Семейные легенды - 1 (мамина ветвь)
Деда и бабушку по маме я не застала - дед умер за четыре года до моего рождения, а бабушка - через полгода после. Названа я была в ее честь и очень похожа на нее внешне; говорят, скорпионы забирают жизнь кого-то из семьи, появляясь на свет, надеюсь, что это просто легенда.
Бабушка моя была основательницей и первой директрисой математической "тридцатки", ее там помнят и любят до сих пор. Говорят, что при личной встрече она производила впечатление сногсшибательной красавицы, и хотя по снимкам это кажется не очень убедительным, количество личных свидетельств представляется весьма репрезентативным.
Ее муж, мой дед, Нахум Фейгин, был... контрразведчиком, сидел в Голландии, переправлял наших ребят в Испанию, изображая из себя, и весьма убедительно, немецкого торговца лесом - немецкий он (как и дед со стороны отца) знал в совершенстве. Когда бригаду, работавшую на этом задании, отозвали в Союз, он по каким-то причинам задержался и... остался жив, хотя и вылетел из партии; друзья его были расстреляны почти поголовно, дед же выскочил из под страшных прутьев сталинского помела с обожженным хвостом, но целым, и в оттепель был восстановлен в партии.
Про деда я знаю только одну легенду - как он выламывал печку. По приезде в Ленинград семья Фейгиных-Макаровых получила большую комнату в коммуналке на углу Владимирского и Невского. Под ними был магазин - тогда не помню чего, потом калькуляторов, потом стиральных машин, сейчас там еще что-то - ну, кто знает, тот поймет. Угол комнаты занимала огромная пузатая печь, пожиравшая добрый кусок пространства. "Где наша не пропадала, пропадет и тут!" - решил дед и в субботу вместе с парой друзей ломами выковырял печку из стенки. Отковырянную печку подтолкнули слегка, она покачнулась и... полетела вниз, увлекая за собой пол. И оказалась в магазине - к счастью, закрытом.
Каким-то чудом махина не задела несущую балку - прошла совсем рядом. Иначе реставрация этого дома произошла бы еще в пятидесятых годах. Говорят, долго еще на потолке магазина можно было различить не слишком тщательно заделанное пятно неправильной формы...
Маме моей, рожденной на территории оккупированного Армавира в 43 году, подделали свидетельство о рождении - национальность ее отца прописана другая. Когда я принесла документы в Еврейское агентство, чтобы поехать в репатриантскую программу "Сарэль", Сохнут пять минут ржал всем составом и мотал головой, тыкая многочисленными пальцами в бумажку сорок третьего года, где значилось "Фейгин Ефимм, армян" - именно так, армян, а не армянин.
Зато я отлично помню своих прадеда и прабабку - Якова Асатуровича и Софью Макаровых. Бабушка Соня умерла, когдя я уже училась в школе, дед пережил ее на год и упокоился, если мне не изменяет память в возрасте девяноста четырех лет. До последнего года он пылал силой и жизнью, после смерти бабушки вдруг мгновенно состарился и тихо угас.
Дед был огромного роста, очень красивый и красиво старевший, сильный до последних дней как бык. Предки его бежали в Турцию от армянских погромов; его дед отправил трех своих сыновей обратно в Россию, в кубанский Армавир, сказав: "Трое пошли - один дойдет". Так и случилось - один сын утонул при переправе, второго застрелили на границе. Третий сын и был моим прапрадедом. А поскольку детей его, и прадеда в том числе, крестил русский поп, то и фамилию дали от греха - поповскую, Макаров.
Красавец, умница, дебошир, казанова, на все руки мастер, дед к тому же свободно говорил на семи языках: русском, армянском, грузинском, абхазском, мингрельском, турецком и фарси. И ругался на всех сразу. Когда он ругался по-русски, у него бог весть откуда возникал акцент. На бабушку он кричал: "Молчать, старый хрен!" и "Старый сволочь!". Всю жизнь ини ссорились как одержимые. Жить друг без друга они не могли.
Бабку дед попросту выкрал. Одна из трех дочерей состоятельного купца, красавица, так была очарована черноглазым, белозубым великаном, поднимавшим бабку одной рукой, что бежала с ним без оглядки. Как складывались ее отношения с родной семьей после этого - я не знаю.
(Мама, кстати, до сих пор понимает грузинскую речь, хотя сколько лет уж прошло. Не говорит, нет, но понимает. Впервые это обнаружилось, когда мы с ней смотрели "Не горюй!" Данелии, и она вдруг задумчиво стала переводить застольную песню. Она, по-моему, и сама удивилась, но что есть, то есть, не отнимешь. А вот армянский она не помнит совсем, хотя в Ереване ее безошибочно распознавали как свою - из-за темперамента, что ли?)
Отвоевав первую мировую совсем мальчиком, дед вступил в Красную армию и воевал не за страх, а за совесть, за что и был назначен председателем реввоенсовета - в каковой должности и пребывал аккурат три недели. По истечении этого срока он вернулся домой, ахнул стулом об стену, раскрошив его в мелкую щепу, и заявил, что он, может, и не богоугодный человек, но с бандой разбойников и грабителей иметь дело не желает больше никогда. И не имел. Мнения этого он не изменил до самой смерти и языка на привязи не держал. Какая-то шальная звезда охраняла его - его не тронули ни свои, ни чужие. Однако как он ругал большевиков - помню даже я, мама очень боялась, что я тоже не слишком буду запихивать язык за зубы. Сталина он, кстати, видел во время одного из ограблений банков, когда были расстреляны почти все служащие банка и похищена огромная сумма, подробностей я не помню; я хочу сказать, что Сталина он, как и многие близ Кавказа, считал за рябую собаку и уважения не митал ни на грош.
