Лев Аннинский о "Белой гвардии" с рисунками Андрея Николаева
Зная, что у нас самое первое издание романа Булгакова "Белая гвардия" с иллюстрациями Андрея Николаева, нам хотелось дать некое обобщение: рассказать о самом романе, о рисунках к нему. И мы обратились к известному критику и литературоведу Льву Аннинскому, который был знаком с Андреем Владимировичем, с просьбой рассказать о книге и о художнике.
__________________________________________
Всё пройдёт - звёзды останутся…
Знающие о мытарствах «Белой гвардии», которую Булгаков так и не смог издать в Советском Союзе, могут запамятовать тот факт, что этот первый роман Булгакова был-таки опубликован тогда же, когда написан, - в середине 1920-х. Не полностью… Но не потому, что советская критика усмотрела в нём апологию белых, а потому, что журнал «Россия», в котором он печатался, прекратил своё существование - из-за общей советской ситуации.
Ситуация никуда не делась: советские критики и впрямь подозревали Булгакова в сочувствии Белой гвардии. Предчувствуя этот казус, он пытался сбалансировать цвета, перебирая подзаголовки к роману: «Жёлтый прапор», «Алый мах»… Не помогло: «Белый крест» в советскую идеологию никак не влезал. Булгаков умер в 1940 году, так и не дождавшись полного издания «Белой гвардии» в СССР (в Париже издали, а потом и в Риге - в те же 1920-е годы).
Самое интересное: если вчитаться в булгаковский роман,то не найдёшь там никаких внятных воззрений у сталкивающихся идеологов. Претендентов хватает, а программ - нет. Есть или хитроумные отказы от программ, или честные признания их бессмысленности. Красные махи, доносящиеся из Москвы, выдержаны в стиле смутной провокации: Троцкого то ли уже прихлопнули, то ли вот-вот прихлопнут… Большевики - «аггелы», предводители «грешных полчищ», несущих «лик сатаны».
Но эти молодцы с красными звёздами на папахах - далеко. Куда ближе к Киеву другие претенденты на господство: петлюровцы или немцы, и кто из них кого одолеет - неведомо: герои Булгакова опасаются и тех и этих… О собственных позициях эти герои не говорят, уклоняются: «Ничего не известно…» Или так: «Эта дурацкая война…» Точнее всего: «А чёрт его знает…». Втягиваясь в междоусобицы 1918 года, Турбины всё это терпят, однако души не вкладывают. Кто в кого стреляет - не разберёшь, убить могут в любую секунду. Запасаться лучше не винтовками, а валенками… Полковник, нахлебавшийся войны, командует подчинённым:
- Разойтись по домам! Снять погоны и прочие знаки отличия! Скрыться, прихватив из цейхгаузов всё, что сможете унести!
Вот такова ситуация, в которую втянуты Турбины, герои Булгакова.
Чем определяется ситуация? Никакой политической ясности нет у тысяч людей, собирающихся на площадях или на монастырских подворьях. Толпа орёт, что вздумается, смысл прорезается лучше всего, когда орут:
- Братцы! Часы срезали!
Эта дикая толпа со шныряющим в ней ворьём противостоит в романе любым платформам. «Жуткое время, тяжкое… Всё глухо, дико в этой стране…» Смерть гуляет по украинским дорогам. Самой смерти не видно, а предшествует ей «некий корявый мужичёнков гнев… Он в дырявых лаптишках, с сеном в непокрытой, свалявшейся голове - и воет. А в руках несёт великую дубину, без которой не обходится никакое начинание на Руси…»
Публикация романа осуществляется уже в послесталинские либеральные 1960-е годы - параллельно с такими культовыми вещами Булгакова, как «Мастер и Маргарита», «Собачье сердце». Издание становится сенсацией. О «Белой гвардии» пишут видные критики (из коих выделю Мариэтту Чудакову и Михаила Гаспарова). Блестящие кинематографисты А. Алов и В. Наумов, используя мотивы в том числе «Белой гвардии», снимают фильм «Бег» с такими всенародно признанными актёрами, как М. Ульянов, А. Баталов, Е. Евстигнеев. Чуть позже В. Басов снимет фильм «Дни Трубиных» с не менее известными В. Лановым, А. Мягковым, О. Басилашвили… А в конце 1980-х художник Андрей Владимирович Николаев начнёт готовить иллюстрации к роману…
Поскольку я входил в близкий круг этого художника (следил за его работами, а кроме того, читал его философские сочинения - рукописные тома, созданные не для печати, а для индивидуального постижения Смысла Истории), - расскажу о нём подробнее.
