Смерть как экзистенция
Был такой период, когда я постоянно читала лекции по консультированию и терапии. И добираясь до нежно любимых мной экзистенциалистов сталкивалась с одной и той же проблемой - аудитория с жутким сопротивлением реагировала на обсуждение четырех базовых экзистенциальных проблем (одинчества, свободы, бессмысленности и смерти). Особенное негодование вызывал последний пункт - смерть. Вроде понятно, почему, но удивляло, что никто не соглашался видеть в ней продуктивный момент. Голое отрицание. И все мои попытки заканчивались неудачей. Лекции ушли в небытие, а напряжение осталось - почему так трудно объяснить интуитивно понимаемую необходимость смерти?
Ключ нашелся, благодаря двум книгам, которые я сейчас читаю (обе - впервые, обе - с огромным удовольствием). Это "Поэтика ранневизантийской литературы" С.С.Аверинцева и "Бегущая с волками" Клариссы Пинколы Эстес (юнгианское толкование женского архетипа).
Сначала внимание зацепили две реплики Аверинцева: первая о том, что понятия эстетики для античности и раннего средневековья не существовало (термин возник только в 18 веке), а вторая - о том, что как только некий элемент называется и выделяется в отдельное направление в культуре, он постепенно выхолащивается из "быта" самой культуры, становясь прерогативой соответствующих культурных инстанций (ученых, например), то есть происходит своеобразная специализация.
Потом в сознание упало замечание Эстес о том, что женщина, окидывая взглядом свой внутренний мир, должна научиться различать, чему в себе нужно позволить умереть, а что может обновляться и жить. В этот момент в моей голове что-то сложилось. Попробую это изложить.
* * *
Языческие культуры были пропитаны идеей естественных циклов (рождения - жизни - умирания, восхода - свечения - захода). Они сопровождали все, создавали ощущение преемственности, "законности" происходящего. Смерть была частью жизни и наоборот. В современной нам культуре большинство циклов разорваны - случилась та самая "специализация", о которой упоминал Аверинцев. Образно выражаясь "мы не хороним своих мертвецов", за нас это делают другие.
Мне можно возразить, что вся наша культура просто пропитана смертью - локальные войны, теракты, преступность. Да, это так, но тут нельзя забывать о двух моментах:
1) представления о насилии постепенно смешались с понятием смерти (как следствием насилия), и сплелись так плотно, что везде и повсюду кричат о насильственной смерти, вызывающей сильные негативные эмоции. И этот эмоциональный заряд переносится и на смерть естественную (мне иногда кажется, что это понятие вообще вымывается из культуры).
2) "эстетизация" нашего общества приводит к тому, что мы не констатируем наличие чего-то как части мирового порядка (как например, в античности почитали совершенную форму тела, его эйдос), а оцениваем (например, говорим, что фигура красива). И то, что раньше было сущностью (внутренне присущим), становится внешностью (оценка всегда приходит извне, относительно озвученной культурной нормы).
И что из этого следует? А то, что в культуре в ответ на осознание масштабов насильственной смерти возникают два процесса: 1) общая стерилизация "нормальной" культуры от смерти и как следствие - стимулируется развитие общества потребления (о нем замечательно рассказал Фромм в "Иметь или быть?") и 2) возникновение эстетики смерти. Немного разверну эту мысль.
По первому пункту замечу, что я говорю о культуре в восприятии обыденного сознания. Я понимаю, что поэта нельзя стерилизовать, чтобы диалектика процессов жизни и смерти не пульсировала в его стихах - иначе он уже не поэт. Я говорю о норме, о той системе правил в которой мы живем и которой сознательно (или не совсем сознательно) пытаемся следовать.
Идея общества потребления выражается простым словом: "накопление" - а значит, конечной ценностью является величина, объем накопленного, и именно им измеряется уровень комфорта и счастья. Больше еды, больше денег, больше домов, машин, жен-мужей, любовников-любовниц, имущества и т.п. Конечно, с повышением уровня жизни растет и качество, но качество материальное (ем вкуснее, сплю на шелковых простынях, езжу только на Бентли). Для общества потребления слово "отдать" звучит странно. Оно не принимает вопроса: "А чего ты хочешь на самом деле?". Там другие цели и задачи. И в нем понятие естественной смерти не уживается - смерть равна потере и только потере, а это всегда ослабление. Поэтому весь жизненный хлам (и в материальном, и в духовном смысле) тащится за собой, как ценность. И совершенно отсутствует представление о том, что (по Эстес) "нужно позволить умереть" какой-то части себя, чтобы продолжать жить и развиваться.