С этим трехнедельным его пребыванием в начальниках связана история с эскизом Ренуара из абастуманского дворца. Но это - в следующих выпусках нашей программы...
Бабушка моя была основательницей и первой директрисой математической "тридцатки", ее там помнят и любят до сих пор. Говорят, что при личной встрече она производила впечатление сногсшибательной красавицы, и хотя по снимкам это кажется не очень убедительным, количество личных свидетельств представляется весьма репрезентативным.
Ее муж, мой дед, Нахум Фейгин, был... контрразведчиком, сидел в Голландии, переправлял наших ребят в Испанию, изображая из себя, и весьма убедительно, немецкого торговца лесом - немецкий он (как и дед со стороны отца) знал в совершенстве. Когда бригаду, работавшую на этом задании, отозвали в Союз, он по каким-то причинам задержался и... остался жив, хотя и вылетел из партии; друзья его были расстреляны почти поголовно, дед же выскочил из под страшных прутьев сталинского помела с обожженным хвостом, но целым, и в оттепель был восстановлен в партии.
Про деда я знаю только одну легенду - как он выламывал печку. По приезде в Ленинград семья Фейгиных-Макаровых получила большую комнату в коммуналке на углу Владимирского и Невского. Под ними был магазин - тогда не помню чего, потом калькуляторов, потом стиральных машин, сейчас там еще что-то - ну, кто знает, тот поймет. Угол комнаты занимала огромная пузатая печь, пожиравшая добрый кусок пространства. "Где наша не пропадала, пропадет и тут!" - решил дед и в субботу вместе с парой друзей ломами выковырял печку из стенки. Отковырянную печку подтолкнули слегка, она покачнулась и... полетела вниз, увлекая за собой пол. И оказалась в магазине - к счастью, закрытом.
Каким-то чудом махина не задела несущую балку - прошла совсем рядом. Иначе реставрация этого дома произошла бы еще в пятидесятых годах. Говорят, долго еще на потолке магазина можно было различить не слишком тщательно заделанное пятно неправильной формы...
Маме моей, рожденной на территории оккупированного Армавира в 43 году, подделали свидетельство о рождении - национальность ее отца прописана другая. Когда я принесла документы в Еврейское агентство, чтобы поехать в репатриантскую программу "Сарэль", Сохнут пять минут ржал всем составом и мотал головой, тыкая многочисленными пальцами в бумажку сорок третьего года, где значилось "Фейгин Ефимм, армян" - именно так, армян, а не армянин.
Зато я отлично помню своих прадеда и прабабку - Якова Асатуровича и Софью Макаровых. Бабушка Соня умерла, когдя я уже училась в школе, дед пережил ее на год и упокоился, если мне не изменяет память в возрасте девяноста четырех лет. До последнего года он пылал силой и жизнью, после смерти бабушки вдруг мгновенно состарился и тихо угас.
Дед был огромного роста, очень красивый и красиво старевший, сильный до последних дней как бык. Предки его бежали в Турцию от армянских погромов; его дед отправил трех своих сыновей обратно в Россию, в кубанский Армавир, сказав: "Трое пошли - один дойдет". Так и случилось - один сын утонул при переправе, второго застрелили на границе. Третий сын и был моим прапрадедом. А поскольку детей его, и прадеда в том числе, крестил русский поп, то и фамилию дали от греха - поповскую, Макаров.
Красавец, умница, дебошир, казанова, на все руки мастер, дед к тому же свободно говорил на семи языках: русском, армянском, грузинском, абхазском, мингрельском, турецком и фарси. И ругался на всех сразу. Когда он ругался по-русски, у него бог весть откуда возникал акцент. На бабушку он кричал: "Молчать, старый хрен!" и "Старый сволочь!". Всю жизнь ини ссорились как одержимые. Жить друг без друга они не могли.
Бабку дед попросту выкрал. Одна из трех дочерей состоятельного купца, красавица, так была очарована черноглазым, белозубым великаном, поднимавшим бабку одной рукой, что бежала с ним без оглядки. Как складывались ее отношения с родной семьей после этого - я не знаю.
(Мама, кстати, до сих пор понимает грузинскую речь, хотя сколько лет уж прошло. Не говорит, нет, но понимает. Впервые это обнаружилось, когда мы с ней смотрели "Не горюй!" Данелии, и она вдруг задумчиво стала переводить застольную песню. Она, по-моему, и сама удивилась, но что есть, то есть, не отнимешь. А вот армянский она не помнит совсем, хотя в Ереване ее безошибочно распознавали как свою - из-за темперамента, что ли?)
Отвоевав первую мировую совсем мальчиком, дед вступил в Красную армию и воевал не за страх, а за совесть, за что и был назначен председателем реввоенсовета - в каковой должности и пребывал аккурат три недели. По истечении этого срока он вернулся домой, ахнул стулом об стену, раскрошив его в мелкую щепу, и заявил, что он, может, и не богоугодный человек, но с бандой разбойников и грабителей иметь дело не желает больше никогда. И не имел. Мнения этого он не изменил до самой смерти и языка на привязи не держал. Какая-то шальная звезда охраняла его - его не тронули ни свои, ни чужие. Однако как он ругал большевиков - помню даже я, мама очень боялась, что я тоже не слишком буду запихивать язык за зубы. Сталина он, кстати, видел во время одного из ограблений банков, когда были расстреляны почти все служащие банка и похищена огромная сумма, подробностей я не помню; я хочу сказать, что Сталина он, как и многие близ Кавказа, считал за рябую собаку и уважения не митал ни на грош.
С этим трехнедельным его пребыванием в начальниках связана история с эскизом Ренуара из абастуманского дворца. Но это - в следующих выпусках нашей программы...