Родился в 1922 году (как раз когда Булгаков обдумывал и писал «Белую гвардию»). Рос в семье, из которой вышли, в частности, известные солисты оперы С. П. и Т. С. Юдины. Среднюю школу Николаев окончил весной 1941 года. Успел поступить в московское художественное училище на Сретенке. В мае 1942-го был призван в ряды Красной армии и направлен в Великоустюгское военное училище в артиллерийско-миномётный дивизион. Воевал до Победы: начал войну на Волховском фронте в смердынских болотах, в конце войны брал Вену - командиром разведки миномётного полка. Вернулся домой с ранениями и наградами. Поступил на художественное отделение ВГИКа. Закончил с отличием и стал художником… но не кино, а книжной иллюстрации, воплотил детскую мечту. Мечтал рисовать стройных всадников - и прежде сам стал лихим всадником-кавалеристом. Сохранил в душе строй - в ситуации смертельной войны...
Меня с Николаевым свёл музей Льва Толстого. Там выставлялись его иллюстрации к великим текстам и бережно хранились в архивах. С них-то я и начал знакомство с художником. С проиллюстрированных Николаевым изданий «Войны и мира» (общий тираж более полутора миллионов экземпляров). Затем были - «Пиковая дама» А. С. Пушкина, «Князь Серебряный» А. К. Толстого, «Мирович» и «Сожжённая Москва» Г. П. Данилевского, «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка, «Рославлев» и «Юрий Милославский» М. Н. Загоскина, «На дне» А. М. Горького… Цикл «Каменья истории»... И ещё листы Николаева с общими планами - великие события России - бесценный изобразительный материал для школьников.
«Ах, Николаев, Николаев, - думал я, - философ, экзегет, мистик! Сказалось-таки, что сорок лет проработал иллюстратором книг - два шкафа набиты авторскими экземплярами. И наконец, как славно, что из-под „камениев истории“, искусно скомпонованных в „информационном поле мироздания“, вдруг выступает молоденький артиллерийский разведчик, выпущенный из училища в конце 1942 года и ожидающий отправки на Волховский фронт. И ещё - нормально одержимый русский правдоискатель, ищущий смысл истории своего народа и не признающий никаких „цензур“, „выстригов“ и „умолчаний“. То есть, в моём понимании, истинный патриот, бьющийся над тем, какое место займёт Россия в мировом духовном процессе».
Девяносто лет жизни подарила Андрею Николаеву благодарная судьба.
Первый роман Булгакова терпеливо ждал своего часа, пока Николаев не приступит к работе. Как рассказывает ближайший друг и ученик художника Александр Верстов, «когда Николаева спрашивали, почему он взялся иллюстрировать роман, тот отвечал: „Турбины - родные. Мои близкие... Роман близок мне трагедией её героев“».
Из дневника художника:
«31 октября 1988 г. Вечером пришли в голову мысли на тему „Белой гвардии“ Булгакова, сделал первые наброски… Во сне увидел манеру „Белой гвардии“ - размытость, эмоциональный цвет и тон. Колорит монохромный и резкая светотень».
А вот и последняя запись о завершении работы над серией - 21.09.1989: «Всё: „Белая гвардия“ решена. Работал над всей серией фактически целый год».
