Логистика и социально-исторические аспекты самостоятельного путешествия в Чебуречную. Эссе.
Логистика и социально-исторические аспекты самостоятельного путешествия в Чебуречную.
Да-да, именно так- жирным курсивом и с большой буквы.
Мы городим частокол имён собственных вокруг событий и объектов, которых считаем великими и уникальными, будь то Октябрьская Революция, Соединённое Королевство или Янтарная Комната. Величие подтверждено и запротоколировано километрами киноплёнки, главами и разделами в учебниках, густой ретушью архивных фотографий и нестерпимо ярким рекламно-плакатным глянцем. И вроде бы должен грызть душу и трезвый рассудок червь сомнения: для кого-то этот сиятельный пантеон Заглавных Букв- как спасительная гать в бескрайнем историческом болоте; для иных же- загубленная жизнь, исковерканная судьба или просто временное житейское неудобство. Ни разорённые большевиками купцы, ни наивные аборигены, павшие от клинка Фрэнсиса Дрейка и думать не могли, что становятся частью чего-то Большого и Значительного, а крепостной Ваня Пупкин, которого зачем-то погнали добывать янтарь, видел его в гробу, поскольку уже договорился с Валюхой из соседней деревни побаловаться вечерком на господском сеновале.
И всё же я напишу это слово с большой буквы- Чебуречная, хотя и допускаю мысленно, что жители соседних квартир устали бороться с крысами и прочей нечистью, сбегающейся на призывные запахи, а местные мамаши клянут на чём свет стоит припозднившихся алкашей, запивающих пивом аппетитные мясо-мучные изделия в соседнем сквере и ссущих в соседних же подъездах. Пусть я буду неправ и несколько немилосерден к кому-то, но эта Чебуречная-часть моей жизни, и я нигде не обещал торжества справедливости в своих скромных путевых заметках.
‘’Приезжай ко мне на Шереметьевскую, привози плёнки на оцифровку”,- пробасил в телефонную трубку Алексей Федотенков, характерной интонацией словно продавливая наружу голосовую мембрану. Я только три дня как прилетел с Суматры, и как всегда попросил переписать отснятый фильм на компакт-диск. Дело происходило аккурат пополудни, в животе весенними ручьями разлился желудочный сок, а вектор кратчайшего пути от города Железнодорожный до метро ВДНХ как раз проходил через Сухаревскую площадь.
Путешествие длиной в два часа-почему бы и нет?! Мой последний перелёт из индонезийского Медана в столичный ‘’Домодедово’’ занял 30 часов- и что я помню из них? Триумфальный пятиминутный переезд на полицейской машине с мигалками из первого во второй джакартский терминал, да обжигающий 50-градусный воздух в катарской Дохе, где делал пересадку. Всех впечатлений-на 30 минут. Остальные 29,5 часа заняло тупое ожидание в обшарпанном зале а/п Медана за разглядыванием кургузых индонезийских задниц, ночёвка в безлюдном departure hall международного авиахаба Джакарты, словно перенесённого машиной времени из начала 80-ых, и совсем уже сгустившийся туман в голове у стойки Qatar Airways среди бедуинов, рвущихся зачем-то во Франкфурт- ‘’а ни пошли бы вы все нахер?!’’
Сейчас, топая на станцию пригородных поездов с драгоценными плёнками в портфеле, я словно вырезаю режиссёрскими ножницами многочасовые неинтересные куски из занудного сериала, чтобы слепить из остатков вполне смотрибельное между попкорном и обжималками с подружкой ‘’роуд-муви’’. Ещё совсем недавно болтаясь в зачуханном камбоджийском автобусе ‘’Пном Пень- Станг Тренг’’ и в его чумазом собрате ‘’Проболинго-Кетапанг’’ на острове Ява, я был готов многое отдать за обладание этими ножницами и почикать хотя бы вечернюю часть дороги, когда всё равно ни черта не видать из окна. Но всё-таки тогда я был не один. Долгие бесплодные дискуссии с Владимиром Вольфсоном о судьбах Израиля и Ливана в первом случае и битва гигантов мысли в ‘’города’’ с Ингой Леньшиной( Snusnumrik) во втором позволяли нет-нет, да и вырвать часик-другой из бесконечного временного забора, отделяющего наши отстающие тела от стремительного полёта странствующей мысли. Теперь всё это - в прошлом, сейчас я наедине с дорогой, которую проделал не одну сотню раз, и косметический, еле заметный монтаж никак бы не повредил.
