Анютка
Да ты садись, садись, ноги, чай, не казенные. И чаю бери, как раз самовар поспел. Сам-то откуда, каковой губернии будешь? Кто там остался-то у тебя?.. Сирота, говоришь... Ватрушки вон бери, тепленькие ещё. Давай-ка покрепче налью: погоды студеные стоят, а ты, видно, хороший паренек, с пониманием, что я в тот стакан наливаю - не скажешь кому не надоть... И замерз вон совсем. Ну, за встречу...
А я, сталбыть, Анюта. Ершова Анна, Владимировна. С-под Ростова я, не того, что Ростов Великий, а с Дону, сталбыть. И не говори, далеконько забралась, доля такая. Горькая доля, бабья...
Маленькой была, у отца с мамкой как у Христа за пазухой, дочка меньшая, любимая. И что ж не сиделось мне в дому родимом... Взамуж совсем молоденькая выскочила. А хорош был Петруша мой, высокий, кудрявый, глаза веселые, боевитый парень, ну вот как ты ровно. Так я к нему сердечком и припала, свет белый без него немил, как сватов прислали - и думать тут нечего, хоть просила мамынька одуматься, да ровно все мне замстила улыбка евойная. Так и уехала от родимого крова, в край дальний, большой город - Ростов. Это сейчас уж знаю, что с Петроградом не сравнить, а тогда удивительно было: дома высокие, народу как на ярмарке...
Давай по второй налью, вон как хорошо пошла, зарозовелся весь... Ну, за дорогих наших, а я с позволения твоего продолжу...
Попала Анюта, как кур во щи: из троих младшая невестынька, свекр помер уже, а свекровка, Таисия Матвевна, баба суровая да крикливая. Туды не ходи, сюды ходи, дом обиходь, скотину пригляди, да куды ж расфуфырилася вся. Соседки ее боялись, а уж нас, невесток, вовсе поедом ела. Старшие хоть своим домком жили, а я с Петрушею все при ней. Мужик-то хорош был у меня, грех и жаловаться, руки не поднял ни разу, даже на пьяную голову, только перед мамкой своей ровно теля какая...
Подвинь стакан-то поближе. Ну, за родителей, что ли... чтоб им на том свете не икалося...
Дочушку нам бог дал. Эх, какая девонька была - солнышко, ясноглазая моя. Аринушка. Я уж и вторым тяжела была, молились, чтоб сыночек, да тут война грянула. Война, война, да чтоб пропасть тем, кто этакую пакость выдумал. Уж на что Таисья Матвевна, казак-баба, да и та белугой заревела, как всех троих сыночков-то забрали, а уж я что... со слёз да расстройства дит, и выкинула. Петруша писал поначалу, даст бог, новых наживем, да не тут-то было...
Налей-ка сам, уж прости - до сих пор, как вспомню, слезы каплют. Такие уж мы, бабы, чуть что - ревем. А. Грамоте малость учена, это да. Читать могу, пишу вот только корявенько. Машка у нас пишет, старшего брата вдова. Все мы три вдовы горькие - Петруша мой где-то в чужой земле лежит, Галичина называется... Галиция, или так, и не упомню. Давай за солдата русского, чтоб уж жизни - то долгой, а ежли смерти - то быстрой...
Ариша моя ту зиму не пережила. Мор какой-то ходил, дохтуры и рукой махнули - хоть Таисья Матвевна при гошпитале фершальшей была, это навроде сестры старшей, а не спасли малюточку мою. Климат, говорили, переменять надо, какой уж тут климат - корову последнюю продали. Тяжко было, ох тяжко!..
Да не сиди ты, как чужой. Варенья вона бери, кружовенное, вкусное! Все мы родня, вдовы да сироты, по крови по русской родные. Да налей побольше - за неё, за Русь матушку...
... Знаешь, тошно так тогда было, света белого не взвидела - последнюю радость у Анютки отняли. И не знаю, как выкарабкалась бы - все ж головой да в воду грех большой, а подумывала. Таисья Матвевна спасла. То есть это сейчас понимаю, что спасла: взяла за воротник, ты, говорит, дармоедка, рот лишний. Работай давай. И пристроила в гошпиталь ейный поломойкой. Поди поспорь с ней!
Вот где горя я навидалась, врагу не пожелаешь. Медсестрички - у кого брат, отец на фронтах, у кого суженый. Ничего, держатся. Сопли в кулак да за работу - им, сестричкам, сырость разводить недосуг, улыбаться надо, солнышком быть для выздоравливающих, а для умирающих - и пуще того. Храбрые девки были. Что-то с ними сейчас...
И как-то, знаешь, отпустила меня тоска чёрная. Шевелиться поживей начала, радоваться: голова цела, руки-ноги целы, денежка кой-какая завелась. С денежкой той я и влипла вовсе в говно...
Разболталась я. Уж прости, не буду в подробностях, не мои секреты, дурно пахнущие. Суть-то в том, что пришлось мне из Ростова удрать. Таисья, опять же, подсобила, даром что за косы меня отвозила, а договорилась с одной своей знакомой - и уехала Анютка в далекий Петроград. Ещё б страшно не было! А только чтоб уцелеть, и не такое провернешь...
