Отчет о родах. Часть 2. Кесарево.
Будет еще несколько частей о родах и послеродовом периоде. Возможно, до нового года отпишу статьи о беременности.
КЕСАРЕВО
Когда определились с кесаревым сечением, как то мы стали поспокойней. Мы увидели границу, то есть мы поняли, что больше нет абстрактных неизмеримых часов, а есть конкретное близящееся окончание. Скоро, действительно скоро нас станет по настоящему трое.
Мне как раз добавили еще порцию обезболивающего. Я почему-то думала, что схватки затихли, что моя родовая деятельность утихомирилась. Решение определилось, Баранова говорила об этом с сожалением, опять как будто уговаривала. Для меня кесарево не стало неожиданным событием.
Какое-то время люди продолжали забегать к нам в родилку и убегать обратно. Бросали друг другу фразы о щипцах и о рожающих женщинах.
Мозг мой немного затуманился, мягко заступал новый страх, но уже с другой шерсткой. Операция. Как это? Я просила полный наркоз, я не могла разобраться, что будет лучше для меня - заснуть или пребывать в сознании. Баранова как обычно приняла решение в пользу ребенка.
[Чем меньше медикаментов влияет на малыша, тем лучше, идеально - вообще не применять лекарства]
Без пять минут 7 приехала очень строгая медсестра с кроватью на колесиках. Я была расположена позитивно и пыталась общаться (в отличие от нее). Она переодела меня. Потом я переместилась на каталку с помощью Миленя и медсестры. Ноги ватные и какой-то непонятный смехунчик в голове. Ощущение в нижней части тела, будто бы на мне долгое время покоился бетонный пласт - «отлежала».
В сознании зажигались и перемигивались гирлянды панических фонариков - операция будет, а я буду в сознании. Голова начинала уставать от бесконечного стресса - сначала один страх (успокоение\расслабление\отлегло), а потом другой. Раньше, даже допуская мысль о кесареве, я не пыталась заглянуть за дверь этой комнаты.
Самое главное - Миленю нельзя было со мной. Он проводил нашу процессию до операционного коридора. И без долгих прощаний и пожеланий «ни пуха» меня покатили дальше. Милень остался в проеме, держал бутылку с водой и мою рубашечку с облачками. Мне было тихо страшно. Хорошо, что не осталось времени подумать.
Коридор шел по наклонной вниз. В операционной играло радио. В момент моего прибытия оптимистично раздавалась песенка «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…»
Строгая медсестра методично ухаживала за мной. С помощью анестезиолога они переложили меня на операционный стол. Стол в виде креста, раскинув руки, я налаживала общение с другими врачами, ожидающими прибытия Барановой.
К правой руке мне подключили капельницу (катетер в запястье акушерка установила еще до прокалывания пузыря). К пальцу левой руки приладили прищепку, измеряющую давление (как в кино). С левой стороны я увидела столик для ребенка и весы марки «Саша», что вызвало у меня бурный восторг.
Потом вставили мочевой катетер (классная штука, но только первое время классная) и намазали почти все мое маленькое тело йодом (потом я не могла отмыть этот креативный «загар» в течение многих недель).
Перед лицом повесили белую двухслойную тряпку. Слева и наискосок, если оглянуться, сел анестезиолог. Для операции он одел бандану Зенит (вспомнился папочка и папин футбол). Пришла Баранова, спокойная, довольная. Люди чем-то занимались, а минуты тянулись. Баранова дала команду - анестезиолог подбавил лекарства, и практически сразу начали резать. 7:00 Помню песню из радио «А белый лебедь на пруду качает павшую листву…» Баранова с улыбкой напевая проплыла за мою ширму, которую поправили так, что ничего не видно было перед глазами, только если оглядываться на анестезиолга направо и на ребенковский столик налево.
Все манипуляции с разрезаниями я не ощущала, все остальное - вполне, и даже больше.