Двадцать пять иллюстраций Николаева собраны и изданы теперь.
Раскроем их.
Первое, что замечаешь, - это то, чего в них нет. Нет толпы, которая кричала об уворованных часах, - толпы, которую терпеливо выносили булгаковские Турбины.
И Города нет?
Есть! Город живёт! Шумит, курится дымкой. Улицы полны, и хотя лиц не разглядеть, чувствуется жизненный ритм, вроде бы и не тронутый ни революцией, ни Гражданской войной, ни нависающей оккупацией, неважно, немцы там или петлюровцы…
Те же улицы пустеют на другом николаевском листе. В Городе ни души, только - «хруст… хруст…» - скрипит снег под сапогами немецких патрулей, от которых сжигаемые страхом и ненавистью жители попрятались по домам…
Кто рискнёт вернуться на эту очищенную оккупантами улицу? Видны четыре тени… И тут на мгновенье Николаев приоткрывает лицо одного из их - лицо, искажённое злостью. Ещё, наверное, однажды художник приоткроет эту злость - в портрете красного победителя у вагона: винтовка наготове, в глазах - недобрая подозрительность.
Больше у Николаева таких лиц нет. Однако появляется один персонаж, вроде бы из той же самой невоспринимаемой толпы, а говорит его появление о том, что не только злоба царит в мире. Стоит у подъезда извозчик, только что доставивший пассажира. Извозчик должен, кажется, быть усталым, озабоченным, нетерпеливым. Так нет же! Расслабленная поза, спокойное расположение… Вот такие люди, как убеждён Николаев, определяют настроение народа, над которым висят издержки революции, войны и прочие напасти вроде петлюровцев или немцев.
Главные же, близкие художнику герои романа - Турбины. Их целая галерея, и открывается она портретом молодого Николки с гитарой. Гитара?! Но никакой цыганщины и никакого концертного шарма. Тут не шарм, тут марш - «гитара идёт маршем». От маршей не спрятаться… Но лицо Николки проникнуто хорошо спрятанным, непобедимым достоинством.
Это и есть настоящие герои Николаева, почерпнутые из романа Булгакова: славяне, словно не слышащие гремящих «маршей», вспоминающие и хранящие своё не поддающееся войне самосознание.
И это самосознание окрашивает лица героев. И лицо женщины, которая спасает Турбина, - потом он узнает, что спасла его Юлия Рейсс…
Таких героев и оплакивает Николаев, когда их настигают неведомо кем и зачем выпущенные пули.
«Фельдман умер лёгкой смертью. Некогда было сотнику Галаньбе. Поэтому он просто махнул Фельдману шашкой по голове».
Убитый лежит, убийцы стоят вокруг, их лиц не видно, видно только лицо убитого…
Николаев не видит, не хочет видеть стреляющих, не изображает кавалерийских атак, где сшибаются всадники, он видит их между атаками - на невозмутимых лошадях - победоносно неуязвимыми. Или мёртвыми. И в гибели оплакивает - искренне и горько.
Самая пронзительная боль - по Най-Турсу. Это один из главных мучеников и невольников «Белой гвардии».
Вот он командует, картавя:
- Пгямо по кавадегии! Залпами - огонь!
А вот умирает. Кровь вытекает через рукав, глаза «зашли к небу»… Винтовка и пулемёт уже бессмысленны. Николка всматривается в лицо убитого… И Николаев всматривается. Этот человек воевал, так и не поняв, в сущности, для войны он создан или для сопротивления войне.
И вот Най-Турс уже в гробу: «с аршином пёстрой георгиевской ленты».
А вот Елена, оплакивающая ушедших. «Глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслёзным плачем».
Бесслёзный плач - музыка Смуты.
И всё-таки в хаосе непредсказуемостей брезжит магия встреч. Николаев всматривается: верить, не верить? А сами герои - верят ли?