Медленно проплывают над головой большущие буквы ‘’Железнодорожная’’. Всегда поражался находчивости и изобретательности людей, придумавших столь оригинальное название для железнодорожной станции. Это всё равно как чебуречная ‘’Чебурек’’, или итальянский ресторан ‘’Италия’’. Масло масляное. В голову уже полезли всякие подходящие наименования типа ‘’Весёлый обходчик’’, ‘’Голубой вагон’’ и даже ‘’Плюшевая Рельса’’, подсмотренное на одном из форумов, как вдруг на второй платформе из ниоткуда нарисовалась электричка и лязгнула гильотиной дверей нараспашку. Привычным движением я перемахнул через турникет и провалился в её зелёное прокуренное чрево.
Для чего на пригородных платформах поставлены турникеты? Правильно- чтобы спящие на ходу граждане проделывали некие физические упражнения, просыпались и приезжали на работу свежими-бодрыми, повышая тем самым производительность труда. К тому же работники станции всегда имеют возможность посмотреть бесплатное ‘’маски-шоу на железнодорожном транспорте’’, напичканное ржачными гэгами: ‘’Старушка, перелетающая через турникет, зацепилась ногой и сейчас грохнется’’, “Студенты в количестве 12 человек проходят ‘’паровозиком’’. Кому защемит причинные места?’’, и т.п. Девушки демонстрируют безграничные возможности фитнеса, продавливая свои осиные талии в микроскопические зазоры между запретительным шлагбаумом и стенкой, вьюноши же предпочитают проверенный годами ‘’Флосбери Флоп’’.
Я смотрю на этот массовый физкульт сквозь мутное стекло тамбура со смешной надписью ‘’Не п..ис..о..ться’’(кто-то подтёр буквы) и представляю себе, с какой страстью и исступлением буду рвать зубами чебуреки- все три, нет- четыре штуки, а лучше пять. Слюнная железа работает как насос, я щедро делюсь её содержимым с межтамбурным переходом и плюхаюсь в изнеможении на винилис-кожу лавки, отполированной тысячами подмосковных седалищ до состояния свежеокрашенного бампера какой-нибудь иномарки. По шесть бамперов на отсек: настоящий автосалон, только в качестве клиентов не бизнесмены и топ-менеджеры, а вечноподдатые рабочие завода ‘’Серп и Молот’’ и студенты Института Геодезии.
Когда-то на этом перегоне, но в другой стране и в другой жизни, мало кому известный Веничка Ерофеев разбавлял ‘’Российскую’’ ‘’Жигулёвским’’, разбавлял и пил, разбавлял и пил, ‘’властно обнимая правою рукою’’(с) рыжеволосую и пьяную. Да! Властно и с придыханием!- русский язык, ты по-прежнему сочен и свеж, как мохнатый суматранский рамбутан.
‘’Что ж! Играй крутыми боками! Играй, обольстительница! Играй, Клеопатра! Играй, пышнотелая блядь, истомившая сердце поэта! Всё, что есть у меня, всё, что, может быть, есть- всё швыряю сегодня на белый алтарь Афродиты!''(с)В.Е. Я задумчиво осматриваю пролетающую в противоположном направлении электричку ‘’Москва-Петушки’’ и мысленно прикидываю, возможно ли написать нечто подобное, разбавив ‘’Путинку’’’’Бочкарёвым’’. Вполне возможно, окажись Венедикт Васильевич в нашем аудио- и визуализированном веке, достал бы он из пиджака свой трёхмегапиксельный мобильник и щёлкнул портрет мимолётной пассии вместо того, чтобы напрягать извилины в поисках самого нужного, самого животворящего Слова.
Я по обыкновению достаю тетрадь и грызу кончик ручки, пытаясь закончить наконец-таки свой рассказ ‘’Поэзия моих восточных снов…’’, хотя и осознаю всю тщету и мелкосуетность подобных усилий.
