Литературная иллюстрация изнасилования

[m_d_n]

И.А. Бунин Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Степа.

Стр 315-317

Спичка стала догорать, но ещё видно было это смущённо улыбающееся личико, коралловое ожерелье на шейке, маленькие груди под жёлтеньким ситцевым платьем… Она была чуть не вдвое меньше его ростом и казалась совсем девочкой.
- Я сейчас лампу зажгу, - поспешно заговорила она, смутясь ещё больше от зоркого взгляда Красильщикова, и кинулась к лампочке над столом. - Вас сам Бог послал, что бы я тут делала одна, - певуче говорила она, поднявшись на цыпочки и неловко вытягивая из зубчатой решётки лампочки, из её жестяного кружка, стекло.
Красильщиков зажёг другую спичку, глядя на её вытянувшуюся и изогнувшуюся фигурку.
- Погоди, не надо, - вдруг сказал он, бросая спичку, и взял её за талию. - Постой, повернись-ка на минутку ко мне…
Она со страхом глянула на него через плечо, уронила руки и повернулась. Он притянул её к себе, - она не вырывалась, только дико и удивлённо откинула голову назад. Он сверху, прямо и твёрдо заглянул сквозь сумрак в глаза ей и засмеялся:
- Ещё пуще испугалась?
- Василь Ликсеич… - пробормотала она умоляюще и потянулась из его рук.
- Погоди. Разве я тебе не нравлюсь? Ведь знаю, всегда рада, когда я заезжаю.
- Лучше вас на свете нету, - выговорила она тихо и горячо.
- Ну вот видишь…
Он длительно поцеловал её в губы, и руки его скользнули ниже.
- Василь Ликсеич… за-ради Христа… Вы забыли, ваша лошадь так и осталась под крыльцом… папаша заедут… Ах, не надо!
Через полчаса он вышел из избы, отвёл лошадь во двор, поставил её под навес, снял с неё уздечку, задал ей мокрой накошенной травы из телеги, стоявшей посреди двора, и вернулся, глядя на спокойные звезды в расчистившемся небе. В жаркую темноту тихой избы все ещё заглядывали с разных сторон слабые, далёкие зарницы. Она лежала на нарах, вся сжавшись, уткнув голову в грудь, горячо наплакавшись от ужаса, восторга и внезапности того, что случилось. Он поцеловал её мокрую, солёную от слёз щеку, лёг навзничь и положил её голову к себе на плечо, правой рукой держа папиросу. Она лежала смирно, молча, он, куря, ласково и рассеянно приглаживал левой рукой её волосы, щекотавшие ему подбородок… Потом она сразу заснула.
….
- Степа, - сказал он осторожно. - Мне пора.
- Уж едете? - прошептала она бессмысленно.
И вдруг пришла в себя и крест-накрест ударила себя в грудь руками:
- Куда ж вы едете? Как же я теперь буду без вас? Что ж мне теперь делать?
- Степа, я опять скоро приеду…
- Да ведь папаша будут дома, - как же я вас увижу! Я бы в лес за шоссе пришла, да как же мне отлучиться из дому?
Он, стиснув зубы, опрокинул её навзничь. Она широко разбросила руки, воскликнула в сладком, как бы предсмертном отчаянии: «Ах!»
Потом он стоял перед нарами, уже в поддёвке, в картузе, с кнутом в руке, спиной к окнам, к густому блеску только что показавшегося солнца, а она стояла на нарах на коленях и, рыдая, по-детски и некрасиво раскрывая рот, отрывисто выговаривала:
- Василь Ликсеич… за-ради Христа… за-ради самого царя небесного, возьмите меня замуж! Я вам самой последней рабой буду! У порога вашего буду спать - возьмите! Я бы и так к вам ушла, да кто ж меня так пустит! Василь Ликсеич…
- Замолчи, - строго сказал Красильщиков. - На днях приеду к твоему отцу и скажу, что женюсь на тебе. Слышала?
Она села на ноги, сразу оборвав рыдания, тупо раскрыла мокрые лучистые глаза:
- Правда?
- Конечно, правда.
- Мне на Крещенье уж шестнадцатый пошёл, - поспешно сказала она.
- Ну вот, значит, через полгода и венчаться можно…
Воротясь домой, он тотчас стал собираться и к вечеру уехал на тройке на железную дорогу. Через два дня он был уже в Кисловодске.