«- Вы не откажетесь принять это… Мне хочется, чтобы спасшая мне жизнь хоть что-нибудь на память обо мне… Это браслет моей покойной матери…
- Не надо… Зачем это? Я не хочу, - ответила Рейсс и рукой защищалась от Турбина, но он настоял и застегнул на бледной кисти тяжкий, кованый и тёмный браслет. От этого рука ещё больше похорошела и вся Рейсс показалась ещё красивее… Даже в сумерках было видно, как розовеет её лицо.
Турбин не выдержал, правой рукой обнял Рейсс за шею, притянул к себе и несколько раз поцеловал её в щёку. При этом выронил из ослабевших рук палку, и она со стуком упала у ножки стола…»
Стук упавшей палки, похожий на выстрел, заставляет замереть музыку встречи. Но музыка берёт своё. Браслет и прочие подробности остаются за кадром. Фигуры героев увеличены и приближены к нам. Это одна из лучших работ художника - физиономический диалог. Лицо Юлии очищается от тревоги - тревога перебрасывается на лицо Турбина. Та самая тревога, от которой не уйти. А если уйти - то только вместе.
Апофеоз николаевского мироощущения - любовь и тревога неразделимы, счастье идёт рядом с предчувствием беды. Сцеп надежды и горечи… Готовность вынести всё…
Где просвет для души?
«Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимается в чёрную, мрачную высь полночный крест Владимира…»
Всевышний смотрит из вечности. Он окружён крестами: то ли шествие верных, то ли кладбище неверных, а может, то и другое…
В колорите Николаева, обычно выдержанном либо в защитно-зелёном, либо в выверенно-коричневом тонах, проступает потусторонний синий цвет… цвет Господнего фатума.
Встают вопросы, которые в сутолоке каждодневности не успевали возникнуть. Теперь встают - фатально и неотвратимо.
Зачем всё это было?
Никто не скажет.
Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
Нет. Никто…
«Всё пройдёт. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звёзды останутся...»
Я думаю, что не ошибусь, если предположу, что именно эти слова Булгакова продиктовали Николаеву финальный, фатальный аккорд его серии, полной горькой веры и нестихающей боли.
Лев Аннинский
__________________________________________
Всё пройдёт - звёзды останутся…
Знающие о мытарствах «Белой гвардии», которую Булгаков так и не смог издать в Советском Союзе, могут запамятовать тот факт, что этот первый роман Булгакова был-таки опубликован тогда же, когда написан, - в середине 1920-х. Не полностью… Но не потому, что советская критика усмотрела в нём апологию белых, а потому, что журнал «Россия», в котором он печатался, прекратил своё существование - из-за общей советской ситуации.
Ситуация никуда не делась: советские критики и впрямь подозревали Булгакова в сочувствии Белой гвардии. Предчувствуя этот казус, он пытался сбалансировать цвета, перебирая подзаголовки к роману: «Жёлтый прапор», «Алый мах»… Не помогло: «Белый крест» в советскую идеологию никак не влезал. Булгаков умер в 1940 году, так и не дождавшись полного издания «Белой гвардии» в СССР (в Париже издали, а потом и в Риге - в те же 1920-е годы).
Самое интересное: если вчитаться в булгаковский роман,то не найдёшь там никаких внятных воззрений у сталкивающихся идеологов. Претендентов хватает, а программ - нет. Есть или хитроумные отказы от программ, или честные признания их бессмысленности. Красные махи, доносящиеся из Москвы, выдержаны в стиле смутной провокации: Троцкого то ли уже прихлопнули, то ли вот-вот прихлопнут… Большевики - «аггелы», предводители «грешных полчищ», несущих «лик сатаны».