Сколь ни точны будут метафоры, как ни обжигающ глагол- все они нынче не стоят и пары удачных фотоснимков. Ты можешь не спать ночами, лихорадочно отстукивая очередную главу на компьютере, изводя домашних и манкируя супружескими обязанностями, но стоит какому-нибудь завзятому фотолюбителю расчехлить свой ‘’семидесятый Nikon’’, выставить экспозицию и навести глубину резкости, удачно отстреляв десяток-другой мегабайт, как в памяти людской, да впрочем, и твоей тоже, останется лишь опубликованный на форуме ‘’Фотоотчёт о похождениях в стране N. Много тяжёлых фоток!’’ Запоминается лишь то, что можно увидеть, услышать или понюхать, и глупо роптать на законы биологии. Я и не ропщу, смиренно принимая собственную участь, а лишь сильнее вгрызаюсь в измочаленный пластмассовый кончик, мучительно пытаясь вспомнить, как добирался из Термеза до Бухары и что при этом чувствовал. Нет, дело всё-таки не в ‘’Жигулёвском’’ и ‘’Бочкарёве’’, просто электрички у нас с тобой, Венедикт Васильевич, идут в противоположных направлениях: моя- на Курский вокзал, твоя- в Бесконечность, далее везде…
На выходе с платформы ‘’Серп и Молот’’ дежурят 33 богатыря, красавцы, все как на подбор, в камуфляже цвета ‘’кварталы серые Харбина’’. Их дядька Черномор, такой же неопределённо-квадратный, рассматривает-расстреливает в упор жидкие ручейки пассажиров, обречённо протекающие сквозь рентген турникетов. Это как система ‘’свой-чужой’’, тест на благонадёжность. Я только что вернулся из ЮВА, я пока чужой этой системе, я в противофазе, я ещё улыбаюсь людям в лифте и говорю русской стюардессе на плече Доха-Москва ‘’One hot tea, пожалуйста’’. Поэтому я критически осматриваю эту толпу ‘’агентов Смитов’’, огинаю платформу по путям и сигаю через забор, используя чью-то заботливо установленную подставку. Интересно, где набирают этих охранников? Их взгляд суше и безжизненней песка пустыни Намиб, их одинаково-овальные лица напоминают арбатские ‘’яйца Фаберже’’, расписанные под Ельцина и Шварценеггера. Наверное, дома их ждут одинаково некрасивые жёны и унылый рассольник вместо Том-Яма. И жизнь их уныло-беспросветна, а всё потому, что они никогда не пробовали настоящих чебуреков, что делают на Сухаревке. Зашли бы когда-нибудь в молодости, потолкались в пёстрой чавкающей толпе, зажмурились от солнечного зайчика, что слепит, играет, преломляясь от нагретой за день витрины- может что и щёлкнуло бы в сером веществе, опыляя драгоценным мозговые извилины, и жизнь потекла бы как упрямая горная река, собственным руслом. Но что мне до их проблем, голод хлещет крапивой о голые пятки, заставляя прыгать по московским нефтеналивным лужам. 50 спринтерских метров, я набираю в лёгкие тяжёлый воздух Площади Ильича и ныряю, аки ловец жемчуга, в глубокий омут столичного сабвея.
Как передвигается по его лабиринтам обычный пассажир мужского пола в возрасте от 12 до 60 лет? Лицо этого страшно занятого человека подчёркнуто равнодушно, но глаза намертво сфокусированы на паре длиннющих женских ножек, двигающихся в пяти метрах спереди в попутном направлении и случайно прикрытых сверху куском материи шириной в гитарную струну. Иногда ножки обмотаны снизу джинсами ‘’на бёдрах’’, давно позабывшими, где находятся эти самые бёдра и предательски выставляющими напоказ ярко-красные ‘’стринги’’ . Что делают эти глаза с предметом вожделения может описать лишь милицейский протокол, но тут внутренний автопилот сообщает своему хозяину, что ‘’объект’’ движется в сторону Таганской линии, а нам позарез нужно на Калужско-Рижскую. В последний, восемнадцатый раз проделав с ‘’объектом’’ то, что сурово карается статьёй ‘’за совращение и развращение’’, обычный пассажир мужского пола от 12 до 60 лет меняет траекторию движения и без труда находит очередную ‘’путеводную звезду Аделаиду’’ на следующие 15 минут.
