Ночь между реальностью и бредом. (После родов.Часть 1)
Ночь между реальностью и бредом.
8:00-8:30
Ладу унесли. Саша сбегал за подгузниками и ее одеждой.
Физически донимала усталость+наркоз+недосып+организм требовал отключки. Но я решила терпеть. Мне сказали, что на ночь я остаюсь в послеродовой одна, то есть без мужчины. Аццкое разочарование настигло меня, потому что именно за ЭТО я платила деньги, и именно поэтому я была сильной, чтобы после всего ужаса я останусь с мужчиной, смогу с ним поговорить. Наркоз отходил, и какое-то время я пребывала в блаженном состоянии между болью и суровой реальностью. Сознание немного плавало, слабость не то чтобы одолевала, она превалировала. Я лежала на спине и не имела никакой возможности перевернуться на бок. (позже я поняла, что всяческое движение есть боль физическая, поэтому все перевороты откладывались на самые долгие сроки)
За мной ухаживала та самая суровая медсестра и тот самый анестезиолог. Миленю разрешили остаться до 12 ночи. Я умоляла Баранову договориться, чтобы Саша не уходил. Но ничего нельзя было сделать. Баранова боялась главврача, который считал, что послеоперационным женщинам требуется полный покой. Они всё не могли понять, для чего я постоянно прошу присутствия мужа, почему мне это так необходимо. Баранова с самого начала была против нашего совместного пребывания в послеродовой палате. «Ты ребенка рожаешь для себя, и ты сама должна научиться, как с ним обращаться. Ты не должна спихивать новорожденного на кого-то еще» - она права, конечно же. Правда, она ничего не могла мне ответить, когда я привела главный аргумент - мне плохо без мужчины и неспокойно. Романтика? Нет, скорее - суровая правда.
[Я плохо спала всю беременность. После такого стресса мне была обеспечена бессонная ночь. Одно из самых сомнительных удовольствий - пребывать наедине со своими мыслями, смакуя вынужденное одиночество.]
Я хотела не спать до последнего, чтобы потом, после ухода Миленя, срубиться сном до 8 утра. Обещали, что переведут меня и Ладу в нашу общую палату к полудню следующего дня. Мне не верилось, что я буду одна после родов в течение такого нереального количества времени.
Медсестра ставила мне капельницы одну за другой. Сделала несколько уколов. [Лекарства: маткосокращающие, витамины+для поднятия иммунитета, обезбаливающие]
Сразу же, как унесли Ладу, положили на живот груз, оранжевую «подушку» с песком. Чтобы матка активней и быстрей сокращалась под давлением. Очень больно и очень мне мешало.
В нашей палате не предусматривалось никаких звонков или сигналов медсестре. Интересно, как оповестить, если вдруг что-то случится? Кричать? А если даже крикнуть не будет времени или возможности? За капельницами я следила сама. Медсестра приходила крайне редко или не вовремя. (Отчасти поэтому я не хотела засыпать.) В голове суетился страх, что я умру из-за того, что мне в вену попадет воздух. Я следила за капелькой и количеством жидкости, а когда очередной пакетик заканчивался, Саша шел в сестринскую, чтобы позвать Свету (вроде так ее звали) ко мне. Я даже боялась представить, что было бы, если бы Мужчины не было со мной рядом. Возможно, мой страх беспочвенен, но я всегда была обуреваема навязчивыми идеями.
Анестезиолог периодически приходил, шутил шутки, правда, смеяться мне совсем не стоило, потому что смеяться было больно. Он смотрел на меня практически с нежностью, что удивило меня. Я никогда не думала, что у подобного человека я буду вызывать положительные эмоции. Такой тип людей способен абстрагироваться от моего внешнего вида только после интересной беседы или захватывающего спора.
Так же мне стало ясно, что анестезиологу совершенно не нравится Саша. Это было не очень хорошо, потому что он постоянно пытался выставить моего мужчину из палаты и отправить от меня подальше.
