МАТРЕНИН ДВОР
МАТРЕНИН ДВОР
(из цикла "Учебник литературы для придурков")
Мы проживаем в шахтерском поселке под г. Кемерово,
осуществляя подачу стране угля.
У нас с супругою дома по лавкам семеро:
я перевыполнил норму: ударник, бля.
Хорошо при Путине: не знаем нужды и голода.
Знай плодись-размножайся, работа есть.
Только сел за стол - жена приготовила рыбьи головы -
заявился писатель ссыльный, не дал поесть.
Я - бутылку на стол, с-под жены табуретку выдернул:
- Ну давай, - говорю, - за детишек, для них живем.
Дети - это святое. - А он свой хлебальник вызверил,
будто наших детишек собрался сожрать живьем.
Как пошел он моих костерить наследников:
и такие они, и сякие - воруют, пьют.
Я в гробу видал таких, как он, проповедников.
Говорю ему: - А зубы тебе не жмут?
Я трудяга с забоя, а ты враг народа, пугало!
Развалил страну и Америке ты сосал.
Для чего тебя сослали в наш город угольный,
запрещенные книги чтобы ты здесь писал?
При моих словах на меня он скривился, будто
перед ним на столе не щи, а ночной горшок.
Он еще и писатель - ночами кропает буквы.
Его книги я лично бы в кучу собрал и сжег.
Взял его я рабочей рукой за бороду
и в сарай со свиньями по двору поволок.
Только было собрался плюгавца закинуть к борову -
головой своею я стукнулся в потолок.
От удара крыша шиферная обрушилась,
я внезапно пробкой вылетел в небеса.
Далеко внизу подо мною земля закружилась,
и от страха всюду вздыбились волоса.
Над рекою, шахтами и над городом
Сатана проклятый меня кружил.
Онемели пальцы, сжимая бороду,
подыхаю, гибну, чтоб я так жил.
Бабку с матерью вспомнил, они безбожницы,
ни одной молитвы не знал и я.
И в руках у дьявола вижу ножницы.
- Что ж такое, - думаю, - на хуя?
Перед смертью я, заорав как резаный,
вспомнил школу, армию, детский сад.
И, сжимая клок бороды отрезанной,
я с небес отправился прямо в ад.
Я влетел в шахтерский забой заброшенный
в Киселевске-2, где среди чертей
не увидел я ничего хорошего,
а узнал своих семерых детей.
Двое за руки взяли, а двое за ноги,
еще двое подняли на крюки.
А малой, Гришаня, подставил санки
И часы дареные снял с руки.
Значит, вот оказались какие гады вы,
разве я для этого вас рожал?
Подо мной костер разгорался адовый,
от угля вздымался смертельный жар.
А ведь я мечтал о счастливой старости,
окруженный любящими детьми.
Я расправил плечи и крикнул в ярости:
- Чтоб вы сдохли, дьявол вас всех возьми!
Сатана влетел - у него борода обрезана:
это он, тот самый плюгавый хмырь.
Воет, склабится злобно, глядит нетрезво
и крылами машет, как нетопырь.
Говорит: - Неделю лежал в могиле я,
в пиджаке мертвецком заподлицо.
Солженицын, хули, моя фамилия.
Надо, бляди, гениев знать в лицо.
Ни один из вас, гопота быдляцкая,
обо мне не слышали нихера.
Дунул-плюнул дьявол на пламя адское -
очутился я посреди двора.
Ветер в хату снег заметает комьями,
без хозяев выстужено жилье.
На подворье свиньи орут некормлены
и зловеще носится воронье,
мертвечину чуя. А я проворно,
стал-быть, к нужнику кинулся со всех ног
и в забор воткнулся вокруг уборной -
в частокол из множества мертвых ног.
Пригляделся: ноги торчат попарно,
как рогатки, вздыблены в небеса.
Подсчитал: 14 ног суммарно.
От догадки вздыбились волоса.
У детей отгрызено по полтела,
или кем-то съедено. Но не суть.
Что за сила адская их вертела,
чтобы в землю мерзлую повтыкнуть.
Я сходил до ветру и по дороге
заглянул к хавроньям своим в сарай.
Вижу части тел, но уже не ноги,
хоть сейчас в корыто их собирай.
Я собрал граблями кишки и пальцы,
кинул свиньям, вышел, и тут в меня,
перебив ограды железный панцирь,
полетела первая головня.
А за ней еще, а потом другая,
их швырял, восстав на дыбы, кабан,
покидаться в боулинг предлагая,
словно старый мой разбитной друган.
Я вступил в игру и ударом крепким
со всей дури бошки метал в дрова.
Были крепки головы, будто репки.
Я в одной Гришаню признал едва.
Тут кабан сквозь рык обратился строго
на правах партнера ко мне на ты.
Я увидел в нем, оробев немного,
Сатаны знакомые мне черты,
я его узнал по пархатой позе
и глазам отечным, как от свинца,
борода отрезанная в навозе,
и лицо как будто у мертвеца.
Солженицын холодно и уныло
мне вручил свою книгу «Матренин двор».
В этот миг мне сильно живот скрутило,
матерясь в кулак, я вбежал во двор.
Путь к сортиру мне преградили ноги,
вороньем объедены до костей;
не добег я: сел посреди дороги,
книгу взял, как опытный книгочей,
развернул. Над трупами вились птицы,
я смахнул скупую слезу со щек
и что было силы рванул страницы:
- Вот спасибо, автор, пиши еще!