Руки врачей задвигались быстро-быстро, будто бы делали мне массаж, жесткий, плотно делали. Ощущения неожиданные и ужасные. Пучок паники в мозгу, где-то в центре родился и начал пускать стремительные метастазы. «Меня потрошат»! Тело тряслось, содрогалось от быстрых и яростных движений. Минуты тянулись резиново. Я оглянулась, увидела зенитовскую бандану и начала нести чушь. Анестезиолог оказался самым лучшим и самым приятным собеседникам. Я поняла, что надо отвлечься, и говорила все, что приходило мне в голову. Он слушал, он отвечал, он реагировал на любое мое высказывание или неожиданно исторгшийся стон. Он придумывал темы для беседы, будто бы я не рожающая пирсингованая баба с дредами, а он - не офигевший от увиденного пирсинга в моей спине быдло-врач. Мы обсудили Зенит, погоду, литературу (!), еще что-то… Массаж, массаж…Живот мнут так жестко и вдруг … удар под дых. И крик. Анестезиолог орет: «смотри же налево». Да мне уже не нужно подсказок. Я задыхаюсь от обилия резко поступившего воздуха, а самое главное - я слышу дочь и я уже вижу ее. Я обернулась и увидела ноги пухленькие, человека ворочали в разные стороны на столике, она кричала, и щеки такие семенные, и узенькие глазные щелки, привыкающие к земному свету... Я кричу невпопад: «Это же Саша, посмотрите, это мой муж!!! Вот он, это же наша девочка!» И слезы льются, голос ослабленный срывается на крико-шепот. «Я не верю», повотряю «не верю», я плачу, а анестезиолог смеется и вроде как строго приказывает мне успокоиться…Эмоции через край, через задыхание от передоза кислорода - все так же как и ей (наверное). Время 7 : 07, вес 3700, правда дочь вся в зелененьких какашках (значит, в очередной раз права Баранова).
Я снова училась дышать, Ладу унесли. Я успокоилась, чтобы продолжить параллельную жизнь на операционном столе.
[Физические ощущения похожи на падение спиной с большой высоты. В детстве мне пришлось один раз конкретно упасть с дерева на спину - первое время не знаешь как дышать дальше, даже паники нет, просто констатация факта в сознании. А как только первый вздох со скрипом проникает в легкие - радость, что ты остался жив, дышишь.]
Дальше мозг атрофировался от радости. Мне не хотелось думать о дочери, потому что боль и страх продолжались (как же я так напугалась).
[Я хотела сохранить воспоминания о радости в другом ящичке памяти, где уже начали откладываться трудные мгновения родов. Чтобы не смешивать ужас и мою замечательную девочку. Если выдержать все, то самой]
Но тем не менее один за другим возникали навязчивые состояния - «почему же так долго?», «Все ли в порядке??», «Возможно, все очень плохо, но мне не хотят говорить?» Я спрашивала у Барановой, у анестезиолога - все ли там со мной хорошо.
Картины из фильмов ужасов, потерянные внутренности, расходящиеся швы…все это рождало мое измотанное неизвестностью\недоверием подсознание.
Баранова была довольная. Пока они дергали (сильно, ах как сильно они меня дергали, будто каждая из докторов тянула по веревке из моего нутра), они безмятежно вели беседу о чем-то своем врачебном. А анестезиолог продолжал поддерживать меня в нормальном психическом состоянии. Я лежала и молилась всем богам, чтобы это закончилось поскорее. Они вязали во мне и снаружи меня узлы. Я не могла ничего знать, что же такое происходит со мной. Тряска тела и механическая адовая боль от их прикосновений ко мне ИЗНУТРИ - все это властвовало моим мозгом.
И вдруг - все. В общей сложности операция длилась 20-25 минут. Я увидела часы, когда меня вывозили из операционной. Опять процедура перекладывания, и я радостная еду в послеоперационную палату под саундтрэк «Драгоценная ты моя женщина».
Ничего толком уже не понимала. В животе - как будто бомба разорвалась (хотя настоящую боль от операции я еще узнаю).
Лежала в большой светлой комнате. Где-то впереди и слева - еще одна кесаренная, спит.