Но эти молодцы с красными звёздами на папахах - далеко. Куда ближе к Киеву другие претенденты на господство: петлюровцы или немцы, и кто из них кого одолеет - неведомо: герои Булгакова опасаются и тех и этих… О собственных позициях эти герои не говорят, уклоняются: «Ничего не известно…» Или так: «Эта дурацкая война…» Точнее всего: «А чёрт его знает…». Втягиваясь в междоусобицы 1918 года, Турбины всё это терпят, однако души не вкладывают. Кто в кого стреляет - не разберёшь, убить могут в любую секунду. Запасаться лучше не винтовками, а валенками… Полковник, нахлебавшийся войны, командует подчинённым:
- Разойтись по домам! Снять погоны и прочие знаки отличия! Скрыться, прихватив из цейхгаузов всё, что сможете унести!
Вот такова ситуация, в которую втянуты Турбины, герои Булгакова.
Чем определяется ситуация? Никакой политической ясности нет у тысяч людей, собирающихся на площадях или на монастырских подворьях. Толпа орёт, что вздумается, смысл прорезается лучше всего, когда орут:
- Братцы! Часы срезали!
Эта дикая толпа со шныряющим в ней ворьём противостоит в романе любым платформам. «Жуткое время, тяжкое… Всё глухо, дико в этой стране…» Смерть гуляет по украинским дорогам. Самой смерти не видно, а предшествует ей «некий корявый мужичёнков гнев… Он в дырявых лаптишках, с сеном в непокрытой, свалявшейся голове - и воет. А в руках несёт великую дубину, без которой не обходится никакое начинание на Руси…»
Публикация романа осуществляется уже в послесталинские либеральные 1960-е годы - параллельно с такими культовыми вещами Булгакова, как «Мастер и Маргарита», «Собачье сердце». Издание становится сенсацией. О «Белой гвардии» пишут видные критики (из коих выделю Мариэтту Чудакову и Михаила Гаспарова). Блестящие кинематографисты А. Алов и В. Наумов, используя мотивы в том числе «Белой гвардии», снимают фильм «Бег» с такими всенародно признанными актёрами, как М. Ульянов, А. Баталов, Е. Евстигнеев. Чуть позже В. Басов снимет фильм «Дни Трубиных» с не менее известными В. Лановым, А. Мягковым, О. Басилашвили… А в конце 1980-х художник Андрей Владимирович Николаев начнёт готовить иллюстрации к роману…
Поскольку я входил в близкий круг этого художника (следил за его работами, а кроме того, читал его философские сочинения - рукописные тома, созданные не для печати, а для индивидуального постижения Смысла Истории), - расскажу о нём подробнее.
Родился в 1922 году (как раз когда Булгаков обдумывал и писал «Белую гвардию»). Рос в семье, из которой вышли, в частности, известные солисты оперы С. П. и Т. С. Юдины. Среднюю школу Николаев окончил весной 1941 года. Успел поступить в московское художественное училище на Сретенке. В мае 1942-го был призван в ряды Красной армии и направлен в Великоустюгское военное училище в артиллерийско-миномётный дивизион. Воевал до Победы: начал войну на Волховском фронте в смердынских болотах, в конце войны брал Вену - командиром разведки миномётного полка. Вернулся домой с ранениями и наградами. Поступил на художественное отделение ВГИКа. Закончил с отличием и стал художником… но не кино, а книжной иллюстрации, воплотил детскую мечту. Мечтал рисовать стройных всадников - и прежде сам стал лихим всадником-кавалеристом. Сохранил в душе строй - в ситуации смертельной войны...
Меня с Николаевым свёл музей Льва Толстого. Там выставлялись его иллюстрации к великим текстам и бережно хранились в архивах. С них-то я и начал знакомство с художником. С проиллюстрированных Николаевым изданий «Войны и мира» (общий тираж более полутора миллионов экземпляров). Затем были - «Пиковая дама» А. С. Пушкина, «Князь Серебряный» А. К. Толстого, «Мирович» и «Сожжённая Москва» Г. П. Данилевского, «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка, «Рославлев» и «Юрий Милославский» М. Н. Загоскина, «На дне» А. М. Горького… Цикл «Каменья истории»... И ещё листы Николаева с общими планами - великие события России - бесценный изобразительный материал для школьников.
