Мифы о России: Корни русского конституционализма
Я уже писал о демократическом историческом опыте России - " Тирания или демократия?" и " Не было парламента или не было слова "парламент"?". Сегодня я продолжу эту тему.
Корни русского конституционализма
На конференции издательства "Посев" летом 1999 года с докладом "Европа в политической традиции России" выступил профессор Александр Янов из Нью-Йорка, специалист по русской истории XIV-XVII вв. Дебют российского конституционализма, констатировал Янов, относят обычно к 1730 году, когда послепетровские шляхтичи повернулись против самодержавия. "Русские, - писал тогда из Москвы французский резидент Маньян, - опасаются... самовластного управления, которое может повторяться до тех пор, пока русские государи будут столь неограниченны… они хотят уничтожить самодержавие". [Д.А.Корсаков, "Воцарение Анны Иоанновны", Казань, 1880. с.90.] Испанский посол герцог де Лирия доносил, что русские намерены "считать царицу лицом, которому они отдают корону как бы на хранение, чтобы в продолжение ее жизни составить свой план управления на будущее время... твердо решившись на это, они имеют три идеи об управлении, в которых еще не согласились: первая - следовать примеру Англии, где король ничего не может делать без парламента, вторая - взять пример с управления Польши, имея выборного монарха, руки которого были бы связаны республикой, и третья - учредить республику по всей форме, без монарха". [Там же, с. 91-92.]
На деле, между 19 января и 25 февраля 1730 в московском обществе ходили не 3, а 13 конституционных проектов. И в этом корень беды: не смогли договориться. Когда же Анна Иоанновна разорвала "Кондиции" Верховного Тайного Совета (т.е. конституцию послепетровской России) разобщеность "верховников" помешала им воспротивиться этому.
Само их появление объясняют просто: мол, Петр прорубил окно в Европу, вот и хлынули европейские идеи. Это неверно. Еще 4 февраля 1610 г., когда конституционной монархией в Европе и не пахло, Боярская дума приняла вполне цельный, по словам Ключевского, "основной закон конституционной монархии, устанавливающий как устройство верховной власти, так и основные права подданных" [В.О. Ключевский, Сочинения в 9 томах, т. 3, М., 1988, с. 42.] ("конституцию Салтыкова"). Даже стойкий критик русской политической мысли Б.Чичерин, признает: документ "содержит в себе значительные ограничения царской власти; если б он был приведен в исполнение, русское государство приняло бы совершенно иной вид". [Б.Н. Чичерин, "О народном представительстве", М., 1899, с.543.] События 1610-13 гг. не дали конституции Салтыкова воплотиться в жизнь, но она явилась не на пустом месте. Она отразила уходящую вглубь веков русскую либеральную традицию.
В основе представлений, будто все либеральное и гражданское в России проникло через петровское "окно", лежит незнание фактов. Увы, русские предреволюционные интеллигенты выросли на этих представлениях и именно их передали, уже в эмиграции - молодым тогда западным историкам России - Р.Пайпсу, братьям Рязановским и др. Ложная концепция, расцветшая на почве этих представлений, гласит: Москва вышла из-под ига Золотой Орды преемницей этой орды, свирепым "гарнизонным государством".
На деле, Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта "наследница Золотой Орды" первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего средневековья, церковную реформацию, чья суть - в секуляризации монастырских имуществ. Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость.
Пишет Иосиф Волоцкий, вождь российских контрреформаторов: "С тех времен, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси - в домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне, с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства... А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него". [Цит. по: С.М. Соловьев, "История России с древнейших времен", М., 1960. кн. III, с.190.]
Это прямое свидетельство, живой голос современника. Так и слышно, сколь горячи и массовы были тогда споры - "в домах, на дорогах, на рынке". Похоже это на пустыню деспотизма?
Соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, включил в церковную службу анафему на "обидящие святыя церкви". Все понимали, что священники клянут с амвонов именно царя Ивана. И не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили. В 1480-е иосифляне выпустили трактат "Слово кратко в защиту монастырских имуществ". Авторы поносят царей, которые "закон порушите возможеть". Трактат не был запрещен, ни один волос не упал с головы его авторов.
Будь в Москве "гарнизонное государство", стремились ли бы в нее люди извне? Литва конца XV в. пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи "отъездчиков", кто называл их изменниками ("зрадцами")? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи.
Будущие русские князья Воротынские, Вяземские, Одоевские, Бельские, Перемышльские, Новосильские, Глинские, Мезецкие - имя им легион - это все удачливые беглецы из Литвы. Были и неудачливые. В 1482-м большие литовские бояре Ольшанский, Оленкович и Бельский собрались "отсести на Москву". Польско-литовский король их опередил: "Ольшанского стял да Оленковича", бежал один Бельский.