Меня выключало, и я радовалась, потому что надеялась на долгий ночной сон.
Я лежала в голубой операционной «пижаме», без трусиков, с тряпкой\простыней между ног. Шапочку с дредов сняли только перед сном.
Саша сидел у капельницы. Раз в час он помогал мне перевернуться с одного бока на другой. Анестезиолог вместе с Барановой в один голос твердили, что надо начинать двигаться, чтобы не образовалось спаек (спаечная болезнь). Поэтому тупо лежать на спине было нельзя. Перевороты считались началом физической активности. Хотя долго лежать на спине я все равно была не в состоянии - отлеживалась спина и задница.
В 9 часов вечера снова началась жесть. Страха не было, к чему он в тот момент.
[Я начала размышлять на тему: Что лучше - боль острая с короткими передышками или перманентная, тянущая?]
Наркоз потихоньку отходил, а боль нарастала. Сосредоточилась в животе, при этом начала захватывать все тело. Мне никогда не делали полостных операций, и я не ожидала такого пиздеца. Медленно, крадучись, впиваясь в нервы боль начала изводить и изматывать мое тело и разум.
В шве, точнее под ним - сплошное месиво. Мозг проецировал в сознание картины боли, визуализировал ее. Больно было везде, малейшее движение (исключая кисти рук) вызывало ощущение пребывания в вакууме с битым стеклом. Фейерверки боли взрывались в разных частях тела, когда мне помогали перевернуться на другой бок. Живот «ныл» перманентно.
[«Ныл» я поставила в кавычки, потому что не смогла найти нужного термина для описания физиологического ощущения. Берем глагол «ныть», прибавляем «тянуть» и умножаем на 100 или на 1000, как кому будет понятней]
Обезболивающего надолго не хватало. Анестезиолог беспокоился за меня, подбавлял лекарства в «эпидуральную» трубочку на плече (трубочка шла от поясничного катетера) или просил Свету уколоть меня в задницу. Возможно, все дело в личной переносимости - я плохо переживаю физическую боль (хотя кому-то это покажется странным). Поэтому меня так накрывало.
В 10 вечера мне стало холодно, Света накрыла меня вторым одеялом. Потом зазнобило. А потом - меня начало трясти. Какое-то время я почти не могла говорить, потому что тряслось тело и нижняя челюсть. Это было забавно, но немного пугало.
Перед тем, как Сашу прогнали, нам принесли Ладу. Она была сонная. Попытались приложить к груди - все как-то получалось коряво и неэффективно, точнее сказать - ничего не получалось. Дочь вроде бы открыла ротик, но ее сонное состояние не позволяло сделать то, что нужно. Если бы я подразнила ее мокрым соском - она бы определилась, но из груди ничего не выделялось, и мне даже не верилось, что когда-нибудь что-то появится. Я расстроилась, поймала себя на мысли, что «я не такая», «плохая» и тому подобное.
[Врачи в один голос пели, что это нормально, большинство естественно родивщих начинают кормить только на 3ий день, а прооперированные - не раньше 4-5 дня. Но где же пресловутое молозиво??]
Я радостно выключилась в 12. И в половину второго проснулась. Я поняла, что мне предстоит не спать очень долго. Сна ни в одном глазу. Хотелось увидеть Сашу, хотелось с кем-то поговорить.
Как раз в это время в послеоперационную палату привезли еще одну кровать\каталку. Нас стало трое.
Прислушиваясь к тому, что происходило за ширмой, которую поставили между нами, я тихонько плакала.
После сна мне стало хуже. Ко всем остальным ощущениям добавилось мерзостное ощущение мочевого катетера. Я стала чувствовать его, и это крайне неприятно. По степени психологического раздражения похоже на врезавшиеся в задницу стринги - выводит из себя, но сделать ничего не можешь.
