Строители "Интеграла" или прибивающие ко кресту.
отрывок из романа «МЫ» 1920г.
Евгений Замятин.
Запись 36.
«- Итак - вы тоже? Вы - Строитель «Интеграла»? Вы - кому дано было стать величайшим конквистадором. Вы - чье имя должно было начать новую, блистательную главу Единого Государства... Вы?
Кровь плеснула мне в голову, и щеки - опять белая страница: только в висках - пульс, и вверху гулкий голос, но ни одного слова. Лишь когда он замолк, я очнулся, я увидел: рука двинулась стопудово - медленно поползла - на меня уставился палец.
- Ну? Что же вы молчите? Так или нет? Палач?
- Так, - покорно ответил я.
- И дальше ясно слышал каждое Его слово.
- Что же? Вы думаете - я боюсь этого слова! А вы пробовали когда-нибудь содрать с него скорлупу и посмотреть, что там внутри? Я вам сейчас покажу. Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни - вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних - самая трудная, самая важная? Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это автор трагедии - Бог - должен еще щедрее вознаградить их. А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех непокорных, - разве он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки - поймите это, все-таки этого Бога веками славили, как Бога любви. Абсурд? Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда - дикий, лохматый - он понимал: истинная алгебраическая любовь к человечеству - непременно бесчеловечна, и непременный признак истины - ее жестокость. Как у огня - непременно признак тот, что он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну - доказывайте же, спорьте!
Как я мог спорить?
Как я мог спорить, когда это были (прежде) мои же мысли - только я никогда не умел одеть их в такую кованую, блестящую броню. Я молчал...
- Если это значит, что вы со мной согласны, - так давайте говорить, как взрослые, когда дети ушли спать: все до конца.
Я спрашиваю: о чем люди - с самых пеленок - молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье, - и потом приковал их к этому счастью на цепь... Что же другое мы теперь делаем, как не это?
Древняя мечта о рае... Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви, там - блаженные, с оперированной фантазией (только потому и блаженные) - ангелы, рабы Божьи... И вот, в тот момент, когда мы уже догнали эту мечту, когда мы схватили ее вот так ( - Его рука сжалась: если бы в ней был камень - из камня брызнул бы сок), когда уже осталось только освежевать добычу и разделить ее на куски - в этот самый момент вы - вы...
Чугунный гул внезапно оборвался. Я - весь красный, как болванка на наковальне под бухающим молотом. Молот молча навис, и ждать, - это еще... страш...
Вдруг:
- Вам сколько лет?
- Тридцать два.
- А вы ровно вдвое - шестнадцатилетне наивны! Слушайте: неужели вам в самом деле ни разу не пришло в голову, что ведь им - мы еще не знаем их имен, но уверен, от вас узнаем, - что им вы нужны были только как Строитель «Интеграла» - только для того, чтобы через вас...
- Не надо! Не надо! - крикнул я.... Так же, как заслониться руками и крикнуть это пуле: вы еще слышите свое смешное «не надо», а пуля - уже прожгла, уже вы корчитесь на полу.
Да, да: Строитель «Интеграла»... Да, да... и тотчас же: разъяренное, со вздрагивающими кирпично-красными жабрами лицо Ю - в то утро, когда они обе вместе у меня в комнате...Помню очень ясно: я засмеялся - поднял глаза. Передо мной сидел лысый, сократовски-лысый человек, и на лысине - мелкие капельки пота.
Как все просто. Как все величественно-банально и до смешного просто.Смех душил меня, вырывался клубами. Я заткнул рот ладонью и опрометью кинулся вон.Ступени, ветер, мокрые, прыгающие осколки огней, лиц и на бегу: «Нет! Увидеть ее! Только еще раз увидеть ее!»
Тут - снова пустая, белая страница. Помню только: ноги. Не люди, а именно - ноги: нестройно топающие, откуда-то сверху падающие на мостовую сотни ног, тяжелый дождь ног. И какая-то веселая, озорная песня, и крик - должно быть, мне: «Эй, Эй! Сюда, к нам!»
Потом - пустынная площадь, доверху набитая тугим ветром. Посредине - тусклая, грузная, грозная громада: Машина Благодетеля. И от нее - во мне такое, как будто неожиданное, эхо: ярко-белая подушка; на подушке закинутая назад с полузакрытыми глазами голова; острая, сладкая полоска зубов... И все это как-то нелепо, ужасно связано с Машиной - я знаю как, но я еще не хочу увидеть, назвать вслух - не хочу, не надо.
Я закрыл глаза, сел на ступенях, идущих наверх, к Машине. Должно быть, шел дождь: лицо у меня мокрое. Где-то далеко, глухо - крики. Но никто не слышит, никто не слышит, как я кричу: спасите же меня от этого - спасите!
Если бы у меня была мать - как у древних: моя - вот именно - мать. И чтобы для нее - я не Строитель «Интеграла», и не нумер Д-503, и не молекула Единого Государства, а простой человеческий кусок - кусок ее же самой - истоптанный, раздавленный, выброшенный... И пусть я прибиваю, или меня прибивают - может быть, это - одинаково - чтобы она услышала то, чего никто не слышит, чтобы ее старушечьи, заросшие морщинами губы - -»
Click to view