Великий князь литовский Александр в 1496-м пенял Ивану III: "Князи Вяземские и Мезецкие наши были слуги, а зрадивши нас присяги свои, и втекли до твоея земли, как то лихие люди, а ко мне бы втекли, от нас не того бы заслужили, как тои зрадцы". [М.А. Дьяконов. "Власть московских государей", СПб., 1889, с.187-188.] Т.е., он головы снял бы "зрадцам" из Москвы, если б "втекли" к нему. Но не к нему "втекали" беглецы.
В Москве королевских "зрадцев" привечали и измены в их побеге не видели. В 1504-м, например, перебежал в Москву Остафей Дашкович со многими дворянами. Литва требовала их высылки, ссылаясь на договор 1503 года. Москва издевательски отвечала, что в договоре речь о выдаче татей и должников, а разве великий пан таков? Напротив, "Остафей же Дашкевич у короля был метной человек и воевода бывал, а лихого имени про него не слыхали никакова... а к нам приехал служить добровольно, не учинив никакой шкоды". [Там же, с.189.]
Москва твердо стояла за гражданские права! Раз беглец не учинил "шкоды", не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора.
Но едва свершилась самодержавная революция Ивана Грозного, православные потекли вдруг на католический запад. Теперь Москва заявляет, что "во всей вселенной, кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет". А король (Сигизмунд), сама гуманность, разъясняет Грозному царю, что "таковых людей, которые отчизны оставили, от зловоленья и кровопролитья горла свои уносят", выдавать нельзя.
Что же случилось во второй половине XVI в. в Москве? Что перевернуло уже сложившуюся культурную и политическую традицию? Примерно то же, что в 1917-м. Революция. Гражданская война. Цивилизационная катастрофа.
...На определенном отрезке русской истории не мог не родиться симбиоз двух начал, либерального и абсолютистского. В письмах Ивану Грозному князь Андрей Курбский напоминает о старинных правилах отношений между князем-воителем и боярами-советниками (вольными дружинниками). Эти отношения, чаще договорные, во всяком случае нравственно обязательные и закрепленные в нормах обычного права, покоились на обычае "свободного отъезда" бояр от князя. Этот обычай служил лучшим обеспечением от княжеского произвола. Бояре просто "отъезжали" от князя, посмевшего дурно обращаться с ними. Сеньор с деспотическим характером не выживал в междукняжеских войнах. Независимость княжеских вассалов имела под собой надежное обеспечение.
В ходе превращения Руси из конгломерата княжеств в единое государство, уезжать стало "неудобно" или некуда. Тогда и возникло то, что не могло не возникнуть - симбиоз двух политических традиций, "абсолютная монархия, но с аристократическим, - по словам Ключевского, - правительственным персоналом". Появился "правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть".
Княжеский двор времен феодальной раздробленности был устроен так, что хозяйством управляли холопы, которые и были, как ни странно, правительственным классом. Дело вольных дружинников (бояр-советников) князя было воевать. Их участие в политике ограничивалось тем, что они (повторюсь) покидали сеньора с деспотическими замашками. В централизованном государстве, где право свободного отъезда себя исчерпало, они обрели нечто поценнее - выход на политическую арену, превратились в правительственный класс.
Уже в XIV в. Дмитрий Донской, победитель Орды, говорил перед смертью боярам: "Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых". А сыновьям завещал: "Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте". [Е.А. Белов. "Об историческом значении русского боярства", Спб., 1886, с.29.] Долгий путь отделяет этот завет от статьи 98 Судебника 1550 года, налагавшей юридический запрет на принятие царем законов без согласия бояр. Почти два века понадобилось вольным княжеским дружинникам, чтобы его пройти, но они справились с этим. Они заставили власть считаться со своей аристократической организацией, превратив Боярскую Думу в парламент московского государства. Они научились сотрудничать с новым исполнительным аппаратом власти - с приказами (министерствами) и дьяками (министрами), наследниками холопов-управляющих княжих вотчин.
К середине XVI в. московская политическая машина продолжала обе древние традиции, ухитрившись соединить то, что шло от уклада княжеской вотчины с тем, что шло от вольных дружинников. Дело явно двигалось к либеральной конституции, к тому самому, что всего два поколения спустя предложит стране боярин Михаил Салтыков.
Продолжение следует.
Предыдущие мифы:
В какую сторону бежали люди?
Миф о многотерпеливости
Большое недоразумение с русской общиной
О несчастном русском крестьянине
К вопросу о "качестве жизни" наших предков
Сложные последствия простых причин
Где уважали человеческую жизнь?
О благонравии и жестокосердии
Кто жил комфортнее?
