акварельная кисть определенно служит орудием рисования, а не живописи, подобрал Перцов очень тонкие шрифтовые «ключи», и притом совершенно различные в разных его книгах.
Уже этих многочисленных книжек, в которых Перцов выступает в соавторстве со своими друзьями-иллюстраторами (и где его творческое участие большей частью даже не отмечается в выходных данных), было бы довольно, чтобы судить о нем как о ярком и своеобразном мастере книжного искусства. Но есть также и солидный ряд таких изданий, где Перцов - полноправный автор, создатель не только шрифтового оформления, но и всего художественного замысла книги, ее общей графической композиции и многочисленных иллюстраций.
Выпускник Московского полиграфического института, который он окончил в 1956 году (родился В. Перцов в Москве в 1933 году), он сразу же начал работать в издательствах и в детских журналах. Эти первые работы характерны для своего времени, для молодого поколения художников книги 50-х и 60-х годов. Книжная графика избавлялась тогда от дотошной повествовательности, искала живой, подвижный графический язык, заменяя уже привычную черную акварель быстрым бегом пера, а подробные страничные иллюстрации - легкими заставками перед началом глав или рассказов. Именно таким образом проиллюстрировал и оформил Перцов несколько книг советских писателей. Рисунок в них живой, бойкий, но еще без какой-нибудь своей, только перцовской изюминки, слишком общий для всей тогдашней молодежи. И заголовки - свободные, беглые, легко написанные тем же пером и в том же ритме, что и рисунки, тоже, как у всех, исполненные в распространившихся тогда угловато-небрежных формах.
В детской книге, в которой он по преимуществу работает и поныне, ко всему этому прибавился еще и цвет - сочный, открытый. Цвет не «проваливается» у Перцова в глубину бумаги, не строит за плоскостью страницы иллюзорное пространство. Голубое, оранжевое, черное живет на самой этой плоскости, в подвижном, бойком ритме, совпадающем с подвижностью персонажей его веселых рисунков. Он начал именно со всякого рода детских юмористических книжек, и найденные в них несколько гротескные приемы характеристики, подчеркнутая экспрессивность жестов и мимики сохранились отчасти в рисунках Перцова и до сих пор, перейдя со временем в работы совершенно иного жанра. От этих веселых книжек берет свое начало и характерная перцовская «игра в буквы», разные по цвету и рисунку, свободно и резво разбегающиеся по книжной странице.
Иллюстрировал Перцов также и сказки. Ему хорошо дается невсамделишность сказочных персонажей, он умеет подчеркнуть условность, выдуманность таинственного сказочного мира.
Декоративная и поэтическая графика в детской книге 60-х годов не была, конечно, единоличным достижением В. Перцова. Здесь он работал в тесном кругу единомышленников и друзей, художников своего поколения, решал в основном те же художественные задачи, что и наиболее ему близкие В. Лосин, Е. Монин, В. Чижиков. Свою собственную тему, особый художественный мир он открыл для себя не сразу - уже на исходе первого десятилетия творчества. Это был мир русской старины - достоверный и легендарный, обогащенный и украшенный фольклором, но сохранивший под его яркими красками зерно исторической подлинности.
В 1969 году Перцов выполнил четыре больших листа на тему поморского сказа Б. Шергина «Ваня Датский». Задуманные первоначально как самостоятельная станковая серия, они в 1971 году превратились в книжку. Четыре иллюстрации - как будто немного даже для небольшой детской книжки. Но в каждом рисунке у Перцова не одна сцена, а целый рассказ, несколько связанных эпизодов, искусно и нарядно развернутых на плоскости листа и соединенных слегка стилизованными под старинное письмо кусочками текста. Одна, главная фигура в центре (сам Ваня или его мать) и пестрый калейдоскоп более мелких сценок вокруг, живая суета старинного быта - архангельского или датского, трактованная с привычной Перцову добродушной иронией. Но при условной плоскости изображений, отсутствии глубинного пространства (а иначе бы и не связать отдельные эпизоды в единый декоративный узор), при несколько театральных, подчеркнутых жестах и мимике персонажей жизнь их изображается художником очень заинтересованно и конкретно, с живым вниманием к немногочисленным, тщательно отобранным подробностям старинного быта.
Второй книжкой, определившей темы и стиль дальнейших работ Перцова, был иллюстрированный им пересказ для детей былины «Садко» (он вышел в 1970 году). Сюжет былины, в сущности, сказочный, и яркая нарядность перцовской книжки вполне этому соответствует. Но все же художнику показалось и здесь более интересным развернуть в ней живые исторические картины жизни древнерусского торгового города. Сам Новгород, наряду с Садко, является героем этих иллюстраций, и потому книжка открывается и завершается занимающими по целому развороту топографически точными изображениями города «с птичьего полета» - как на старинных планах. В начале книжки - Софийская сторона с Кремлем, в конце - Торговая. Среди деревянных хором белизной сияют каменные палаты и церкви, беглые надписи называют главные сооружения Новгорода.