Из меня постоянно вытекала кровь. Выливалась. Как будто писаешь, но из другого места.
Все было как-то непонятно, тревожно, одиноко, неспокойно. Очень себя жалко. Я поддалась этой усталости и начала проклинать все, что приходило мне в голову. Я пожалела обо всем, что сделала, и что со мной произошло. Я пребывала в состоянии разочарования, усиливавшегося от усиления физиологических ощущений.
Моей второй соседке принесли показать детей - у нее была двойня. Муж побыл с ней какое-то время, потом его отправили домой спать. Приходила Баранова и анестезиолог - интересно, они когда-нибудь спали? Удивились, что я не сплю. «Ничего неожиданного, все как я и предполагала».
Мы немного полежали в тишине и в темноте, и вновь прибывшая решила поговорить со мной.
Я радостно схватилась за эту возможность скоротать время. Главная подстава состояла в том, что у меня садился телефон. Саша оставил зарядку, но рядом со мной не наблюдалось розеток. Они все кучковались на стенах, рядом с первой и второй соседками. Мне не повезло, как обычно. Телефон пикал, и я боялась им пользоваться. Только смотрела на время, когда становилось невыносимо ждать непонятно чего.
Вторая девушка чертовски удивила меня своим рассказом. В 9 часов утра она должна была отправиться на плановое кесарево. Но около полуночи, когда я забылась сном, у нее отошли воды. Пришлось оперировать ночью. Самое смешное, ее дети родились с весом 3400 каждый (!), учитывая то, что моя девочка одна весила 3700! Какой же у этой роженицы был живот - я боялась представить. Как она смогла доносить до срока? Удивительное рядом. Схваток почти не было - немного поболел животик, и всё.
Она отходила от наркоза и говорила много, но вяло. Задавала мне какие-то вопросы. Я попыталась пожаловаться на ВСЕ, что чувствовала, но девушка, видимо, находилась в таком состоянии, когда неважная информация не отображается и не воспринимается.
Она попросила детей, захотела их покормить. Принесли ей и мне. Ладу положили мне под бок, я опять попыталась засунуть сосок ей в рот. Дочь закричала громко и жалобно. А я ничем не могла ей помочь. Даже если бы знала КАК, не было сил, и каждое движение - боль.
Тут меня взяла зависть и злость. Девушка с двойней радостно давала молозиво то одному, то второму ребенку. А я лежала в панике с кричащим человеком у безмолочной груди. Ладу унесли, а я сжала зубы и внутри меня метались звери.
Как же так? Мне же так плохо, и больно, и одиноко, и сонно и т.д. А она! Ей по фигу, у нее все в порядке: и детей (!) кормит, и схваток не было, и живот не болит, и отходняки не мучают, и на мужа ей «насрать». Она так спокойно начала учить меня как кормить. Только из под ножа, а учит других, и радостно воркует над детьми, хотя моя девочка кричит рядом со мной.
О ребенке я почти не думала. Когда унесли Ладу я почувствовала облегчение. Мне было так плохо и мерзко, что не хотелось переносить негатив на девочку. Я боялась, что я плохой человек, совсем ничего не умею и не могу.
Меня стали раздражать разговоры и расспросы соседки, и я отвернулась от нее в другую сторону, обсасывая в голове, как мне не повезло и я одна во всем свете испытываю такие мучения.
Чуть позже голову немного отпустило. Мою соседку начало знобить, и наркоз отходил - я вздохнула с малодушным облегчением. Я - не исключение из правил. И ничего странного со мной не происходит, все как и других.
Проснулась та девушка, которая лежала в послеоперационной еще до меня. Две мои соседки начали переговариваться друг с другом. У девушки напротив ситуация оказалась гораздо печальней чем наши истории вместе взятые. Ей сделали кесарево на шестом месяце, ребенок лежал в инкубаторе. Она отходила уже второй день, и когда ее выпишут - ребенок еще останется в больнице. Я ей посочувствовала. Это ужасно все. Я надеюсь, что с ними все будет в порядке.