«Ах, Николаев, Николаев, - думал я, - философ, экзегет, мистик! Сказалось-таки, что сорок лет проработал иллюстратором книг - два шкафа набиты авторскими экземплярами. И наконец, как славно, что из-под „камениев истории“, искусно скомпонованных в „информационном поле мироздания“, вдруг выступает молоденький артиллерийский разведчик, выпущенный из училища в конце 1942 года и ожидающий отправки на Волховский фронт. И ещё - нормально одержимый русский правдоискатель, ищущий смысл истории своего народа и не признающий никаких „цензур“, „выстригов“ и „умолчаний“. То есть, в моём понимании, истинный патриот, бьющийся над тем, какое место займёт Россия в мировом духовном процессе».
Девяносто лет жизни подарила Андрею Николаеву благодарная судьба.
Первый роман Булгакова терпеливо ждал своего часа, пока Николаев не приступит к работе. Как рассказывает ближайший друг и ученик художника Александр Верстов, «когда Николаева спрашивали, почему он взялся иллюстрировать роман, тот отвечал: „Турбины - родные. Мои близкие... Роман близок мне трагедией её героев“».
Из дневника художника:
«31 октября 1988 г. Вечером пришли в голову мысли на тему „Белой гвардии“ Булгакова, сделал первые наброски… Во сне увидел манеру „Белой гвардии“ - размытость, эмоциональный цвет и тон. Колорит монохромный и резкая светотень».
А вот и последняя запись о завершении работы над серией - 21.09.1989: «Всё: „Белая гвардия“ решена. Работал над всей серией фактически целый год».
Двадцать пять иллюстраций Николаева собраны и изданы теперь.
Раскроем их.
Первое, что замечаешь, - это то, чего в них нет. Нет толпы, которая кричала об уворованных часах, - толпы, которую терпеливо выносили булгаковские Турбины.
И Города нет?
Есть! Город живёт! Шумит, курится дымкой. Улицы полны, и хотя лиц не разглядеть, чувствуется жизненный ритм, вроде бы и не тронутый ни революцией, ни Гражданской войной, ни нависающей оккупацией, неважно, немцы там или петлюровцы…
Те же улицы пустеют на другом николаевском листе. В Городе ни души, только - «хруст… хруст…» - скрипит снег под сапогами немецких патрулей, от которых сжигаемые страхом и ненавистью жители попрятались по домам…
Кто рискнёт вернуться на эту очищенную оккупантами улицу? Видны четыре тени… И тут на мгновенье Николаев приоткрывает лицо одного из их - лицо, искажённое злостью. Ещё, наверное, однажды художник приоткроет эту злость - в портрете красного победителя у вагона: винтовка наготове, в глазах - недобрая подозрительность.
Больше у Николаева таких лиц нет. Однако появляется один персонаж, вроде бы из той же самой невоспринимаемой толпы, а говорит его появление о том, что не только злоба царит в мире. Стоит у подъезда извозчик, только что доставивший пассажира. Извозчик должен, кажется, быть усталым, озабоченным, нетерпеливым. Так нет же! Расслабленная поза, спокойное расположение… Вот такие люди, как убеждён Николаев, определяют настроение народа, над которым висят издержки революции, войны и прочие напасти вроде петлюровцев или немцев.
Главные же, близкие художнику герои романа - Турбины. Их целая галерея, и открывается она портретом молодого Николки с гитарой. Гитара?! Но никакой цыганщины и никакого концертного шарма. Тут не шарм, тут марш - «гитара идёт маршем». От маршей не спрятаться… Но лицо Николки проникнуто хорошо спрятанным, непобедимым достоинством.