Декоративная живописная манера иллюстраций Перцова оказывается здесь достаточно гибкой, чтобы, не создавая стилистического разнобоя, вводить зрителя то во вполне реальный (хотя и экзотически нарядный) уличный быт древнего города, то в сказочный подводный мир морского царя. Объединяет же оба мира сам Садко - добрый молодец в ярко-алой рубахе, нарисованный, при всей к нему симпатии, не без доли присущего Перцову гротеска. Эта алая рубаха, появляясь на каждом развороте, и ведет нас сквозь книжку, объединяя и скрепляя ее пространственную композицию.
У Перцова есть еще немало нарядно и подробно иллюстрированных детских книжек - сказочных (среди них - А. Пушкин, В. Одоевский, К. Чуковский) и исторических, посвященных Александру Невскому, Дмитрию Донскому. В каждой из них художник стремится полнее использовать выразительные возможности многоцветной печати, изобретательно строит целостную композицию книги и уплощенное, плотно уложенное на бумажный лист изобразительное пространство иллюстраций. Веселые и яркие, насыщенные интересными подробностями и всегда несколько театрально-приподнятые, детские книжки Владимира Перцова неизменно вводят детей в увлекательные миры истории и сказки и, что не менее важно,- в богатый культурными традициями мир изобразительного искусства.
(1980)
Юрий Герчук из книги «Художественные миры книги»
В самом деле, шрифтовой дар этого художника замечателен и на редкость своеобразен. В искусстве шрифта, строго каноничном, как ни одно другое скованном многовековыми традициями, Перцову удается быть удивительно непринужденным и свободным. Он не строит и не вычерчивает буквы, не пишет их каллиграфически выработанным изящным почерком. На обложках и титульных листах многочисленных детских книжек он рисует сочной кистью, свободным, неровным мазком свои часто угловатые, не одинаковые по наклону, по толщине и насыщенности цветом, как будто небрежные и корявые буквы. Но вот эти его грубоватые надписи делают книжку неожиданно нарядной, живой и привлекательной. Они разговаривают с читателем не чопорным языком классического шрифта, и речь их оказывается для маленького читателя очень своей и понятной. Ведь он и сам, кажется, мог бы нарисовать почти такую же, растекающуюся неровными кляксами, замечательно большую - во весь лист - букву! Они же почти одушевленные, живые существа - эти перцовские буквы: каждая со своим характером, который очень часто совсем иной, чем у соседних знаков в одном слове. Прекрасно увязываясь в целое - в слово, в строку, в страницу или разворот (так выразительно размахнулось у него через весь разворот громадное и как будто шевелящееся, живое слово «Тараканище»!), эти буквы не теряют своей индивидуальности и живут в очень цельной композиции всегда дружной, но на редкость пестрой семьей. Еще одно чудо - это отношение надписей Перцова к рисункам других художников, сделанным для тех же книжек, для тех же титульных листов и обложек. Среди этих художников - М. Митурич, И. Бруни, Е. Монин, В. Лосин - мастера с характерными и разными графическими почерками. Но каждый раз вроде бы небрежные, легко, с налета сделанные заголовки Перцова удивительно попадают в унисон с ритмом и строем помещенного рядом рисунка, подхватывают манеру того или иного художника, так что кажутся написанными той же рукой, той же кистью. Самый темп письма и пластика кистевого мазка в точности совпадают с темпом и пластикой рисунка. Невозможно представить себе, что эти иллюстрации не задумывались с самого начала в полном единстве, в общей композиции с такими шрифтами. Между тем рисунки, конечно же, делались отдельно и попадали в руки Перцова уже готовыми. Особенно к стеклянно-прозрачному миру иллюстраций Мая Митурича, которому акварельная кисть определенно служит орудием рисования, а не живописи, подобрал Перцов очень тонкие шрифтовые «ключи», и притом совершенно различные в разных его книгах.
Уже этих многочисленных книжек, в которых Перцов выступает в соавторстве со своими друзьями-иллюстраторами (и где его творческое участие большей частью даже не отмечается в выходных данных), было бы довольно, чтобы судить о нем как о ярком и своеобразном мастере книжного искусства. Но есть также и солидный ряд таких изданий, где Перцов - полноправный автор, создатель не только шрифтового оформления, но и всего художественного замысла книги, ее общей графической композиции и многочисленных иллюстраций.
Выпускник Московского полиграфического института, который он окончил в 1956 году (родился В. Перцов в Москве в 1933 году), он сразу же начал работать в издательствах и в детских журналах. Эти первые работы характерны для своего времени, для молодого поколения художников книги 50-х и 60-х годов. Книжная графика избавлялась тогда от дотошной повествовательности, искала живой, подвижный графический язык, заменяя уже привычную черную акварель быстрым бегом пера, а подробные страничные иллюстрации - легкими заставками перед началом глав или рассказов. Именно таким образом проиллюстрировал и оформил Перцов несколько книг советских писателей. Рисунок в них живой, бойкий, но еще без какой-нибудь своей, только перцовской изюминки, слишком общий для всей тогдашней молодежи. И заголовки - свободные, беглые, легко написанные тем же пером и в том же ритме, что и рисунки, тоже, как у всех, исполненные в распространившихся тогда угловато-небрежных формах.
