Кому верить? Часть1. Пругавин

[rbvekpros]

Итак, кого бы я ни читал - и Толстой, и Короленко, и Пругавин начинают с вопроса "А есть ли голод?" Я не могу не заразиться этим недомоганием столетней давности, они художники, революционеры, можно сказать, с ярким воображением и невероятной энергией... Читаю на фоне нынешнего восхваления предреволюционной России, Ермолова, Витте, Столыпина, царей-страдальцев и сомневаюсь ведь: а не перегибают ли наши классики, уж не слишком ли вольно разыгрывалось их воображение? Народ-то, если не благоденствовал, то семимильными шагами к благоденствию устремлен был, только ведь подлые революционеры не пущали, да и писатели русские своим неугомонным немогумолчанием расшатывали устои страстного единения царя и народа... Вот я и задаюсь вопросами: А был ли голод? А был ли мальчик?
Пругавин о голоде и цинге в татарских деревнях. 1898-1899 гг. Часть1.
Фрагменты из книги: Пругавин А. С. Голодающее крестьянство. Очерки голодовки 1898-99 года. М., 1906.


...На пороге избы, оче­видно вызванные нашими колокольчиками, показались две сестры милосердия в форменных коричневого цвета платьях, в белых пелеринках, но без обычных знаков Красного Креста. Последнее объ­яснялось тем, что местное управление Общества Красного Креста „во избежание превратных толко­ваний" рекомендовало в местностях, населенных татарами, избегать как знаков, так и самого названия Красного Креста. (сс.47-48)

- Скажите, пожалуйста, как у вас цинга?- спросил мой спутник.
- Здесь страшная цинга, - отвечала старшая се­стра, - особенно у татар. Положительно можно ска­зать, что у них нет ни одного дома, в котором не было бы больного цингой.
- И у чуваш то же самое, - заметил священник, - в каждом доме-больные цингой... Болез­ненность огромная... Я так думаю, что если собрать домохозяев из всего моего прихода и опросить их, то непременно в каждой семье найдется боль­ной, а в другой - и двое.
- Но сейчас цинга стихает, уменьшается? - спросил я.
- Напротив, - отвечали сестры, - не только не уменьшается, а наоборот, усиливается все более и более. Особенно же перед Пасхой, в последние недели поста много заболевало цингой.
- А насколько охотно обращается население за медицинской помощью? - спросил доктор.
- Татары вообще очень любят лечиться,-рассказывали сестры, - и притом они страшные при­творщики. Бывали такие случаи, что к доктору татарин чуть-чуть идет, а то даже ползет на четвереньках, а вечером, смотришь, тот же татарин бегом бежите, как ни в чем не бывало. Русские же никогда не позволяют себе ничего подобного, они даже стесняются обращаться за помощью, особенно при легких формах цинги. Обыкновенно они обращаются к доктору или в больницу лишь тогда, когда слягут в постель, лишатся ног...
Это совершенно справедливо, - подтвердил священник: - русские не любят лечиться... (с.49)

VII. Голод во всем его ужасе.

Мы решили осмотреть цинготные больнички, от­крытые в Бритовке Красным Крестом. Всех больничек было шесть: одна - для русских и пять - для татар. Нам подали две маленькие плетенки, из которых в одну сели сестры милосердия, а в другую - я с доктором. Свой осмотр мы начали с ближайшей больнички, которая оказалась русско-чувашской.

Обыкновенная крестьянская изба на две половины, с бревенчатыми, потемневшими от времени сте­нами и массивной русской печью. В одной поло­вине помещалось мужское отделение, в другой - женское. Вдоль стен устроены деревянные нары, на которых друг подле друга лежали больные, одетые в собственное крестьянское платье; ни больничных халатов, ни больничного белья здесь уже не было.

Мы вошли сначала в женское отделение боль­нички. Тот же специфически, удушливый, гнилост­ный запах, который составляете неизбежную при­надлежность цинготных больных. Тот же ряд бескровных, землистого цвета, припухших лиц, те же воспаленные, лихорадочные взгляды, в ко­торых светится такое глубокое страдание. Та же вялость и неподвижность... Все это жертвы долгого, хронического недоедания, жертвы острой беспощадной нужды, которая изо дня в день в течение нескольких месяцев терзала и душила людей, все это жертвы голода.

Особенно тяжелое, удручающее впечатление про­изводила одна больная, совершенно обессилевшая от потери крови, которая постоянно идет у нее из десен. Доктор просить ее открыть рот. Больная, продолжая неподвижно лежать, послушно раскрывает рот. Мы увидели страшно распухшие, сине-багровые, покрытые язвами десны, из которых со­чилась кровь. Зубов не было видно: как оказалось, они уже выпали от цинги.
- Кровь-то уж больно одолеваете, - говорить хожалка, - чашками идете.
Почти рядом с этою женщиной помещалась на нарах другая тяжело больная. Она также неподвиж­но лежите на спине, устремив лихорадочно горящий взгляд куда-то вдаль. От времени до времени она подносит ко рту какую-то серую тряпку, обти­рает ею губы и выплевывает в нее кровь, соча­щуюся из десен.