Почти сразу в проеме двери возникает совершенно сумасшедший Милень с красно-розовым свертком в руках. Безумные заплаканные глаза у Миленя, смущенное лицо его, и Ладушка, запеленатая., вот она уже тут со мной. Я очень слабая, удивленная. Лада смотрит нам меня двумя глазами, внимательно, я говорю ей что-то, она смотрит и моргает редко-редко.
Я понимаю, что слезы уже не остановить. Но плачу тихо так, аккуратно, что бы не сорваться от этого счастья, чтобы не напугать ни себя, ни мужа, ни дочь.
Я не могу от слабости обнять семью. Мне положили сверток у правого бока, вытащили кусок моей груди с соском. Акушерка нажала на ореол, а там - ничего почти. Появилась только маленькая мутная капелька. Чтобы не упустить хоть ее, Ладушкиным ртом накрыли мою грудь. Ей вроде как непонятно, что нужно делать. Я смущалась сильно (странно, столько раз с разверзнутыми ногами в родилке смотрела на лица заходящих врачей… а тут - самый интимный момент). Через пару секунд Дочь выказала признаки недовольства, и чтобы не растревожить, ее уложили опять рядышком ко мне. Милень скакал вокруг нашей кровати, офигевая от того, что видит.
Пришли мама и папа, совсем ошалелые, фотографировали на мобильники, нервно улыбались. Ушли.
Я очень хотела спать, но никак не могла успокоиться. Милень взял Ладу на руки, и слезы опять у нас всех. Я окинула внутренним взглядом все то, что почувствовала - и поняла, какая же я молодец.
Я горжусь мной и моим телом, понимаю, что мы с мои телом и мозгом все сделали правильно. Ничего не важно в мире кроме той минуты, когда ты видишь своего счастливого «родившего» мужика со свертком с человеком внутри. Никакие страшные тексты с максимальными подробностями не опишут чистоту мгновения счастья единения двух людей, стоящих передо мной. Стоит это того?? Глупый вопрос. Как это? Еще более глупый. Вот оно. Я сделала. Я смогла. Я выносила, вытерпела, и я способна быть счастливой. Я не забыла ничего, ни секунды из этого дня (это трудно забыть), ни микрона из моей боли. Но именно в тот момент мне стало ясно, что я способна пережить это еще раз с радостью
КЕСАРЕВО
Когда определились с кесаревым сечением, как то мы стали поспокойней. Мы увидели границу, то есть мы поняли, что больше нет абстрактных неизмеримых часов, а есть конкретное близящееся окончание. Скоро, действительно скоро нас станет по настоящему трое.
Мне как раз добавили еще порцию обезболивающего. Я почему-то думала, что схватки затихли, что моя родовая деятельность утихомирилась. Решение определилось, Баранова говорила об этом с сожалением, опять как будто уговаривала. Для меня кесарево не стало неожиданным событием.
Какое-то время люди продолжали забегать к нам в родилку и убегать обратно. Бросали друг другу фразы о щипцах и о рожающих женщинах.
Мозг мой немного затуманился, мягко заступал новый страх, но уже с другой шерсткой. Операция. Как это? Я просила полный наркоз, я не могла разобраться, что будет лучше для меня - заснуть или пребывать в сознании. Баранова как обычно приняла решение в пользу ребенка.
[Чем меньше медикаментов влияет на малыша, тем лучше, идеально - вообще не применять лекарства]
Без пять минут 7 приехала очень строгая медсестра с кроватью на колесиках. Я была расположена позитивно и пыталась общаться (в отличие от нее). Она переодела меня. Потом я переместилась на каталку с помощью Миленя и медсестры. Ноги ватные и какой-то непонятный смехунчик в голове. Ощущение в нижней части тела, будто бы на мне долгое время покоился бетонный пласт - «отлежала».
В сознании зажигались и перемигивались гирлянды панических фонариков - операция будет, а я буду в сознании. Голова начинала уставать от бесконечного стресса - сначала один страх (успокоение\расслабление\отлегло), а потом другой. Раньше, даже допуская мысль о кесареве, я не пыталась заглянуть за дверь этой комнаты.