Мне удалось поспать с 5 до 7 утра. В течение всей ночи ко мне периодически подходила Света и меняла окровавленную тряпку на чистую. Делала она это с такой рожей, что я чувствовала себя неудобно, будто бы это я виновата, что из меня хлещет.
В 8 утра в больнице начался персменок. Я очень порадовалась, что рожала именно с этими людьми, а не с заступившими. Анестезиолог - как заведенный старый робот. Высокий, седой, тощий, старый человек размеренно совершал какие-то, понятные только ему, телодвижения. Если к нему обращались с вопросом, он смотрел на тебя как на дуру, либо не отвечал, а если отвечал, то так, будто эта информация - само собой разумеющееся.
В 9 пришла главврач с Барановой, надавили мне на живот, тыкали пальцами, сжимали ладонями, я корчилась от боли. Баранова уговорила отпустить меня прямо сейчас. Радости не было предела, я не надеялась так скоро увидеться с моей семьей.
Новая медсестра покатила меня к лифту (предварительно выдернув из меня мочевой катетер). И то ли у нее руки из жопы росли, то ли она бухала накануне, но кровать моя билась с огромной силой о каждый встречный угол. На выходе из лифта кровать застряла - и тогда я начала орать на сопровождающую меня стерву. Она только глазами похлопала и позвала на помощь дежурную послеродового отделения. С горем пополам меня довезли до нашей 13 палаты. Перебираться с каталки на мою кровать мне помогал только Милень, остальные таращились, как я, покрикивая, поругиваясь пыталась как-то согнуться, чтобы перевалиться с каталки на койку. Тело взрывалось, разрывалось, мозг тоже. Сестра попыталась меня накрыть, что-то еще сделать поправить - я послала ее «Не трогайте меня мне больно»!!!
Через 10 минут отдыха прикатили Ладу. В прозрачной люльке лежал наш человек и периодично громко пукал.
8:00-8:30
Ладу унесли. Саша сбегал за подгузниками и ее одеждой.
Физически донимала усталость+наркоз+недосып+организм требовал отключки. Но я решила терпеть. Мне сказали, что на ночь я остаюсь в послеродовой одна, то есть без мужчины. Аццкое разочарование настигло меня, потому что именно за ЭТО я платила деньги, и именно поэтому я была сильной, чтобы после всего ужаса я останусь с мужчиной, смогу с ним поговорить. Наркоз отходил, и какое-то время я пребывала в блаженном состоянии между болью и суровой реальностью. Сознание немного плавало, слабость не то чтобы одолевала, она превалировала. Я лежала на спине и не имела никакой возможности перевернуться на бок. (позже я поняла, что всяческое движение есть боль физическая, поэтому все перевороты откладывались на самые долгие сроки)
За мной ухаживала та самая суровая медсестра и тот самый анестезиолог. Миленю разрешили остаться до 12 ночи. Я умоляла Баранову договориться, чтобы Саша не уходил. Но ничего нельзя было сделать. Баранова боялась главврача, который считал, что послеоперационным женщинам требуется полный покой. Они всё не могли понять, для чего я постоянно прошу присутствия мужа, почему мне это так необходимо. Баранова с самого начала была против нашего совместного пребывания в послеродовой палате. «Ты ребенка рожаешь для себя, и ты сама должна научиться, как с ним обращаться. Ты не должна спихивать новорожденного на кого-то еще» - она права, конечно же. Правда, она ничего не могла мне ответить, когда я привела главный аргумент - мне плохо без мужчины и неспокойно. Романтика? Нет, скорее - суровая правда.
[Я плохо спала всю беременность. После такого стресса мне была обеспечена бессонная ночь. Одно из самых сомнительных удовольствий - пребывать наедине со своими мыслями, смакуя вынужденное одиночество.]
