Мусульманский военный комитет. 1917-1918.
Все основные события 1917 года в России связаны с позицией армии, в которую было призвано за время войны 15,8 млн. человек, причем 12,8 млн. - из сельской местности.
Попов Н.Н. [1]
«Молодой солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говоривший по-русски, окончательно был сбит с толку подвохами своего начальства - и настоящего и воображаемого. Он вдруг рассвирепел, взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал одним решительным словом:
- Заколу!
- Да постой… да дурак ты… - уговаривал его унтер-офицер Бобылев. - Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало быть…
- Заколу! - кричал татарин испуганно и злобно и с глазами, налившимися кровью, нервно совал штыком во всякого, кто к нему приближался. Вокруг него собралась кучка солдат, обрадовавшихся смешному приключению и минутному роздыху в надоевшем ученье».
Другой эпизод:
«- Ты кто такой? - отрывисто спросил полковник, внезапно остановившись перед молодым солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора.
- Рядовой шестой роты Шарафутдинов, выша высокоблагородия! - старотельно, хрипло крикнул татарин.
- Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен?
Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида, молчал и только моргал веками.
- Н-ну? - возвысил голос Шульгович.
- Который лицо часовой… неприкосновенно…- залепетал наобум татарин. - Не могу знать, ваша высокоблагородия, - закончил он вдруг тихо и решительно. (…)
- …Ты, собачья душа… кто у тебя полковой командир?
- Не могу знать, - ответил с унынием, но поспешно и твердо татарин.
- У!… Я тебя спрашиваю, кто твой командир полка? Кто - я? Понимаешь, я, я, я, я, я!.. - И Шульгович несколько раз изо всей силы ударил себя ладонью по груди.
- Не могу знать…
- ……. - … - выругался полковник длинной, в двадцать слов, запутанной и циничной фразой. - Капитан Слива, извольте сейчас же поставить этого сукина сына под ружье с полной выкладкой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем. (…) Что же это - солдат, по-вашему? - ткнул он пальцем в губы Шарафутдинову. - Это - срам, позор, омерзение, а не солдат». [2]
Ромашов, пытаясь объяснить, что Шарафутдинов не знает языка, получает дисциплинарное взыскание.
Далее я предлагаю выдержки из рукописей С.Касимова, присланных им в Обком партии в 1933 и 1967 годах. Я старался сохранить стилистические особенности авторского текста. В рукописи 1967 года многие моменты смягчены. Когда на собрании казанского истпарта обсуждают рукопись Касимова, по поводу армейского положения татар возникает некоторое недоумение. Автор признается, что хотел снять бытовые подробности, но Татиздат настаивает на том, чтобы их оставить.
«В результате веками полученного религиозного националистического воспитания мусульманами (татарами и башкирами) мысль только об одном общем совместном проживании мусульман в казармах с русскими у каждого вновь мобилизованного молодого, а в особенности старика солдата, вызывало чувство глубокой скорби и содрогания, мысль появления его в казарме была неописуемой и несмываемой печалью. А как он мусульманин, переживал первые дни своего появления в казарме, встреча его словами не иначе как «гололобые», «серые бараны» и первое переодевание его из своего бешмета в солдатский костюм. Эти дни он переживал дни и ночи молитвами. Хранил в тайне от русских иноверцев данные его матерью, женой и детьми талисманы при его отъезде из родного дома и семьи и шел умирать с этими своими талисманами. Он готов был с этим умереть и считал себя вместе с этим душевно оправданным. В продолжении дней и недель после появления его в казарме он буквально голодал, не ел из общего котла, не пил, пока возможно питался привезенными с собой из дома сухарями и другими продуктами и после исчезновения его собственного запаса голодая, абсолютно некоторое время, он без терпенья с трепетом, с дрожью и душевными муками брался за ложку для принятия пищи из общего котла. Эта пища в первые дни его приема не была для него питанием, а лишь физиологическим заполнением желудка без соответствующего обмена веществ. Прежде чем браться за ложку и принимать пищу из общего котла, он молил бога, что он совершает этот «грех» по нужде, голоду, по безвыходности его из положения, просил его прощения.