Самое главное - Миленю нельзя было со мной. Он проводил нашу процессию до операционного коридора. И без долгих прощаний и пожеланий «ни пуха» меня покатили дальше. Милень остался в проеме, держал бутылку с водой и мою рубашечку с облачками. Мне было тихо страшно. Хорошо, что не осталось времени подумать.
Коридор шел по наклонной вниз. В операционной играло радио. В момент моего прибытия оптимистично раздавалась песенка «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…»
Строгая медсестра методично ухаживала за мной. С помощью анестезиолога они переложили меня на операционный стол. Стол в виде креста, раскинув руки, я налаживала общение с другими врачами, ожидающими прибытия Барановой.
К правой руке мне подключили капельницу (катетер в запястье акушерка установила еще до прокалывания пузыря). К пальцу левой руки приладили прищепку, измеряющую давление (как в кино). С левой стороны я увидела столик для ребенка и весы марки «Саша», что вызвало у меня бурный восторг.
Потом вставили мочевой катетер (классная штука, но только первое время классная) и намазали почти все мое маленькое тело йодом (потом я не могла отмыть этот креативный «загар» в течение многих недель).
Перед лицом повесили белую двухслойную тряпку. Слева и наискосок, если оглянуться, сел анестезиолог. Для операции он одел бандану Зенит (вспомнился папочка и папин футбол). Пришла Баранова, спокойная, довольная. Люди чем-то занимались, а минуты тянулись. Баранова дала команду - анестезиолог подбавил лекарства, и практически сразу начали резать. 7:00 Помню песню из радио «А белый лебедь на пруду качает павшую листву…» Баранова с улыбкой напевая проплыла за мою ширму, которую поправили так, что ничего не видно было перед глазами, только если оглядываться на анестезиолга направо и на ребенковский столик налево.
Все манипуляции с разрезаниями я не ощущала, все остальное - вполне, и даже больше.
Руки врачей задвигались быстро-быстро, будто бы делали мне массаж, жесткий, плотно делали. Ощущения неожиданные и ужасные. Пучок паники в мозгу, где-то в центре родился и начал пускать стремительные метастазы. «Меня потрошат»! Тело тряслось, содрогалось от быстрых и яростных движений. Минуты тянулись резиново. Я оглянулась, увидела зенитовскую бандану и начала нести чушь. Анестезиолог оказался самым лучшим и самым приятным собеседникам. Я поняла, что надо отвлечься, и говорила все, что приходило мне в голову. Он слушал, он отвечал, он реагировал на любое мое высказывание или неожиданно исторгшийся стон. Он придумывал темы для беседы, будто бы я не рожающая пирсингованая баба с дредами, а он - не офигевший от увиденного пирсинга в моей спине быдло-врач. Мы обсудили Зенит, погоду, литературу (!), еще что-то… Массаж, массаж…Живот мнут так жестко и вдруг … удар под дых. И крик. Анестезиолог орет: «смотри же налево». Да мне уже не нужно подсказок. Я задыхаюсь от обилия резко поступившего воздуха, а самое главное - я слышу дочь и я уже вижу ее. Я обернулась и увидела ноги пухленькие, человека ворочали в разные стороны на столике, она кричала, и щеки такие семенные, и узенькие глазные щелки, привыкающие к земному свету... Я кричу невпопад: «Это же Саша, посмотрите, это мой муж!!! Вот он, это же наша девочка!» И слезы льются, голос ослабленный срывается на крико-шепот. «Я не верю», повотряю «не верю», я плачу, а анестезиолог смеется и вроде как строго приказывает мне успокоиться…Эмоции через край, через задыхание от передоза кислорода - все так же как и ей (наверное). Время 7 : 07, вес 3700, правда дочь вся в зелененьких какашках (значит, в очередной раз права Баранова).
Я снова училась дышать, Ладу унесли. Я успокоилась, чтобы продолжить параллельную жизнь на операционном столе.
[Физические ощущения похожи на падение спиной с большой высоты. В детстве мне пришлось один раз конкретно упасть с дерева на спину - первое время не знаешь как дышать дальше, даже паники нет, просто констатация факта в сознании. А как только первый вздох со скрипом проникает в легкие - радость, что ты остался жив, дышишь.]