Я хотела не спать до последнего, чтобы потом, после ухода Миленя, срубиться сном до 8 утра. Обещали, что переведут меня и Ладу в нашу общую палату к полудню следующего дня. Мне не верилось, что я буду одна после родов в течение такого нереального количества времени.
Медсестра ставила мне капельницы одну за другой. Сделала несколько уколов. [Лекарства: маткосокращающие, витамины+для поднятия иммунитета, обезбаливающие]
Сразу же, как унесли Ладу, положили на живот груз, оранжевую «подушку» с песком. Чтобы матка активней и быстрей сокращалась под давлением. Очень больно и очень мне мешало.
В нашей палате не предусматривалось никаких звонков или сигналов медсестре. Интересно, как оповестить, если вдруг что-то случится? Кричать? А если даже крикнуть не будет времени или возможности? За капельницами я следила сама. Медсестра приходила крайне редко или не вовремя. (Отчасти поэтому я не хотела засыпать.) В голове суетился страх, что я умру из-за того, что мне в вену попадет воздух. Я следила за капелькой и количеством жидкости, а когда очередной пакетик заканчивался, Саша шел в сестринскую, чтобы позвать Свету (вроде так ее звали) ко мне. Я даже боялась представить, что было бы, если бы Мужчины не было со мной рядом. Возможно, мой страх беспочвенен, но я всегда была обуреваема навязчивыми идеями.
Анестезиолог периодически приходил, шутил шутки, правда, смеяться мне совсем не стоило, потому что смеяться было больно. Он смотрел на меня практически с нежностью, что удивило меня. Я никогда не думала, что у подобного человека я буду вызывать положительные эмоции. Такой тип людей способен абстрагироваться от моего внешнего вида только после интересной беседы или захватывающего спора.
Так же мне стало ясно, что анестезиологу совершенно не нравится Саша. Это было не очень хорошо, потому что он постоянно пытался выставить моего мужчину из палаты и отправить от меня подальше.
Меня выключало, и я радовалась, потому что надеялась на долгий ночной сон.
Я лежала в голубой операционной «пижаме», без трусиков, с тряпкой\простыней между ног. Шапочку с дредов сняли только перед сном.
Саша сидел у капельницы. Раз в час он помогал мне перевернуться с одного бока на другой. Анестезиолог вместе с Барановой в один голос твердили, что надо начинать двигаться, чтобы не образовалось спаек (спаечная болезнь). Поэтому тупо лежать на спине было нельзя. Перевороты считались началом физической активности. Хотя долго лежать на спине я все равно была не в состоянии - отлеживалась спина и задница.
В 9 часов вечера снова началась жесть. Страха не было, к чему он в тот момент.
[Я начала размышлять на тему: Что лучше - боль острая с короткими передышками или перманентная, тянущая?]
Наркоз потихоньку отходил, а боль нарастала. Сосредоточилась в животе, при этом начала захватывать все тело. Мне никогда не делали полостных операций, и я не ожидала такого пиздеца. Медленно, крадучись, впиваясь в нервы боль начала изводить и изматывать мое тело и разум.
В шве, точнее под ним - сплошное месиво. Мозг проецировал в сознание картины боли, визуализировал ее. Больно было везде, малейшее движение (исключая кисти рук) вызывало ощущение пребывания в вакууме с битым стеклом. Фейерверки боли взрывались в разных частях тела, когда мне помогали перевернуться на другой бок. Живот «ныл» перманентно.
[«Ныл» я поставила в кавычки, потому что не смогла найти нужного термина для описания физиологического ощущения. Берем глагол «ныть», прибавляем «тянуть» и умножаем на 100 или на 1000, как кому будет понятней]
Обезболивающего надолго не хватало. Анестезиолог беспокоился за меня, подбавлял лекарства в «эпидуральную» трубочку на плече (трубочка шла от поясничного катетера) или просил Свету уколоть меня в задницу. Возможно, все дело в личной переносимости - я плохо переживаю физическую боль (хотя кому-то это покажется странным). Поэтому меня так накрывало.