Заглянув в рот больной, я быль поражен новым, до сих пор не виданным мною явлением. Я вижу, - хотя некоторое время и не верю своим глазам, - как от распухших десен в разные стороны отделяются какие-то безобразные, мясистые отростки, которые наполняют рот, вижу, как це­лые куски живого мяса буквально отваливаются от десен. Я не в силах скрыть своего ужаса.
- Боже мой, что это такое?- шепотом спраши­ваю я доктора.
- Это-разращение во рту, которое в медицине по внешнему виду известно под именем „цветной капусты», - шепчете мне мой спутнике.
- Но эти куски... ведь это явное разложение?..
- Сильнейшее поражение десен,- шепотом го­ворит мне на ухо доктор Гран.

Я спешу записать имя несчастной женщины. По словам сестер милосердия, это была местная кре­стьянка Александра Тюмина, 49 лет от роду.

Из дальнейших расспросов выясняется, что обе эти больные происходят из крестьянских семей, долго боровшихся с голодовкой, но, в конце концов, принужденных распродать весь свой скот до последней курицы, весь свой скарб и дошедших до полной нищеты... Рассказ первой больной о том, как она употребляла всевозможные усилия для того, чтобы отстоять последнюю телушку и сохранить ее для детей, произвел на нас тягостное впечатление.

Переходим в мужское отделение. Здесь все наше внимание приковываете к себе больной, лицо которого, - щеки, лоб, нос и даже уши, даже губы,- было совершенно белое, точно оно было выделано из мела или алебастра. Лицо мертвеца обыкновен­но менее страшно, чем это лицо цинготного боль­ного.

Доктор, заметив впечатление, произведенное на меня видом больного, шепчет мне: „Ужасающее малокровие, и затем обращается с расспросами к „сестрам" и хожалке.

- На руках в больницу принесли, - шепчет хожалка; - ни рукой, ни ногой не мог двинуть...
Мы молча подошли к больному, не решаясь беспокоить его своими вопросами. Он вскинул на нас свои глаза, которые казались особенно боль­шими на его исхудавшем, осунувшемся лице, и, как бы прочитав на наших лицах немой вопрос, проговорил: „Кровь доняла"...

Проронив эти слова, он снова, казалось, погру­зился в состояние полной безучастности и апатии. Едва ли он сознавал то, что делалось вокруг него.

- Вчера семь раз кровь шла, - пояснила хожалка, кивая в сторону больного. - Не чаяли, что и жив останется. Батюшку призывали... соборовали и причащали...

Рядом с этим больным лежали другие, кото­рые при нашем приближении открывали рот, обда­вая нас отвратительным зловонием, показывали качающиеся зубы и спешили развязать забинтованные ноги. Снова пред глазами замелькали разрых­ленные десны, темные кровоподтеки на разных частях тела, распухни и твердые, как дерево, ноги, язвы, сочившиеся кровью и сукровицей...

Доктор, скрепя сердце, приступает к осмотру больных, мягко и внимательно исследуя болячки, но я... я чувствую, как спазмы начинают сжимать мне горло, как дышать становится все труднее, как в груди что-то кипит и клокочет, и я спешу выбежать поскорее из больницы на чистый воз­духе...

На дворе в ожидании доктора стояло несколько женщине с детьми; они пришли, чтобы посовето­ваться с врачом насчет своей болезни и пока­зать ему детей, так же страдавших от какой-то непонятной для них болезни. Достаточно было по­смотреть на припухшие, зеленые лица пришедших, достаточно было выслушать их жалобы на слабость, на хворь во рту и в ногах, чтобы понять, какая именно болезнь привела их сюда.

В сопровождении сестер милосердия мы посте­пенно объехали все больнички. Для этого нам пришлось побывать в разных концах огромного села, пришлось посетить разные переулки, в кото­рых гнездилась сельская беднота, деревенский пролетариат. Здесь на всем лежала яркая печать бью­щей в глаза нужды и нищеты.

Жалкие лачуги, холодные зимой, нестерпимо душные лётом, всегда сырые и зловонные, крохотные, вросшие в землю избушки в одно окно, убоги и мрачные мазанки из самана, наконец, эти поистине ужасные землянки, в которые добрый хозяин не решился бы поставить надолго свой скот, своих собак, но в которых целыми годами жили люди со слабыми, больными детьми. У многих из этих лачуг крыши были совсем сняты вместе со стро­пилами; крыши пошли на корме скоту, а стропила- на топливо. На некоторых избах безобразными клочьями торчала старая, совершенно прогнившая солома; если она уцелела, то только потому, что от нее, очевидно, отвернулся даже голодный кре­стьянский скот.