Дальше мозг атрофировался от радости. Мне не хотелось думать о дочери, потому что боль и страх продолжались (как же я так напугалась).
[Я хотела сохранить воспоминания о радости в другом ящичке памяти, где уже начали откладываться трудные мгновения родов. Чтобы не смешивать ужас и мою замечательную девочку. Если выдержать все, то самой]
Но тем не менее один за другим возникали навязчивые состояния - «почему же так долго?», «Все ли в порядке??», «Возможно, все очень плохо, но мне не хотят говорить?» Я спрашивала у Барановой, у анестезиолога - все ли там со мной хорошо.
Картины из фильмов ужасов, потерянные внутренности, расходящиеся швы…все это рождало мое измотанное неизвестностью\недоверием подсознание.
Баранова была довольная. Пока они дергали (сильно, ах как сильно они меня дергали, будто каждая из докторов тянула по веревке из моего нутра), они безмятежно вели беседу о чем-то своем врачебном. А анестезиолог продолжал поддерживать меня в нормальном психическом состоянии. Я лежала и молилась всем богам, чтобы это закончилось поскорее. Они вязали во мне и снаружи меня узлы. Я не могла ничего знать, что же такое происходит со мной. Тряска тела и механическая адовая боль от их прикосновений ко мне ИЗНУТРИ - все это властвовало моим мозгом.
И вдруг - все. В общей сложности операция длилась 20-25 минут. Я увидела часы, когда меня вывозили из операционной. Опять процедура перекладывания, и я радостная еду в послеоперационную палату под саундтрэк «Драгоценная ты моя женщина».
Ничего толком уже не понимала. В животе - как будто бомба разорвалась (хотя настоящую боль от операции я еще узнаю).
Лежала в большой светлой комнате. Где-то впереди и слева - еще одна кесаренная, спит.
Почти сразу в проеме двери возникает совершенно сумасшедший Милень с красно-розовым свертком в руках. Безумные заплаканные глаза у Миленя, смущенное лицо его, и Ладушка, запеленатая., вот она уже тут со мной. Я очень слабая, удивленная. Лада смотрит нам меня двумя глазами, внимательно, я говорю ей что-то, она смотрит и моргает редко-редко.
Я понимаю, что слезы уже не остановить. Но плачу тихо так, аккуратно, что бы не сорваться от этого счастья, чтобы не напугать ни себя, ни мужа, ни дочь.
Я не могу от слабости обнять семью. Мне положили сверток у правого бока, вытащили кусок моей груди с соском. Акушерка нажала на ореол, а там - ничего почти. Появилась только маленькая мутная капелька. Чтобы не упустить хоть ее, Ладушкиным ртом накрыли мою грудь. Ей вроде как непонятно, что нужно делать. Я смущалась сильно (странно, столько раз с разверзнутыми ногами в родилке смотрела на лица заходящих врачей… а тут - самый интимный момент). Через пару секунд Дочь выказала признаки недовольства, и чтобы не растревожить, ее уложили опять рядышком ко мне. Милень скакал вокруг нашей кровати, офигевая от того, что видит.
Пришли мама и папа, совсем ошалелые, фотографировали на мобильники, нервно улыбались. Ушли.
Я очень хотела спать, но никак не могла успокоиться. Милень взял Ладу на руки, и слезы опять у нас всех. Я окинула внутренним взглядом все то, что почувствовала - и поняла, какая же я молодец.
Я горжусь мной и моим телом, понимаю, что мы с мои телом и мозгом все сделали правильно. Ничего не важно в мире кроме той минуты, когда ты видишь своего счастливого «родившего» мужика со свертком с человеком внутри. Никакие страшные тексты с максимальными подробностями не опишут чистоту мгновения счастья единения двух людей, стоящих передо мной. Стоит это того?? Глупый вопрос. Как это? Еще более глупый. Вот оно. Я сделала. Я смогла. Я выносила, вытерпела, и я способна быть счастливой. Я не забыла ничего, ни секунды из этого дня (это трудно забыть), ни микрона из моей боли. Но именно в тот момент мне стало ясно, что я способна пережить это еще раз с радостью