Доехав от ‘’Площади Ильича’’ до ‘’Сухаревской’’ с пересадкой на ‘’Новокузнецкой’’, я схлопотал как минимум три виртуальных пятилетних срока по той же самой статье. А что вы хотели- я такой же обычный пассажир мужского пола от 12 до 60 лет и больше месяца болтался по мусульманской Азии с её специфическим женским населением. Ещё в середине этого путешествия, сидя на койке своего хостела в Куала Лумпуре, я поражался, что проходящие мимо потные немецкие бэкпекерши с огромными баулами кажутся мне расписными красавицами. Теперь же только мысль о свеженажаренных чебуреках, откинутых с жаровни в эмалированный таз на раздачу, смогла спасти от окончательного морального разложения и вернуть греховодника в лоно семьи и церкви. Вынырнув из подземелье на свет Божий, я стряхнул с себя остатки низменных желаний и оглянулся окрест.
Почему Колхозную площадь переименовали в Сухаревскую? Я так понимаю, чтобы восстановить историческую справедливость и отстроить заново знаменитую Сухаревскую башню. Тут и старое название пригодится. Вместо этого , как обычно, на том самом месте возвели рядовой колхозный бизнес-центр с обязательным ‘’Макдональдсом’’ на первом этаже. Ну так и переименуйте обратно в ‘’Колхозную’’, чтоб всё совпадало! Все атрибуты развитого капиталистического колхоза - многочисленные лотки, магазинчики и киоски, усыпавшие небольшую площадь с частотой противотанковых надолбов- имеются, образцово-показательная фабрика-кухня со стерильными чизбургерами и картошкой фри -здесь же, завлекает офисных клерков пятирублёвым счастьем в сахарном рожке. И только рудимент недавнего социалистического прошлого - Чебуречная с ужасно несовременным названием ‘’Дружба’’ портит радостную картину коллективного зарабатывания и траты шального столичного бабла.
Я пробираюсь к заветному дому по адресу Панкратьев переулок , 2 ; крадусь между стеной павильона ‘’Бытовая химия’’ и кованой оградой газона, чертыхаюсь, наступая в лужу и кляну на чём свет стоит коммерсов, понатыкавших тут свои точки.
Этот небольшой пятачок возле метро неразрывно связан в моей памяти с теми временами, когда я со своим одноклассником Маратом стоял на высоченном пешеходном мосту станции ‘’Лосиноостровская’’ и жадно вдыхал незнакомый московский воздух, пропитанный запахом шпал и слегка вибрирующий от лязга проходящих товарняков. Запах Большого Города, запах свободы, я до сих пор ощущаю его жжение, едва попадая на какой-нибудь вокзал.
Тогда будущий абитуриент МИСИ был одет по последней провинциальной моде: мамины джинсы ‘’Монтана’’, серая ‘’олимпийка’’ и полукеды ‘’Эластик’’производства Нижнекамского шинного завода. Руку оттягивал зелёный чемодан гладкого дерматину- немой свидетель взятия Азова, в голове мыльными пузырями порхали сладкие мечты о покорении столицы, ощерившейся шпилями сталинских высоток. Сколько этих пузырей лопнуло в первый же месяц -не считано, да и незачем. Время в стране наступало непонятное- 1989 год, уже отыграл в ‘’Олимпийском’’ Pink Floyd, но при поступлении ещё интересовались членством в ВЛКСМ.
Студентами мы часто ездили в излюбленные точки общепита: блинную на Таганке, пельменную на ‘’Ногина’’ и сюда, на тогда ещё метро ‘’Колхозная’’. Потом Марат сел за квартирную кражу, а я всё так же исправно заходил за новой порцией свежих чебуреков, отмечая про себя как меняется со временем этот уголок старой Москвы между Сретенкой и Садовым Кольцом.