Это и есть настоящие герои Николаева, почерпнутые из романа Булгакова: славяне, словно не слышащие гремящих «маршей», вспоминающие и хранящие своё не поддающееся войне самосознание.
И это самосознание окрашивает лица героев. И лицо женщины, которая спасает Турбина, - потом он узнает, что спасла его Юлия Рейсс…
Таких героев и оплакивает Николаев, когда их настигают неведомо кем и зачем выпущенные пули.
«Фельдман умер лёгкой смертью. Некогда было сотнику Галаньбе. Поэтому он просто махнул Фельдману шашкой по голове».
Убитый лежит, убийцы стоят вокруг, их лиц не видно, видно только лицо убитого…
Николаев не видит, не хочет видеть стреляющих, не изображает кавалерийских атак, где сшибаются всадники, он видит их между атаками - на невозмутимых лошадях - победоносно неуязвимыми. Или мёртвыми. И в гибели оплакивает - искренне и горько.
Самая пронзительная боль - по Най-Турсу. Это один из главных мучеников и невольников «Белой гвардии».
Вот он командует, картавя:
- Пгямо по кавадегии! Залпами - огонь!
А вот умирает. Кровь вытекает через рукав, глаза «зашли к небу»… Винтовка и пулемёт уже бессмысленны. Николка всматривается в лицо убитого… И Николаев всматривается. Этот человек воевал, так и не поняв, в сущности, для войны он создан или для сопротивления войне.
И вот Най-Турс уже в гробу: «с аршином пёстрой георгиевской ленты».
А вот Елена, оплакивающая ушедших. «Глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслёзным плачем».
Бесслёзный плач - музыка Смуты.
И всё-таки в хаосе непредсказуемостей брезжит магия встреч. Николаев всматривается: верить, не верить? А сами герои - верят ли?
«- Вы не откажетесь принять это… Мне хочется, чтобы спасшая мне жизнь хоть что-нибудь на память обо мне… Это браслет моей покойной матери…
- Не надо… Зачем это? Я не хочу, - ответила Рейсс и рукой защищалась от Турбина, но он настоял и застегнул на бледной кисти тяжкий, кованый и тёмный браслет. От этого рука ещё больше похорошела и вся Рейсс показалась ещё красивее… Даже в сумерках было видно, как розовеет её лицо.
Турбин не выдержал, правой рукой обнял Рейсс за шею, притянул к себе и несколько раз поцеловал её в щёку. При этом выронил из ослабевших рук палку, и она со стуком упала у ножки стола…»
Стук упавшей палки, похожий на выстрел, заставляет замереть музыку встречи. Но музыка берёт своё. Браслет и прочие подробности остаются за кадром. Фигуры героев увеличены и приближены к нам. Это одна из лучших работ художника - физиономический диалог. Лицо Юлии очищается от тревоги - тревога перебрасывается на лицо Турбина. Та самая тревога, от которой не уйти. А если уйти - то только вместе.
Апофеоз николаевского мироощущения - любовь и тревога неразделимы, счастье идёт рядом с предчувствием беды. Сцеп надежды и горечи… Готовность вынести всё…
Где просвет для души?
«Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимается в чёрную, мрачную высь полночный крест Владимира…»
Всевышний смотрит из вечности. Он окружён крестами: то ли шествие верных, то ли кладбище неверных, а может, то и другое…
В колорите Николаева, обычно выдержанном либо в защитно-зелёном, либо в выверенно-коричневом тонах, проступает потусторонний синий цвет… цвет Господнего фатума.
Встают вопросы, которые в сутолоке каждодневности не успевали возникнуть. Теперь встают - фатально и неотвратимо.
Зачем всё это было?
Никто не скажет.
Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
Нет. Никто…
«Всё пройдёт. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звёзды останутся...»
Я думаю, что не ошибусь, если предположу, что именно эти слова Булгакова продиктовали Николаеву финальный, фатальный аккорд его серии, полной горькой веры и нестихающей боли.
Лев Аннинский