Самое подлое - самое смешное
В Рождественский Сочельник, после всеношной собрались у Астаповых. Это для всех было удобно: и метро, и два трамвая, и даже автобус. От церкви рукой подать. Комната большая, и хозяин отеля, так сказать, в русском плену - кричи, песни пой, хоть до утра, - никто тебе в дверь не постучит, никто претензии не заявит. Отельчик маленький, в два окна всего по фасаду, в пять этажей вверх вытянулся. Внизу - казачья мастерская - ничего на шум не скажут, не обидятся. Рядом с Астаповыми - русские же танцоры из ночного кабака, - до восьми утра и не ночуют, по другую сторону Божия старушка -на “мэзон де кутюр” работает. Русская смиренная генеральша - олицетворенное непротивление злу, ну а наверху - Колдобины - свои люди, да мы же их еще и позвали. Только на самом верху французы - студент, да студентки - ну пошумят, поругаются - на том и останется: жаловаться не будут.
И так это вышло странно: когда собрались, подсчитали: тринадцать. Нехорошо... Стали соображать - Козловцев не пришёл... И стул стоит четырнадцатый, а сесть некому. Пошутили по этому поводу, чёрта помянули. Вот, мол, придёт чёрт, да и сядет с нами, и в прекраснейшем настроении стали садиться. Да и как не быть хорошему настроению? На столе всё, знаете, этакое Русское. Водки - под Смирновку с императорскими орлами, - слеза, а не водка, малороссийская запеканка на сливах черноты необычайной... а аромат!., ну - это уже по дамской части, огурчики малосольные, хотя и во Франции вырощенные, а совсем, как Нежинские, колбаса московская и тут уже, - может быть, даже и неловко это, -жестянка конфет “Моссельпрома” - прямо из Москвы - на Дарьиной улице против Русской церкви купленная.
С шуточками, весело стали садиться. Лба, правда, никто не перекрестил - этот обычай бросили. Ведь и в церковь ходили больше, чтобы пение как бы оперного хора послушать и на толчке знакомым косточки перемыть. И только, знаете, стали размещаться стульями, со всех номеров собранными, задвигали, хозяевы Астаховы с Колдобиными на кровать залезли - вдруг этак тихонечко в дверь: тук, тук, тук - гость нечаянный.
- Войдите.
- Вот еще принесло, чёрта лысого! Кто-то и по-французски, брыкнул: - антрэ.
Вошёл незнакомец. Так - невысокого роста, крепко сшитый мужчина, и подлинно лысый, бритый, под ноздрями, на манер неудержанной сопли, - клочек волос оставлен. Вид, однако, европейский. В чёрном пиджаке, чистенько так одетый и такой-то уже ласковый, что каждый стал думать на другого - это, мол, Колдобины позвали, а Колдобины на Астаповых, а Гришунов на меня, а я, признаться, на Плешакова подумал, но у каждого стало такое чувство: “свой человек. Кому-нибудь да знаком!”
- Я вам не помешаю? - чисто так по беженски. Немножко, может быть, и бесцеремонно, но приветливо. И улыбка такая неотвратимая.
- Милости просим... Вот и стул вам стоит. Водочки позволите? Вкушаете?
- Её же и монаси приемлют.
Словом: сразу знаете, в колею. Дамы оглядывают, а мы, как-то, даже не обнюхавшись, сразу за своего приняли. Садись, мол, пей, ешь - раз Русак то и место тебе с нами.
И не спросили его какого рода племени, “гвих” он будет... Чисто наваждение какое-то нашло!
И сейчас: “Что ж, господа, Рождество Христово на чужбине, - надо бы Россею вспомнить, страшное что рассказать, или смешное...”
А он, оглянул так властно, по хозяйски, всех нас и говорит:
- У нас так, бывало водилось, чтобы каждый в этот вечер рассказал бы свой самый подлый поступок, ну и чтобы посмеяться было можно.
Я еще и подумал, как же, держи карман шире. Не на духу? Так тебе я и стану свои гадости, да подлости выкладывать. Гляжу, а уже Астапов бороду гладит и медвежьими глазами гостей осматривает, - значит, надумал, что сказать.