Очень многая избы стояли совершенно одиноко, точно карточные домики: вокруг них не было ни двора, ни плетня, ни сараев, ни деревца. Если все это было ранее, то за зиму все это было продано, срублено, сожжено вместо дров. Вообще весь внешний вид села с его единственной улицей, состо­явшей из прочных пятистенников и целого ла­биринта переулков, наполненных разоренными, ободранными лачугами, мог бы служить прекрасной иллюстрацией того процесса „расслоения" деревни, о котором еще недавно так много говорилось и писалось у нас.

Когда мы колесили по улицам и переулкам Бритовки, нам то и дело попадались на глаза красные и темно-синие флаги, прикрепленные к шестам около тех домов, в которых помещались сто­ловый и больнички. Красный флаге означал сто­ловую, темно-синий-больничку.

В первой татарской больничке мы пробыли не более 15-ти минуте, но когда мы вышли на улицу, то здесь нас ждала уже целая толпа татар и татарок с детьми. Едва мы показались из калитки, как они обступили нас со всех стороне. Кла­няясь и жестикулируя, они ломаным русским языком, пересыпаемым татарскими словечками и це­лыми фразами, просили нас осмотреть их, про­сили помочь им.

Одни из них обнажали ноги и показывали нам темные кровоподтеки и затвердевшие опухоли, другие открывали рот и показывали распухшие десны.

- Аурта аяк (нога), - говорили одни.
- Аурта тышь (зуб), - говорили другие.
- Сделай милость, бачка... Помогай...
Докторе осматриваете больных, при чем ста­рается по возможности успокоить их, констатирует цингу в разных степенях развита, и затем между ним и сестрами происходить вполголоса сле­дующей диалог:

- Иод есть у вас? - тихо спрашиваете доктор.
- Сейчас нет, весь вышел.
- А уксуснокислое кали?
- Тоже нет, - с горечью говорит сестра.
- Перевязочные материалы, марля? - шепчет док­тор.- Нет у нас ничего! - с отчаянием призна­ются сестры.
Доктор объясняет больным, что сейчас все лекарства вышли, но что он немедленно же поста­рается прислать сюда все, что только необходимо для их лечения. Вместе с этим объясняется, что главным и лучшим лекарством для них является хорошее питание: „ашать нужно хорошо". А так как они возражали на это, что дома у них нет ничего „ашать", то поэтому им предлагалось поступать в больнички или же кормиться в столовых. При этом мы обещали хлопотать о том, чтобы число больничек и столовых было увеличено.

- Вы не поверите, - говорили нам потом сестры милосердия,-как невыносимо тяжело наше положение без всяких лекарств, без всякой возможности помочь всей этой массе больных... Мы не в силах долее переносить это. Право, мы готовы все бросить и уехать отсюда, чтобы не видеть этого ужаса...
Все больнички оказались переполненными цингот­ными больными, главным образом, конечно, тата­рами и особенно татарками. В каждой больничке помещалось около 30-ти человеке больных, из которых несколько человек обыкновенно были с тяжелыми формами цинги. Как известно, цинга проявляется в весьма разнообразных формах, начиная с поражений десен и кончая контрактурами ног и т. п.

Угнетающее впечатление производил вид этих несчастных, пригвожденных к нарам людей. Мысль о том, что все это - жертвы долгого систематического недоедания или, точнее говоря, голода­ния, вызывала особенно горькое чувство.

Затем крайне тяжелое, удручающее впечатление производили также те сцены, которые каждый раз происходили при нашем выходе из больниц. Оче­видно, весть о нашем приезде облетела уже все село, и все те больные, которые почему-нибудь не попали в больнички и остались на домах, но ко­торые могли еще двигаться,- все они сходились к больничкам и ждали тут нашего выхода, нередко целою толпой.

Еще до своей поездки на голоде мне много и с разных сторон пришлось наслышаться о притвор­стве татар, о том, как часто они прибегают к обманам и симуляциям, как часто искусствен­но вызывают у себя на теле разные опухоли и болячки, с целью вызвать сострадание к себе, что­бы этим путем добиться помощи и пособия.

- Вы будете у татар, - не верьте им, - преду­преждали меня многие из самарцев; - вы не може­те себе представить, что это за отчаянные симулян­ты. Они нарочно растирают себе перцем десны, нарочно туго перевязывают ноги, чтобы вызвать опухоли... Вообще имейте в виду, что разные виды симуляции в большом ходу среди татар...