В 10 вечера мне стало холодно, Света накрыла меня вторым одеялом. Потом зазнобило. А потом - меня начало трясти. Какое-то время я почти не могла говорить, потому что тряслось тело и нижняя челюсть. Это было забавно, но немного пугало.
Перед тем, как Сашу прогнали, нам принесли Ладу. Она была сонная. Попытались приложить к груди - все как-то получалось коряво и неэффективно, точнее сказать - ничего не получалось. Дочь вроде бы открыла ротик, но ее сонное состояние не позволяло сделать то, что нужно. Если бы я подразнила ее мокрым соском - она бы определилась, но из груди ничего не выделялось, и мне даже не верилось, что когда-нибудь что-то появится. Я расстроилась, поймала себя на мысли, что «я не такая», «плохая» и тому подобное.
[Врачи в один голос пели, что это нормально, большинство естественно родивщих начинают кормить только на 3ий день, а прооперированные - не раньше 4-5 дня. Но где же пресловутое молозиво??]
Я радостно выключилась в 12. И в половину второго проснулась. Я поняла, что мне предстоит не спать очень долго. Сна ни в одном глазу. Хотелось увидеть Сашу, хотелось с кем-то поговорить.
Как раз в это время в послеоперационную палату привезли еще одну кровать\каталку. Нас стало трое.
Прислушиваясь к тому, что происходило за ширмой, которую поставили между нами, я тихонько плакала.
После сна мне стало хуже. Ко всем остальным ощущениям добавилось мерзостное ощущение мочевого катетера. Я стала чувствовать его, и это крайне неприятно. По степени психологического раздражения похоже на врезавшиеся в задницу стринги - выводит из себя, но сделать ничего не можешь.
Из меня постоянно вытекала кровь. Выливалась. Как будто писаешь, но из другого места.
Все было как-то непонятно, тревожно, одиноко, неспокойно. Очень себя жалко. Я поддалась этой усталости и начала проклинать все, что приходило мне в голову. Я пожалела обо всем, что сделала, и что со мной произошло. Я пребывала в состоянии разочарования, усиливавшегося от усиления физиологических ощущений.
Моей второй соседке принесли показать детей - у нее была двойня. Муж побыл с ней какое-то время, потом его отправили домой спать. Приходила Баранова и анестезиолог - интересно, они когда-нибудь спали? Удивились, что я не сплю. «Ничего неожиданного, все как я и предполагала».
Мы немного полежали в тишине и в темноте, и вновь прибывшая решила поговорить со мной.
Я радостно схватилась за эту возможность скоротать время. Главная подстава состояла в том, что у меня садился телефон. Саша оставил зарядку, но рядом со мной не наблюдалось розеток. Они все кучковались на стенах, рядом с первой и второй соседками. Мне не повезло, как обычно. Телефон пикал, и я боялась им пользоваться. Только смотрела на время, когда становилось невыносимо ждать непонятно чего.
Вторая девушка чертовски удивила меня своим рассказом. В 9 часов утра она должна была отправиться на плановое кесарево. Но около полуночи, когда я забылась сном, у нее отошли воды. Пришлось оперировать ночью. Самое смешное, ее дети родились с весом 3400 каждый (!), учитывая то, что моя девочка одна весила 3700! Какой же у этой роженицы был живот - я боялась представить. Как она смогла доносить до срока? Удивительное рядом. Схваток почти не было - немного поболел животик, и всё.
Она отходила от наркоза и говорила много, но вяло. Задавала мне какие-то вопросы. Я попыталась пожаловаться на ВСЕ, что чувствовала, но девушка, видимо, находилась в таком состоянии, когда неважная информация не отображается и не воспринимается.