Гигиенический фактор
Сравним быт горожан
Тирания или демократия?
Не было парламента или не было слова "парламент"?
Корни русского конституционализма
На конференции издательства "Посев" летом 1999 года с докладом "Европа в политической традиции России" выступил профессор Александр Янов из Нью-Йорка, специалист по русской истории XIV-XVII вв. Дебют российского конституционализма, констатировал Янов, относят обычно к 1730 году, когда послепетровские шляхтичи повернулись против самодержавия. "Русские, - писал тогда из Москвы французский резидент Маньян, - опасаются... самовластного управления, которое может повторяться до тех пор, пока русские государи будут столь неограниченны… они хотят уничтожить самодержавие". [Д.А.Корсаков, "Воцарение Анны Иоанновны", Казань, 1880. с.90.] Испанский посол герцог де Лирия доносил, что русские намерены "считать царицу лицом, которому они отдают корону как бы на хранение, чтобы в продолжение ее жизни составить свой план управления на будущее время... твердо решившись на это, они имеют три идеи об управлении, в которых еще не согласились: первая - следовать примеру Англии, где король ничего не может делать без парламента, вторая - взять пример с управления Польши, имея выборного монарха, руки которого были бы связаны республикой, и третья - учредить республику по всей форме, без монарха". [Там же, с. 91-92.]
На деле, между 19 января и 25 февраля 1730 в московском обществе ходили не 3, а 13 конституционных проектов. И в этом корень беды: не смогли договориться. Когда же Анна Иоанновна разорвала "Кондиции" Верховного Тайного Совета (т.е. конституцию послепетровской России) разобщеность "верховников" помешала им воспротивиться этому.
Само их появление объясняют просто: мол, Петр прорубил окно в Европу, вот и хлынули европейские идеи. Это неверно. Еще 4 февраля 1610 г., когда конституционной монархией в Европе и не пахло, Боярская дума приняла вполне цельный, по словам Ключевского, "основной закон конституционной монархии, устанавливающий как устройство верховной власти, так и основные права подданных" [В.О. Ключевский, Сочинения в 9 томах, т. 3, М., 1988, с. 42.] ("конституцию Салтыкова"). Даже стойкий критик русской политической мысли Б.Чичерин, признает: документ "содержит в себе значительные ограничения царской власти; если б он был приведен в исполнение, русское государство приняло бы совершенно иной вид". [Б.Н. Чичерин, "О народном представительстве", М., 1899, с.543.] События 1610-13 гг. не дали конституции Салтыкова воплотиться в жизнь, но она явилась не на пустом месте. Она отразила уходящую вглубь веков русскую либеральную традицию.
В основе представлений, будто все либеральное и гражданское в России проникло через петровское "окно", лежит незнание фактов. Увы, русские предреволюционные интеллигенты выросли на этих представлениях и именно их передали, уже в эмиграции - молодым тогда западным историкам России - Р.Пайпсу, братьям Рязановским и др. Ложная концепция, расцветшая на почве этих представлений, гласит: Москва вышла из-под ига Золотой Орды преемницей этой орды, свирепым "гарнизонным государством".
На деле, Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта "наследница Золотой Орды" первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего средневековья, церковную реформацию, чья суть - в секуляризации монастырских имуществ. Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость.
Пишет Иосиф Волоцкий, вождь российских контрреформаторов: "С тех времен, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси - в домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне, с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства... А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него". [Цит. по: С.М. Соловьев, "История России с древнейших времен", М., 1960. кн. III, с.190.]
Это прямое свидетельство, живой голос современника. Так и слышно, сколь горячи и массовы были тогда споры - "в домах, на дорогах, на рынке". Похоже это на пустыню деспотизма?
Соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, включил в церковную службу анафему на "обидящие святыя церкви". Все понимали, что священники клянут с амвонов именно царя Ивана. И не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили. В 1480-е иосифляне выпустили трактат "Слово кратко в защиту монастырских имуществ". Авторы поносят царей, которые "закон порушите возможеть". Трактат не был запрещен, ни один волос не упал с головы его авторов.
Будь в Москве "гарнизонное государство", стремились ли бы в нее люди извне? Литва конца XV в. пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи "отъездчиков", кто называл их изменниками ("зрадцами")? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи.
Будущие русские князья Воротынские, Вяземские, Одоевские, Бельские, Перемышльские, Новосильские, Глинские, Мезецкие - имя им легион - это все удачливые беглецы из Литвы. Были и неудачливые. В 1482-м большие литовские бояре Ольшанский, Оленкович и Бельский собрались "отсести на Москву". Польско-литовский король их опередил: "Ольшанского стял да Оленковича", бежал один Бельский.