Наслышавшись подобных рассказов, я, призна­юсь, с недоверием и предубеждением приближался к толпе, ожидавшей нашего выхода из боль­нички. Но по мере того, как я ближе знакомился с этою толпой, входя в соприкосновение с отдель­ными лицами, составлявшими ее, чувство недоверия и подозрения весьма быстро исчезло. Да и могло ли быть иначе?

Ведь перед нами толпились обитатели тех самых убийственных землянок и лачуг с раскры­тыми крышами, которые мы видели вокруг себя и в которых эти обитатели вместе со своими деть­ми сидели без хлеба, безе топлива, почти без платья. Босые, в грязных лохмотьях, в каких-то рубищах, едва покрывавших тело, они произ­водили впечатление не сельчан, а скорее нищих,- бездомовых, бесприютных и больных...

Ни одного свежего, здорового лица! Наоборот, у всех изнуренные, осунувшиеся или же припухшие желтые лица. Почти у всех страшное исхудание тела, вялые мускулы, вялая кожа, слабый пульс, сиплый голос,-словом, все явные признаки крайнего изнурения, истощения.

Еще одна черта страшно поразила меня. Наблю­дая эту толпу, вглядываясь в лица толпившихся пред нами людей, я был поражен необыкновенным выражением глаз большей части этих бедняков. У многих из них был тот растерян­ный, блуждающий взгляд, который бывает только у человека, выбитого из колеи,- у человека, потерявшего под собою почву, потерявшего надежду на возможность справиться с налетевшим на него несчастьем. Это-взгляд человека, дошедшего по­чти до полного отчаяния, - человека, который близок к безумию, к утрате всех задерживающих центров и регуляторов.
Мне казалось, что зловещий призрак голода и смерти витал над этою толпой, поселяя в ней ужас и отчаяние. Много нужды, много страданий должны были перенести эти люди прежде, чем дойти до такого состояния.
Этим я не хочу сказать, что все слухи о наклон­ности татар к симуляциям совершенно ложны, что случаи подобных симуляций среди них не­возможны. Ничуть не бывало. Но мне весьма сдается, что слухи и толки о такого рода симуляциях слишком преувеличены. По крайней мере, в Бритовке, где нам пришлось видеть сотни голодавших татар и татарок, мне не удалось установить и подметить ни одного подобного случая. Точно к такому же выводу пришел и мой спутник, д-р Гран, на долю которого выпало осмотреть и вы­слушать целую массу больных и голодных в этом селе. (сс.55-64)

Продолжение: Кому верить? Пругавин и Яблонский о голоде и цинге в татарских деревнях. 1898-1899 гг. Часть 2.

Примечания.

Выселки - село Ставропольского района Самарской области. Центр и единственный населённый пункт одноимённого сельского поселения. Село основано русскими, татарскими и чувашскими поселенцами, обосновавшимися у озера Сускан. Они проживали в трёх деревнях, входивших в одно сельское общество: чувашском Сускане, русской Ивановке и татарской Бритовке. На момент основания в Сускане числилось 110 экономических крестьян, Ивановке - 123 крестьянина, в Бритовке - 104 человека некрещеных служилых татар. В 1920 году население села имело 262 коровы, 178 лошадей, 259 готов мелкого скота, 10797 га пахотных земель и 2020 га лугов. Однако вскоре в Поволжье начался голод. Всеукраинский комитет помощи голодающим открыл в Выселкской волости 3 питательных пункта и 4 столовых, тем не менее на заседании 15 ноября 1921 ставропольский укомпомгол отмечал, что в Выселкской волости голодают 1550 человек. К 1922 году население села сократилось в полтора раза.
20 декабря 1997 года в селе была открыта новая мечеть, по размерам вторая в Самарской области.

- Исторический очерк о сельском поселении. Село Выселки.
с. Выселки МИХАЙЛО-АРХАНГЕЛЬСКАЯ ЦЕРКОВЬ. Здание и колокольня деревянные, на каменном фундаменте, построена в 1864 г. на средства прихожан; колокольня и трапезная перестроены в 1888 г. ф.1 оп.12 д.2693 ф.32 оп.16 дд.39, 41, 83, 181, 185, 138, 189, 195; оп.31 д. 88 1864- 1871 гг. СОБОРНАЯ МЕЧЕТЬ. Проект 1-й мечети утвержден в 1871 г., сведения о дате строительства 2-й мечети не сохранились, 3-я мечеть построена в 1905 г., 4-я мечеть - в 1911 г. Фонды содержат планы местности, проекты мечетей, переписка о ходе строительства. ф.1 оп.12 дд. 4913, 6042 1905- 1911 гг.