Сначала в подъезде за углом открылся один из первых в городе коммерческих магазинов ‘’Григорий’’, где насупленная толпа подолгу рассматривала японские двухкассетники. Потом на пятачке возле метро как мухомор после грибного дождя вырос символ новой жизни- коммерческий ларёк, продававший вполне осязаемую мечту- варёные джинсы ‘’пирамиды’’ и баночную ‘’Фанту’’. Продавцы считались наместниками Бога на земле (ходили сплетни об их фантастических доходах), сами же Боги разъезжали на ‘’вишнёвых девятках’’, отовариваясь в том же ‘’Григории’’. Потом были танки, митинги, малиновые пиджаки, лихие перестрелки, ‘’голосуй, или проиграешь’’ и прочая мутная пена последней волны XX-ого века, то смывающей к едрене фене со старой площади все коммерческие полипы, то открывающая в соседнем подъезде очередной безумный магазин. И лишь непотопляемая ‘’Дружба’’ гранитным утёсом нависала над шелухой скоротечных перемен, принимая то испуганных солдатиков, призванных защищать чей-то потом и кровью наворованный миллиард, то угрюмых качков, запивающих очередную загубленную душу водкой из пластикового стаканчика. Всякий народ ошивался здесь, о каждом и не упомнишь…
Сейчас заветная дверь насмерть зажата закусочной ‘’Мир’’ и ‘’Индийскими специями’’. Я, не желая ничем закусывать и занюхивать, ныряю в этот промежуток и оказываюсь в просторном салоне машины времени, не знаю- водителем или пассажиром. Взгляд упирается в облезлый пол, устланный продавленным мрамором, а на нём- ноги, мои ноги, обутые в тот же ‘’Эластик’’; и мысли, мысли…о чём они, эти мысли? Отнесите меня, мои мысли, туда, где всё просто; где победа- полученный зачёт по сопромату, где счастье- мимолётная искра в глазах симпатичной однокурсницы. Всё, что нажил, всё, что познал и увидел- отдам без остатка за одну только возможность потоптаться в очереди, сжимая в кулаке последний металлический рубль! Последний рубль -как последний рубеж, дальше- чистая страница ненаписанного ещё романа длиной в одну непутёвую жизнь. Сейчас мне- всего лишь неполных семнадцать; кто-то оставил их на Большом Каретном- я, пожалуй, бережно развешу на дальней стене этой Чебуречной с торчащим поверх большим уродливым кондиционером. Стоп…кондиционер…
17 лет безжалостно удваиваются, напомнив о себе пониженным давлением и шуршанием пятисотрублёвок в заднем кармане. У физиономии стоящего рядом майора средних лет- такое же благостно-просветлённое выражение. Интересно, мы плывём в одной лодке?
Время ожидания в очереди -время мистическое, предоставляющее уникальный шанс избавиться на четверть часа от своего эго и стать частью геометрии жизни. Двенадцать человек в этой очереди, двенадцать судеб, двенадцать параллельных линий, что пересеклись в одной точке словно насмехаясь над стариком Эвклидом. Через минуту кто-то заберёт свой поднос и нас останется одиннадцать, а может, к очереди присоединится компания подзагулявших студентов, но сейчас, сей миг нас ровно двенадцать- как апостолов в ‘’Тайней вечере’’, как красноармейцев в поэме Блока, и вроде бы надо с кем-то поделиться этим открытием- да хотя бы с тем же майором- но я не стану этого делать, потому что вижу то, что другим недоступно. Я вижу ещё одного- тринадцатого: того, кто незримо всегда здесь.
С утра он пил зубровку на Савёловском, потом- кориандровую на Каляевской, потом -на улице Чехова, и вот к двум пополудни стоит уже здесь, в этой очереди( апостольской ли? красноармейской?- Бог весть…). Веничка Ерофеев- человек, не знающий, что слово ‘’водка’’ на самом деле пишется через ‘’т’’; тот, что бродит тенью средь людского потока, бурно фонтанирующего из выхода метро и разливающегося по кривым сретенским переулкам.
- Вот и соврал!,- скажет наблюдательный критик, изучив первоисточники и жизнеописание поэта, многократно пережёванное авторитетными литературоведами.- