След Сокола 1
*** Станица. Лето. Первая половина восьмидесятых.
Серьезный человек Иван Евлампиевич неспешно выходит из сада. Уже три поколения станичников за глаза зовут его Евлампием. Тридцать пять лет подряд (с одним - единственным, зато трехлетним, перерывом на войну) он учил детей физике и астрономии, оставаясь бессменным завучем. Беспартийным завучем. Сейчас - на пенсии. Здороваются с ним за квартал.
Дед Ваня склонен к полноте, но не толст, а грузен. В движениях, в поступи, во взгляде. Пройдет года три и дедовы рубахи будут мне хороши в плечах, но коротки в рукаве. А пока мне двенадцать и дед кажется гигантом.
Он ставит на стол ведра с абрикосами и машет нам рукой. Ясное дело - сейчас будем «лущить» урожай на «курку». «Курка» - станичное название кураги. Бабушка уже закатала не один десяток банок абрикосового варенья. Но абрикос в этом году уродил так, что на закрутки не хватает ни сахару ни посуды. И «фрукту» сушат.
Мы лущим - разламываем на половинки - абрикосины и выкладываем их на здоровенные листы тонкой расслаивающейся от возраста фанеры. Мостим одну к одной ровными рядами. Дело идет весело - абрикоса лущится легче сливы. И в сто раз быстрее, чем яблоки, которые на сушку нужно нарезать пластинками не толще сантиметра. Вот это нудьга!..
Но с абрикосой мы с братом справляемся легко и дед, оставляя нас одних, поворачивается к дому:
- Надя-я! Дай-мне-собаке!
Заслышав ритуальную фразу, рыжий звонок Тюбик - мелкий, гладкошерстый, кривоногий и толстозадый - демонстрирует умственные способности. Он хватает зубами пустую миску и подтягивает к деду настолько близко, насколько позволяет цепь. И даже подпихивает миску носом. Дескать, видишь хозяин, как я забочусь о твоем удобстве.
- Подхали-им… - усмехается дед. Наваливает в миску бурду из недоеденного детьми супа, птичьих костей, жареных рыбьих голов, размоченного хлеба и бог весть чего еще. И подвигает миску терпеливо ждущему Тюбику.
Тюбик говорит «Гав» и чинно приступает к трапезе. Несмотря на несерьезную кличку он тоже уже не мальчик. Зрелый пес лет десяти. Уважение понимает.
- Надя-я! Дай-мне-под-задницу! - кричит дед и бабушка, смеясь, выносит из хаты специальную подушечку. Раны у деда давно зажили, и нога исправно гнется, но на твердом сидеть по-прежнему тяжело. Зато с подушкой он комфортно устроится на тяжелом, как пень, «уличном» табурете.
«Уличный» табурет - как цепной пес. В станице он никогда не допускается в дом. В дождь и в зной он живет во дворе, спасаясь от непогоды дважды в год педантично подновляемым слоем масляной краски. Сейчас - изумрудно зеленой - в цвет перекрашенного в мае забора. В декабре дед поновит истоптанные за сезон закруток полы на кухне. И табурет станет сочно коричневым. На селе все зависит от сезона.
Дед снимает с навеса добрый десяток щитов с сушкой и устраивается рядом с нами переворачивать сухофрукты. Для того, чтобы каждая долька яблока, каждая половинка абрикоса или сливы вывялилась равномерно, не загнила и не забродила, сушку нужно ежедневно переворачивать. По одной. Аккуратно укладывая рядами, чтобы всем фруктам в равной мере доставалось солнца. Перед вечерней росой или в случае дождя щиты с сушкой убираются под навес. После рассвета - опять ставятся на солнце. И так - все лето. Потому что едва вывяливается одна партия фруктов - назревает другая, третья, четвертая. К осени «в сарайке» под потолком висят огромные сетки - с «куркой», со черносливом, с яблоками и грушами. Это будут компоты-узвары и пироги, пироги, пироги.
Но это - осенью. А пока - горе горькое - нужно все переворачивать, вместо того, чтобы стрелять из лука по курам.
Соседские курицы - наша с братом законная незаконная добыча. Сосед Вовка плохо содержит свой птичник. Куры выбираются из него сквозь дырки в сетке и проникают на наш огород. Клюют виноград и помидоры - подвязанные к шпалерам розовые «богатыри», которые родят только у деда. Дед гневается. Кричит курам «кыш», с нашей помощью их ловит, перебрасывает через сетку в вовкин дырявый птичник и грозит следующий раз свернуть разбойницам шеи.
Вовка (на самом деле мужик лет пятидесяти - длинный усушенный солнцем, что наша «курка») искренне кается:
- Недоглядел, Иван Евлампиевич!.. - но дыры в сетке курятника не заделывает, а всего лишь прикрывает фанерками. И через день все повторяется.
Мы не можем простить Вовке дедовы огорчения. Поэтому охотимся на диких (домашние же в птичнике сидят!) соседских кур с луком.
Мы намерены уничтожить всех кур, не понимающих, где вовкина земля, а где - дедушкина. Наши стрелы снабжены наконечниками из отточенных гвоздей. Сидя в засаде на ветке ореха над самыми помидорами, мы всерьез жалеем, что у нас нет яда кураре - смазать жала стрел.
Почему-то предполагая, что грозный дед может запретить нам священную войну за родной огород, мы охотимся, только когда дед уходит вздремнуть. Поэтому сейчас мы с удвоенным энтузиазмом переворачиваем сушку. Дед искренне радуется нашей помощи и… снимает с навеса еще пару поддонов.
- Деда, эта, наверное, уже готова! - пытаюсь схитрить я. Но деда с намеченного пути не сбить. О чем говорить, если, засаливая сало, он кладет в него листок с указанием дня засола и сроком возможного употребления в пищу. А вымачивая соленую рыбу - заводит будильник, чтобы не пропустить положенный по технологии срок.
Так что переворачивать приходится все. А одна курица уже шастает по винограднику, и если ее увидит дед - прогонит. И плакала тогда наша охота. Побивая все рекорды, мы приводим щиты с сушкой в требуемый вид, и едва не силой загоняем деда в хату.
- Надя, мальчики мне так помогли! - слышим мы голос дедушки из кухни - Пойду я прилягу. А «Известия» уже принесли?..
Вскоре в окошке перестает маячить и бабушка - не все же ей стряпать для нас, оглоедов.
Наконец, краснокожие могут выйти на тропу войны.
Продолжение здесь: След Сокола 2