(из цикла "Учебник литературы для придурков")
Мы проживаем в шахтерском поселке под г. Кемерово,
осуществляя подачу стране угля.
У нас с супругою дома по лавкам семеро:
я перевыполнил норму: ударник, бля.
Хорошо при Путине: не знаем нужды и голода.
Знай плодись-размножайся, работа есть.
Только сел за стол - жена приготовила рыбьи головы -
заявился писатель ссыльный, не дал поесть.
Я - бутылку на стол, с-под жены табуретку выдернул:
- Ну давай, - говорю, - за детишек, для них живем.
Дети - это святое. - А он свой хлебальник вызверил,
будто наших детишек собрался сожрать живьем.
Как пошел он моих костерить наследников:
и такие они, и сякие - воруют, пьют.
Я в гробу видал таких, как он, проповедников.
Говорю ему: - А зубы тебе не жмут?
Я трудяга с забоя, а ты враг народа, пугало!
Развалил страну и Америке ты сосал.
Для чего тебя сослали в наш город угольный,
запрещенные книги чтобы ты здесь писал?
При моих словах на меня он скривился, будто
перед ним на столе не щи, а ночной горшок.
Он еще и писатель - ночами кропает буквы.
Его книги я лично бы в кучу собрал и сжег.
Взял его я рабочей рукой за бороду
и в сарай со свиньями по двору поволок.
Только было собрался плюгавца закинуть к борову -
головой своею я стукнулся в потолок.
От удара крыша шиферная обрушилась,
я внезапно пробкой вылетел в небеса.
Далеко внизу подо мною земля закружилась,
и от страха всюду вздыбились волоса.
Над рекою, шахтами и над городом
Сатана проклятый меня кружил.
Онемели пальцы, сжимая бороду,
подыхаю, гибну, чтоб я так жил.
Бабку с матерью вспомнил, они безбожницы,
ни одной молитвы не знал и я.
И в руках у дьявола вижу ножницы.
- Что ж такое, - думаю, - на хуя?
Перед смертью я, заорав как резаный,
вспомнил школу, армию, детский сад.
И, сжимая клок бороды отрезанной,
я с небес отправился прямо в ад.
Я влетел в шахтерский забой заброшенный
в Киселевске-2, где среди чертей
не увидел я ничего хорошего,
а узнал своих семерых детей.
Двое за руки взяли, а двое за ноги,
еще двое подняли на крюки.
А малой, Гришаня, подставил санки
И часы дареные снял с руки.
Значит, вот оказались какие гады вы,
разве я для этого вас рожал?
Подо мной костер разгорался адовый,
от угля вздымался смертельный жар.
А ведь я мечтал о счастливой старости,
окруженный любящими детьми.
Я расправил плечи и крикнул в ярости:
- Чтоб вы сдохли, дьявол вас всех возьми!
Сатана влетел - у него борода обрезана:
это он, тот самый плюгавый хмырь.
Воет, склабится злобно, глядит нетрезво
и крылами машет, как нетопырь.
Говорит: - Неделю лежал в могиле я,
в пиджаке мертвецком заподлицо.
Солженицын, хули, моя фамилия.
Надо, бляди, гениев знать в лицо.
Ни один из вас, гопота быдляцкая,
обо мне не слышали нихера.
Дунул-плюнул дьявол на пламя адское -
очутился я посреди двора.
Ветер в хату снег заметает комьями,
без хозяев выстужено жилье.
На подворье свиньи орут некормлены
и зловеще носится воронье,
мертвечину чуя. А я проворно,
стал-быть, к нужнику кинулся со всех ног
и в забор воткнулся вокруг уборной -
в частокол из множества мертвых ног.
Пригляделся: ноги торчат попарно,
как рогатки, вздыблены в небеса.
Подсчитал: 14 ног суммарно.
От догадки вздыбились волоса.
У детей отгрызено по полтела,
или кем-то съедено. Но не суть.
Что за сила адская их вертела,
чтобы в землю мерзлую повтыкнуть.
Я сходил до ветру и по дороге
заглянул к хавроньям своим в сарай.
Вижу части тел, но уже не ноги,
хоть сейчас в корыто их собирай.
Я собрал граблями кишки и пальцы,
кинул свиньям, вышел, и тут в меня,
перебив ограды железный панцирь,
полетела первая головня.
А за ней еще, а потом другая,
их швырял, восстав на дыбы, кабан,
покидаться в боулинг предлагая,
словно старый мой разбитной друган.
Я вступил в игру и ударом крепким
со всей дури бошки метал в дрова.
Были крепки головы, будто репки.
Я в одной Гришаню признал едва.
Тут кабан сквозь рык обратился строго
на правах партнера ко мне на ты.
Я увидел в нем, оробев немного,
Сатаны знакомые мне черты,
я его узнал по пархатой позе
и глазам отечным, как от свинца,
борода отрезанная в навозе,
и лицо как будто у мертвеца.
Солженицын холодно и уныло
мне вручил свою книгу «Матренин двор».
В этот миг мне сильно живот скрутило,
матерясь в кулак, я вбежал во двор.
Путь к сортиру мне преградили ноги,
вороньем объедены до костей;
не добег я: сел посреди дороги,
книгу взял, как опытный книгочей,
развернул. Над трупами вились птицы,
я смахнул скупую слезу со щек
и что было силы рванул страницы:
- Вот спасибо, автор, пиши еще!