В детской книге, в которой он по преимуществу работает и поныне, ко всему этому прибавился еще и цвет - сочный, открытый. Цвет не «проваливается» у Перцова в глубину бумаги, не строит за плоскостью страницы иллюзорное пространство. Голубое, оранжевое, черное живет на самой этой плоскости, в подвижном, бойком ритме, совпадающем с подвижностью персонажей его веселых рисунков. Он начал именно со всякого рода детских юмористических книжек, и найденные в них несколько гротескные приемы характеристики, подчеркнутая экспрессивность жестов и мимики сохранились отчасти в рисунках Перцова и до сих пор, перейдя со временем в работы совершенно иного жанра. От этих веселых книжек берет свое начало и характерная перцовская «игра в буквы», разные по цвету и рисунку, свободно и резво разбегающиеся по книжной странице.
Иллюстрировал Перцов также и сказки. Ему хорошо дается невсамделишность сказочных персонажей, он умеет подчеркнуть условность, выдуманность таинственного сказочного мира.
Декоративная и поэтическая графика в детской книге 60-х годов не была, конечно, единоличным достижением В. Перцова. Здесь он работал в тесном кругу единомышленников и друзей, художников своего поколения, решал в основном те же художественные задачи, что и наиболее ему близкие В. Лосин, Е. Монин, В. Чижиков. Свою собственную тему, особый художественный мир он открыл для себя не сразу - уже на исходе первого десятилетия творчества. Это был мир русской старины - достоверный и легендарный, обогащенный и украшенный фольклором, но сохранивший под его яркими красками зерно исторической подлинности.
В 1969 году Перцов выполнил четыре больших листа на тему поморского сказа Б. Шергина «Ваня Датский». Задуманные первоначально как самостоятельная станковая серия, они в 1971 году превратились в книжку. Четыре иллюстрации - как будто немного даже для небольшой детской книжки. Но в каждом рисунке у Перцова не одна сцена, а целый рассказ, несколько связанных эпизодов, искусно и нарядно развернутых на плоскости листа и соединенных слегка стилизованными под старинное письмо кусочками текста. Одна, главная фигура в центре (сам Ваня или его мать) и пестрый калейдоскоп более мелких сценок вокруг, живая суета старинного быта - архангельского или датского, трактованная с привычной Перцову добродушной иронией. Но при условной плоскости изображений, отсутствии глубинного пространства (а иначе бы и не связать отдельные эпизоды в единый декоративный узор), при несколько театральных, подчеркнутых жестах и мимике персонажей жизнь их изображается художником очень заинтересованно и конкретно, с живым вниманием к немногочисленным, тщательно отобранным подробностям старинного быта.
Второй книжкой, определившей темы и стиль дальнейших работ Перцова, был иллюстрированный им пересказ для детей былины «Садко» (он вышел в 1970 году). Сюжет былины, в сущности, сказочный, и яркая нарядность перцовской книжки вполне этому соответствует. Но все же художнику показалось и здесь более интересным развернуть в ней живые исторические картины жизни древнерусского торгового города. Сам Новгород, наряду с Садко, является героем этих иллюстраций, и потому книжка открывается и завершается занимающими по целому развороту топографически точными изображениями города «с птичьего полета» - как на старинных планах. В начале книжки - Софийская сторона с Кремлем, в конце - Торговая. Среди деревянных хором белизной сияют каменные палаты и церкви, беглые надписи называют главные сооружения Новгорода.
Декоративная живописная манера иллюстраций Перцова оказывается здесь достаточно гибкой, чтобы, не создавая стилистического разнобоя, вводить зрителя то во вполне реальный (хотя и экзотически нарядный) уличный быт древнего города, то в сказочный подводный мир морского царя. Объединяет же оба мира сам Садко - добрый молодец в ярко-алой рубахе, нарисованный, при всей к нему симпатии, не без доли присущего Перцову гротеска. Эта алая рубаха, появляясь на каждом развороте, и ведет нас сквозь книжку, объединяя и скрепляя ее пространственную композицию.
У Перцова есть еще немало нарядно и подробно иллюстрированных детских книжек - сказочных (среди них - А. Пушкин, В. Одоевский, К. Чуковский) и исторических, посвященных Александру Невскому, Дмитрию Донскому. В каждой из них художник стремится полнее использовать выразительные возможности многоцветной печати, изобретательно строит целостную композицию книги и уплощенное, плотно уложенное на бумажный лист изобразительное пространство иллюстраций. Веселые и яркие, насыщенные интересными подробностями и всегда несколько театрально-приподнятые, детские книжки Владимира Перцова неизменно вводят детей в увлекательные миры истории и сказки и, что не менее важно,- в богатый культурными традициями мир изобразительного искусства.
(1980)
Юрий Герчук из книги «Художественные миры книги»