Великий князь литовский Александр в 1496-м пенял Ивану III: "Князи Вяземские и Мезецкие наши были слуги, а зрадивши нас присяги свои, и втекли до твоея земли, как то лихие люди, а ко мне бы втекли, от нас не того бы заслужили, как тои зрадцы". [М.А. Дьяконов. "Власть московских государей", СПб., 1889, с.187-188.] Т.е., он головы снял бы "зрадцам" из Москвы, если б "втекли" к нему. Но не к нему "втекали" беглецы.
В Москве королевских "зрадцев" привечали и измены в их побеге не видели. В 1504-м, например, перебежал в Москву Остафей Дашкович со многими дворянами. Литва требовала их высылки, ссылаясь на договор 1503 года. Москва издевательски отвечала, что в договоре речь о выдаче татей и должников, а разве великий пан таков? Напротив, "Остафей же Дашкевич у короля был метной человек и воевода бывал, а лихого имени про него не слыхали никакова... а к нам приехал служить добровольно, не учинив никакой шкоды". [Там же, с.189.]
Москва твердо стояла за гражданские права! Раз беглец не учинил "шкоды", не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора.
Но едва свершилась самодержавная революция Ивана Грозного, православные потекли вдруг на католический запад. Теперь Москва заявляет, что "во всей вселенной, кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет". А король (Сигизмунд), сама гуманность, разъясняет Грозному царю, что "таковых людей, которые отчизны оставили, от зловоленья и кровопролитья горла свои уносят", выдавать нельзя.
Что же случилось во второй половине XVI в. в Москве? Что перевернуло уже сложившуюся культурную и политическую традицию? Примерно то же, что в 1917-м. Революция. Гражданская война. Цивилизационная катастрофа.
...На определенном отрезке русской истории не мог не родиться симбиоз двух начал, либерального и абсолютистского. В письмах Ивану Грозному князь Андрей Курбский напоминает о старинных правилах отношений между князем-воителем и боярами-советниками (вольными дружинниками). Эти отношения, чаще договорные, во всяком случае нравственно обязательные и закрепленные в нормах обычного права, покоились на обычае "свободного отъезда" бояр от князя. Этот обычай служил лучшим обеспечением от княжеского произвола. Бояре просто "отъезжали" от князя, посмевшего дурно обращаться с ними. Сеньор с деспотическим характером не выживал в междукняжеских войнах. Независимость княжеских вассалов имела под собой надежное обеспечение.
В ходе превращения Руси из конгломерата княжеств в единое государство, уезжать стало "неудобно" или некуда. Тогда и возникло то, что не могло не возникнуть - симбиоз двух политических традиций, "абсолютная монархия, но с аристократическим, - по словам Ключевского, - правительственным персоналом". Появился "правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть".
Княжеский двор времен феодальной раздробленности был устроен так, что хозяйством управляли холопы, которые и были, как ни странно, правительственным классом. Дело вольных дружинников (бояр-советников) князя было воевать. Их участие в политике ограничивалось тем, что они (повторюсь) покидали сеньора с деспотическими замашками. В централизованном государстве, где право свободного отъезда себя исчерпало, они обрели нечто поценнее - выход на политическую арену, превратились в правительственный класс.
Уже в XIV в. Дмитрий Донской, победитель Орды, говорил перед смертью боярам: "Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых". А сыновьям завещал: "Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте". [Е.А. Белов. "Об историческом значении русского боярства", Спб., 1886, с.29.] Долгий путь отделяет этот завет от статьи 98 Судебника 1550 года, налагавшей юридический запрет на принятие царем законов без согласия бояр. Почти два века понадобилось вольным княжеским дружинникам, чтобы его пройти, но они справились с этим. Они заставили власть считаться со своей аристократической организацией, превратив Боярскую Думу в парламент московского государства. Они научились сотрудничать с новым исполнительным аппаратом власти - с приказами (министерствами) и дьяками (министрами), наследниками холопов-управляющих княжих вотчин.
К середине XVI в. московская политическая машина продолжала обе древние традиции, ухитрившись соединить то, что шло от уклада княжеской вотчины с тем, что шло от вольных дружинников. Дело явно двигалось к либеральной конституции, к тому самому, что всего два поколения спустя предложит стране боярин Михаил Салтыков.
Продолжение следует.
Предыдущие мифы:
В какую сторону бежали люди?
Миф о многотерпеливости
Большое недоразумение с русской общиной
О несчастном русском крестьянине
К вопросу о "качестве жизни" наших предков
Сложные последствия простых причин
Где уважали человеческую жизнь?
О благонравии и жестокосердии
Кто жил комфортнее?
Гигиенический фактор
Сравним быт горожан
Тирания или демократия?
Не было парламента или не было слова "парламент"?