Город большой, шумный, грязный. Омут. Опять же, люди добрые подсобили, а то и мне бы там пропасть - навидалась я, как оно бывает, ежли девки молодые, красивые да неприкаянные... сам, поди, знаешь, как оно бывает. Но я к баловству не приучена, всегда в чистоте да строгости себя блюла, время малость другое было, пятнадцатый год. Это сейчас все вокруг несется, ровно телегу гонит возница лихой да пьяный...
Эх, налей-ка по последней - вишь, всю бутылку за разговорами и усидели. Хороша. Не чета той дряни, что из-под полы продают. Старые еще запасцы, на тебя-то, соколик, не пожалела. Давай уж, не знаю, за тех, кто нам добро делал да ещё сделает - чтоб воздалось оно им сторицей, то добро. Господь, он же всё видит, даже букашку самую малую...
Дальше? Дальше что... пристроилась кухаркой я. Стряпать здорово умею - вон ты как на ватрушки налег! Сколько-то прожила так, при господах - недалече тут, на Малой Морской, пока те вовсе не разорились. Хорошие баре были, Софья Николавна да дочка ейная Асечка - помогала мне письма писать, милая девочка такая, дай бог ей счастья. А хорошенькая! А модная какая!... Поначалу попадались на улицах похожие фасонистые барышни, сами в кружеве, шляпы - во! В екипажах ездют, подолы запачкать боятся. Хаживали к моим барам такие. А потом, глядишь, и захаживать перестали. Попроще приоделись. А которая нынче расфуфыренная - дак по роже всё видать, какая ей цена в рубликах будет...
Да не загибаю я ничего! Всегда на блядей глаз наметанный был! Неча рядиться вороне в павлиньи перья, все равно вылезает сучность ейная!
И с мысли меня не сбивай, напоил тут, понимаешь... Ну да, грешна, люблю енто дело. Да какой русский не любит! Сам смекай, какие ещё радости...
Так вот, разорились баре мои, тут, думаю, на улицу и погонят. Ан нет, снова свезло - у знакомой одной сеструха померла, стряпуха кабацкая. И на ейно место взяли меня со всем полным уважением, дескать, давай, Анна Владимирна, старшой в заведении будешь, только чтоб гости довольные были. Это самое место, где мы с тобой сидим, тогда оно "Цветок Парижу" называлось, да почище было: четверо на хозяйстве, да на подхват ещё какую-нибудь девчонку брали. Это сейчас мы вдвоём с Ксанкой вертимся да Сенька, малой, полы шкрябает, а тогда у меня полный ажур был: Аксюшка, Акулька, Дарья да цыганская девка Аришка. Ещё хахаль Аксюшкин, соседней больницы фершал, Алешка. Не буду фамилий тебе называть, сам знаешь, языком лучше и не шлепать лишний раз, бог весть, где он ныне, тот Алешка. Хорошо жили, дружно - это уж семнадцатый год был, что я тебе рассказываю. Захаживала к нам ещё бабочка такая, знаешь... из образованных, а с нами запросто. Умнющая! Все эти, простигосподи, программы политические нам разъясняла да подсказывала, ежли что не понятно. Хорошая была баба, да...
Ну а как в конце семнадцатого началось... Тут поразбежались бабоньки мои, Аришка в таборе ейном какого-нито мужика себе нашла да Дарью с собой сманила; у Акульки муж с фронту покалеченный вернулся, отбыла, валенки теряя, в родную деревню. Куда Щеглов с Аксюшкой делись... ах ты ж боже мой, ну да - Щеглов была его фамилия, Алешки-то, - того я и не узнала, записочку только нашла, дескать, лихом не поминайте.
Я что? А куда мне бежать-то, соколик? Вона, сам смотри, что творится. На дыбы подняли Русь-матушку да опустить забыли. Там бои, сям бои. На Дону такое… подумать страшно. В Ростове, думаешь, ждет меня кто? А тут хоть при жратве. Да мелкие эти еще, хворые - ну, сам видишь, Ксанка одни глазища, а в малом и вовсе не пойму, в чем душа держится. Сиротинки. Нету никого у них акромя меня… Одним днем живем, воля Божья над нами…
Эх, расквасилась я с тобой тут совсем за разговорами. Руки-то убери, да подальше - сказала ж, я у нас вдова честная, ежли что и позволю, так опосля венца, чтоб по-хорошему. Да плевать, что не венчают. Ну, или там еще как положено сейчас, чтоб с документом. Без документу не согласная я. Вон, полковник один ко мне ходит - можа, и врет, что полковник, но все равно, солидный мужик, с пониманием, а ты что? Я ж к тебе с уважением, а ты руки распускать, тьфу… Вон, тулуп на лавку бросила, заночуешь как-нибудь. Ложись давай, время позднее, мне до свету вставать… Спи, спи… соколик…