Она попросила детей, захотела их покормить. Принесли ей и мне. Ладу положили мне под бок, я опять попыталась засунуть сосок ей в рот. Дочь закричала громко и жалобно. А я ничем не могла ей помочь. Даже если бы знала КАК, не было сил, и каждое движение - боль.
Тут меня взяла зависть и злость. Девушка с двойней радостно давала молозиво то одному, то второму ребенку. А я лежала в панике с кричащим человеком у безмолочной груди. Ладу унесли, а я сжала зубы и внутри меня метались звери.
Как же так? Мне же так плохо, и больно, и одиноко, и сонно и т.д. А она! Ей по фигу, у нее все в порядке: и детей (!) кормит, и схваток не было, и живот не болит, и отходняки не мучают, и на мужа ей «насрать». Она так спокойно начала учить меня как кормить. Только из под ножа, а учит других, и радостно воркует над детьми, хотя моя девочка кричит рядом со мной.
О ребенке я почти не думала. Когда унесли Ладу я почувствовала облегчение. Мне было так плохо и мерзко, что не хотелось переносить негатив на девочку. Я боялась, что я плохой человек, совсем ничего не умею и не могу.
Меня стали раздражать разговоры и расспросы соседки, и я отвернулась от нее в другую сторону, обсасывая в голове, как мне не повезло и я одна во всем свете испытываю такие мучения.
Чуть позже голову немного отпустило. Мою соседку начало знобить, и наркоз отходил - я вздохнула с малодушным облегчением. Я - не исключение из правил. И ничего странного со мной не происходит, все как и других.
Проснулась та девушка, которая лежала в послеоперационной еще до меня. Две мои соседки начали переговариваться друг с другом. У девушки напротив ситуация оказалась гораздо печальней чем наши истории вместе взятые. Ей сделали кесарево на шестом месяце, ребенок лежал в инкубаторе. Она отходила уже второй день, и когда ее выпишут - ребенок еще останется в больнице. Я ей посочувствовала. Это ужасно все. Я надеюсь, что с ними все будет в порядке.
Мне удалось поспать с 5 до 7 утра. В течение всей ночи ко мне периодически подходила Света и меняла окровавленную тряпку на чистую. Делала она это с такой рожей, что я чувствовала себя неудобно, будто бы это я виновата, что из меня хлещет.
В 8 утра в больнице начался персменок. Я очень порадовалась, что рожала именно с этими людьми, а не с заступившими. Анестезиолог - как заведенный старый робот. Высокий, седой, тощий, старый человек размеренно совершал какие-то, понятные только ему, телодвижения. Если к нему обращались с вопросом, он смотрел на тебя как на дуру, либо не отвечал, а если отвечал, то так, будто эта информация - само собой разумеющееся.
В 9 пришла главврач с Барановой, надавили мне на живот, тыкали пальцами, сжимали ладонями, я корчилась от боли. Баранова уговорила отпустить меня прямо сейчас. Радости не было предела, я не надеялась так скоро увидеться с моей семьей.
Новая медсестра покатила меня к лифту (предварительно выдернув из меня мочевой катетер). И то ли у нее руки из жопы росли, то ли она бухала накануне, но кровать моя билась с огромной силой о каждый встречный угол. На выходе из лифта кровать застряла - и тогда я начала орать на сопровождающую меня стерву. Она только глазами похлопала и позвала на помощь дежурную послеродового отделения. С горем пополам меня довезли до нашей 13 палаты. Перебираться с каталки на мою кровать мне помогал только Милень, остальные таращились, как я, покрикивая, поругиваясь пыталась как-то согнуться, чтобы перевалиться с каталки на койку. Тело взрывалось, разрывалось, мозг тоже. Сестра попыталась меня накрыть, что-то еще сделать поправить - я послала ее «Не трогайте меня мне больно»!!!
Через 10 минут отдыха прикатили Ладу. В прозрачной люльке лежал наш человек и периодично громко пукал.