Легче или совсем легко переживали эти вещи молодые солдаты мусульмане, трудно и тяжело переживали это старики 45-ти летники уже последнего предреволюционного призыва. Естественно, они старались уединиться, сгруппироваться сами между собой, не якшаясь общей компании с русскими солдатами.
Этому способствовало еще незнание русского языка, общего обычая и нравов казарменной жизни. Не зная русский язык они и ничего не понимали в военном обучении, за что они несли излишние чем русские солдаты страдания и оскорбления. [3] (…)
…солдаты не владеющие русским языком были общим объектом насмешек, оскорблений, унижений вплоть до побоев со стороны несознательных солдат. (…) В условиях незнания русского языка, общих насмешек и оскорблений солдат национал, естественно стараясь угождать всем дабы избежать этих унижений, старался быть послушным всем, превращался во всегдашнего ходячего посыльного для всех, превращался в послушную «скотинку», как иногда любили выражаться командные самодуры царской казармы. (…)
Солдат национал терял всякую свою личность, он превращался в бесправное, безличное живое существо этой казармы. Он терял всякое свое человеческое содержание. Несознательная часть русских солдат поддерживаемая, воодушевляемая и науськиваемая офицерством и частью унтер-офицерского состава, всегда натравливала солдат националов, насмехалась оскорбляла некоторых из них превращала иногда в объект забавы заставляя творить всякую чепуху: прыгать, кричать в трубу, петь и проч.вещи.
Солдат национал, несмотря на то, что он не понимал русского языка, каждый день должен был становиться на спевку, если не умеет петь, то кричать и напевать мотив, отчего получались несуразицы, неуместные выкрикивания и это было начало насмешек. Вставать ежедневно утром и вечером в строй на молитву, хотя он и не христианин, тянуть за русскими, петь «боже царя храни» и т.д. (…)
В этих условиях если царские казармы были общей тюрьмой для солдат, то для солдат националов она была тюрьмой с темным карцером, с сырым подвалом, обрекающим солдата на гибель, на вымирание, на деградацию культуры. (…)
Солдаты националы были бесправными среди бесправных, «скотинками» среди «скотинок», общее обращение с ними, в частности с татарами не иначе как только «эй татарин», «гололобый», «образина» и т.д.» [4]
Попробуем сделать некоторые выводы на основе изложенного. Татарские солдаты - социальный слой, который до первой мировой войны не играет особой роли в национальной жизни татар. Именно потребности войны, необходимость мобилизации всех возможных ресурсов страны вызывает к жизни новое для татар явление. В отличие от башкир, крымских татар у казанских (и уральских) татар абсолютно отсутствуют военные традиции. Адаптация татар в военной среде крайне болезненна. Основная масса призванных - крестьяне, беднейшие слои крестьянства, подавляющее большинство которых не знает ни русского языка, ни тем более русских, особенно армейских, традиций.
И тем не менее, отмечает Самигулла Касимов, происходит сближение солдат. И язык и традиции не становятся непреодолимым препятствием.
Примечания.
О призывниках-мусульманах интересная заметка в газете "В мире Мусульманства" Садека Акчурина "Отношение мусульман к воинской повинности", № 31, 18 ноября 1911 г..
[1] Попов Н.Н. Противоборство модернизаторства и традиционализма в России в период революции и гражданской войны: политический аспект. // Урал в событиях 1917-1921 гг. Челябинск, 1999. - с.15.
[2] Куприн А.А. «Поединок». С.с. в 4 тт. М.1995. Т.2, с.281,289.
[3] ЦДООСО, ф.221, оп.2, д.68, л.15.
[4] То же, лл.18-20.
Из Куприна интересные фрагменты в tatar_rulit
( окончание)