Второй момент, связанный с эстетикой смерти, и был тем камнем преткновения, о который я раз за разом спотыкалась во время лекций. Любая апологетика смерти вызывала обвинения в эстетизации смерти. И лишь изредка - восторженную реакцию студента, видимо, "гота" в душе.
Откройте альбомы фотографий, включите телевизор, посмотрите кадры из дефиле ведущих домов моды (особенно последние показы Вивьен Вествуд) или - к чему далеко ходить за примерами - фильм "Парфюмер" (я правда, не смотрела, но трейлеров оказалось более чем достаточно). Смерть либо становится частью эстетического восприятия (Парфюмер снят красиво, до безобразия красиво, даже там, где должен вызывать отвращение, он вызывает восхищение красотой кадра), либо частично входит в сам канон красоты. Это особенно видно в фотографиях - болезненный надлом ветвей; сомкнутые у колен и слегка расставленные на уровне ступней ноги фотомодели и отбеленное лицо с отсутствующим выражением глаз; фотография ободранной стены с размывами разных цветов (сама сделала кучу таких фотографий в Питере!).
Если смотреть на эти изображения прагматично, то мы скажем - они болезненны. Но эстетическое восприятие шепчет - посмотри какая линия, какая композиция, как падает тень - это прекрасно! Обратите внимание на фильмы - люди с искалеченной, больной психикой стали излюбленной темой режиссеров, а мы восхищаемся - какой тонкий сценарий, как блестяще переданы деформации человеческой психики. Не ходите в кино? Обернитесь к книжной полке. Книги Чака Паланика, некоторые рассказы Т.Толстой, "Казус Кукоцкого" Улицкой - примеров масса, и во всех показана смерть духа, разложение души. Причем показана натурально, ощутимо, "со вкусом и смаком". Прошу понять меня правильно - я не призываю сжечь книги, уничтожить соответствующие фильмы и фотоработы. Но обращать внимание на это как на своеобразный симптом я не могу, и я пытаюсь понять, как к этому отношусь я сама.
В культуре смерть как часть естественного цикла выхолостилась не только на уровне разума, но и на уровне тела. Большинство из нас - дети городов, мы редко возимся в земле, немногие взаимодействуют с животными (хотя бы домашними). В нашей жизни отсутствуют те ситуации, которые хотя бы на уровне тела могли бы передать мудрость "циклической" идеи, мудрость принятия. И именно поэтому идея поворота к смерти воспринимается как призыв к "не-жизни", хотя речь идет об обратном - о предоставлении возможности развития. Об очищении и перерождении - телесном и духовном. И никакой (!!!) эстетики смерти тут нет - ею не восхищаются, ее не призывают, смерть необратима и страшна, ничего красивого в ней нет. Но она - часть нашего существования. И отрицать ее - значит обрубать половину себя, закрывая пути к развитию, к жизни.
* * *
Возникает вопрос: что делать? "Вернуться в пещеры" и возобновить языческие ритуалы? Или что?
В литературе и поэзии описаны разные пути развития духа, зачастую, полностью противоположные друг другу. Чему следовать? Что должно стать "путем сердца"? Вот, например, во мне все отзывается на текст Эстес - я вообще неравнодушна к юнгианцам. Но он полностью противоречит тому, что описано у Бердяева (хотя именно через Бердяева я поняла Юнга!). А ведь Бердяев тоже вызвал бурю. Тоже ответил на нечто важное.
Как преодолеть разрыв? Возможно ли это или это действительно, два совершенно разных пути? Пока не знаю.
* * *
P.S. Любимым определением смерти, найденным лет в 12 в книге Урсулы ле Гуин "Волшебник Земноморья" была фраза мага Огиона (для тех, кто не читал, в основе книги идея о том, что все имеет свое истинное имя, являющееся сущностью любого объекта и существа). Гед, ученик, как-то спросил его, зачем нужна смерть? И Огион ответил: "Чтобы слово прозвучало, до и после него должна быть тишина". Кстати, лишь много позже я узнала, что Ле Гуин была большой поклонницей Юнга и писала свою трилогию как осмысление юнгианских идей о структуре человеческой личности.