-Что ж, - говорит, - дело!.. Покаяние, не покаяние, а память иметь надобно... Вот какой случай, к примеру, был со мною. Бежали мы с Марьей Кондратьевной зимой через финляндскую границу и было нас, недорезанных, буржуев, восемь человек и с нами девочка пяти лет, контрабандисты родителям обещались доставить. Ехали мы, значит, на Токсово, а оттуда лошадьми за границу к Новой Кирке, лесами. И вот, знаете, - волки. Целая стая волков и подле уже границы были. Возница лошадей наяривает, мчимся вскачь по чём зря, по кочкам, по пенькам. И, глядь, сани что ли так подпрыгнули, вылетела девочка из саней?.. Ну, стали кричать: стой?! стой?! Сожрут, ведь, волки-то девочку. А я думаю - где тут стоять! Граница - вот она. Того и гляди в погран-отдел попадёшь... Гони, говорю, во всю... Не пропадать нам из-за девочки!
- Как же девочка то, - спросил Гришунов.
- Сожрали волки на наших глазах... А тут тот, что пришел-то:
- Ха-ха-ха!.. Говорите: сожрали! Вот здорово! Вот это я понимаю. А остановись вы?..
- Да ничего бы и не было. Нас восемь человек, да и волки еще далеко были. Отчего не остановиться?
А тот заливается, смеётся... Ну и мы тоже хохочем.
- Не остановился... Вот чёрт! Девочку сожрали. И сам Астапов доволен... Продолжает:
- И вот, знаете, и рубеж. Глядим - скачут... Это, значит, пограничники красные, а тут у одного из наших, Давыда Ивановича, шапку сорвало... И надо же было такой потехе - в шапке у него все документы и камней драгоценных тысяч на двести. Вот так-так... Это тебе не чужая девочка! Он за голову схватился - стой?!, стой?!. А мы всполошились. Как же можно! Шапка с бриллиантами. Состояния, можно сказать, лишается человек. Остановились... Шапку отыскали. Насилу таки выскочили из беды. Счастье - граница - вот она - подле...
И хохочет - “Спасли чёрту лысому шапку”. И мы с ним, как припадочные, катаемся и только слышно как икает от восторга Олимпиада Константиновна Колдобина и сквозь
икоту повторяет:
- Девочку... волки... ой? уморил... На глазах сожрали... Шапка с бриллиантами... это тебе не девочка... Ну и скажет тоже!!.
Что с нами тогда поделалось - и понять не могу. Толкаю в бок Гришунова и говорю:
- Что с ним случилось? Ведь брешет же? И чему тут смеяться?
А Гришунов серьезно этак:
- Постой - говорит... - Я еще подлее его расскажу. Встал, постучал ножом о тарелку, мол, дескать, очередь, к начал:
- То, что Сидор Карпович докладывал, - да разве это подлость?.. Разве же такие подлости бывают? Это просто, можно сказать, отсутствие гражданского мужества. Я полагаю, то надо вкрутить что-нибудь такое, чтобы захватило по-живому месту. Вот какой со мной случай был. Я, как вам известно, бежал уже потом, а раньше жил с “ними”. Да... очень просто... Почему и не жить? Люди не черти... Я человек везде весьма полезный. Научный человек... Да, конечно, в прошлом служил царям... Этого не выкинешь, да ведь поправиться всегда можно. И знал я, что мой брат, офицер, у тётки скрывается... Вот и пошел я в чека - заявку Сделал... Так мол и так, приняв революцию, из преданности народу, доказать верность на деле... А там лысый такой чёрт сидит и по странному стечению обстоятельств, также Давидом Ивановичем, как вашего, что шапку потерял, звать. Я к нему: позвольте, мол, доложить на брата... Ну и выдал... Где, что и как...
- А что же брата-то? - давясь от смеха, спросила Астапова.
- Брата? Через четверо суток пыток расстреляли...
И мы - хохотать... Давимся, чуть не лопаемся от смеха, выкрикиваем: “Донёс... ах подлец... На брата родного донес!.. Четверо суток пытали!.. Расстреляли... Умора!!.”
И точно, что и меня толкнуло. Встаю...
- Если - говорю, - говорить о подлостях, так у меня с Давидом то Ивановичем тоже было. Бежал я в Константинополь, что на себе, то и со мною. Жрать охота. Уголь таскал - плечи саднит, а тут дамочка, одна наша давняя знакомая, подруга
детства, открылась мне, что у неё брошь бриллиатовая, фунтов двадцать стоит, а продать не знает как. Я ей и говорю - давайте Мне - я продам...
