Тайная страсть трисвятейшего Бикиния
У трисвятейшего Бикиния в жизни было абсолютно всё, и даже сверх того, однако злобное и как бы мстительное выражение никогда не покидало его, так сказать, лица. «С чего бы это? - удивлялись многие. - У него и сортиры золотые, и полное сбытие мечт, и армия услужающих лакеев всех уровней... Как говорится, живи и радуйся!»
Однако трисвятейший не радовался. Он завидовал, и эта неодолимая страсть подтачивала основы его никчёмного существования, придавая его вечно перекошенной физиономии прямо-таки зверское выражение, которое льстецы называли печатью ревности о вере.
И тем не менее это была печать зависти, предметом которой был римский папа по имени Бонифаций. Бикиний летал исключительно на частных самолётах, отделанных красным деревом, слоновой костью и прочей псевдоиндийской роскошью, Бонифаций летал в обычных самолётах, среди публики; одежда Бикиния была сверху донизу обсыпана драгоценными каменьями, как халат восточного сатрапа, Бонифаций ходил в какой-то простой белой хламиде, похожей на ночную рубашку.
И тем не менее...
Тем не менее каждое слово Бонифация, произнесённое им на ходу, в самом простецком разговоре, бесконечно перетолковывалось средствами массовой информации, и от его скромного мнения, высказанного старческим шёпотом, зависело очень и очень многое.
От мнения трисвятейшего Бикиния не зависело ничего. Не проходило дня, чтобы он, скорчив свою привычную злобную физиономию, кого-нибудь или что-нибудь ни обличил. Он обличал современное искусство, современную моду и аборты, однако и искусство, и моды, и демография развивались своими путями, никак не зависимыми от мнения трисвятейшего, который мог излить свою скорбь лишь в компании Толика Шеврончикова, выполнявшего роль громоотвода.
- Нет, ну ты мне скажи, скажи, что в нём такого? - плакался Бикиний, размазывая по своему перекошенному лицу пьяные слёзы. - Маленький, лысенький, плюгавенький, одевается чёрте как, ботинками шаркает. Нет, ты видел, какие у него ботинки?
Шеврончикова совершенно не интересовали ботинки папы Бонифация, однако трисвятейший Бикиний придавал им какое-то мистическое значение и именно в них усматривал секрет популярности своего конфессионального конкурента.
Однако трисвятейший не радовался. Он завидовал, и эта неодолимая страсть подтачивала основы его никчёмного существования, придавая его вечно перекошенной физиономии прямо-таки зверское выражение, которое льстецы называли печатью ревности о вере.
И тем не менее это была печать зависти, предметом которой был римский папа по имени Бонифаций. Бикиний летал исключительно на частных самолётах, отделанных красным деревом, слоновой костью и прочей псевдоиндийской роскошью, Бонифаций летал в обычных самолётах, среди публики; одежда Бикиния была сверху донизу обсыпана драгоценными каменьями, как халат восточного сатрапа, Бонифаций ходил в какой-то простой белой хламиде, похожей на ночную рубашку.
И тем не менее...
Тем не менее каждое слово Бонифация, произнесённое им на ходу, в самом простецком разговоре, бесконечно перетолковывалось средствами массовой информации, и от его скромного мнения, высказанного старческим шёпотом, зависело очень и очень многое.
От мнения трисвятейшего Бикиния не зависело ничего. Не проходило дня, чтобы он, скорчив свою привычную злобную физиономию, кого-нибудь или что-нибудь ни обличил. Он обличал современное искусство, современную моду и аборты, однако и искусство, и моды, и демография развивались своими путями, никак не зависимыми от мнения трисвятейшего, который мог излить свою скорбь лишь в компании Толика Шеврончикова, выполнявшего роль громоотвода.
- Нет, ну ты мне скажи, скажи, что в нём такого? - плакался Бикиний, размазывая по своему перекошенному лицу пьяные слёзы. - Маленький, лысенький, плюгавенький, одевается чёрте как, ботинками шаркает. Нет, ты видел, какие у него ботинки?
Шеврончикова совершенно не интересовали ботинки папы Бонифация, однако трисвятейший Бикиний придавал им какое-то мистическое значение и именно в них усматривал секрет популярности своего конфессионального конкурента.