- И продали? - смеясь, спросил с другого конца инженер Барчуков.
- Продал-с, - говорю я, подхихикивая.
- А деньги? - а сам лопается, старый черт, со смеха. -Деньги... С Давидом Ивановичем спрятали... И сама барынька по скорости от голода ручки на себя наложила - и свидетелей нет.
- Да вот это!.. И хохочем, хохочем...
И вот так-то всю ночь напролет мы рассказывали про себя такие подобные истории... Однако, должен сказать, -довольно таки жизненные по-нашему времени истории. Стало светать. Замерцал за окном серый дождливый парижский рассвет, когда - глядим - нет нашего случайного гостя. Как, когда, куда он вышел - никто из нас того даже не заметил.
Астапова, как посмотрела на его пустой стул, и говорит:
- А ведь это, знаете, кто был?.. -Кто?.. Кто?..
- Да сам Давид Иванович, что шапку потерял, что в чека сидел, что вас брошь красть научил.
- Давид Иванович... - и опять... - ха-ха-ха! - хи-хи-хи!... хо-хо-хо!..
Посмеялись мы вдоволь, а потом и спрашиваем Астапова, уже серьёзно, по-настоящему, спрашиваем:
- Вы это про девочку то и про шапку, как?.. а?.. Правда? А он даже ужасно как обиделся:
- Что вы, господа.. Вы же сами знаете: я Крымской эвакуации... Какая там Финляндия!..
- Ах вот оно как?.. Так зачем же вы это рассказывали?
- А, знаете, чтобы посмеяться.
- Да что же тут смешного... Подлость такая!
- А вы, Гришунов, на брата доносили?
- Да что вы, господа... У меня и брата никакого не было... Да я еще до Корнилова ушел на Дон и большевиков-то видал только на поле брани или пленных.
- Зачем же вы это рассказывали?
- А чтобы ещё смешнее вышло.
- Ну, знаете... Такая-то подлость! Это же не до смеха.
- Да ведь вы же смеялись!
- Чёрт попутал - вот и смеялись! И тут все ко мне:
- А уже брошка? Это, наверно, правда.
Я чуть не в драку: “За кого меня принимаете!” Насилу открестился. Только тем и оправдался, что свидетели были, что я никогда в Константинополе не был и попал за границу через Польшу.
Ну, а все-таки - Давид Иванович? Кто же его позвал? Откуда он взялся? Лицо такое обыкновенное, подлое, ласковое, общеупотребительное лицо!..
Стали допрос делать... Кто звал? Никто. Никто его и не знает. Никто его и не видел никогда. Да и в лице, несмотря на всю ласковость взгляда, было что-то уж очень большевицкое... Да не провокатор ли он, господа?.. Не большевик ли к нам как-то затесался? Заметили: морда-то какая упитанная и кустики под носом.
И сказала Олимпиада Константиновна, истинную правду сказала:
- А уже, знаете, господа, не чёрт ли он был? Не зря нас было тринадцать. Не зря - чем бы лоб перекрестить - чёрта помянули.
- Ну... Чёрт.., - пробурчал её муж... - Скажешь тоже, матушка!.. Чёрт!.. Семь рюмок водки дербалызнул, а на селедку так приналёг, что с хвостом слопал.
- А что, господа, - спросил я, - может, к примеру, натурализованный чёрт с карт д'идантитэ проголодался?..
Но никто ничего не сказал. Никто не рассмеялся. Никто даже не улыбнулся... Было нам жутко и не по себе. Стали все расходиться по своим Парижским Мурьям - в Пассях, да в Клишах.
Не хорошо... Ах, не хорошо, встретили мы Рождество! Не пославили мы Христа!
“Новое время”,
№2308, 12 января 1929 г.
г. Белград (Югославия).
П.Н. Краснов. О былом… (Сборник рассказов, очерков и отрывков из романов и повестей). - г. Ростов-на-Дону, 2007. Составитель К.Н.Хохульников. С.71-76.
Click to view
Вот почему я хожу не просто так на Всенощную. Гражданским крысам не понять, что называется - а потому уже без всякого налёта фентезийного бреда:
Click to view
Привет толканутым, наводнившим мой журнал - какую ещё ролёвку вы тут все забыли, а? Это вовсе не она, узбагойтесь.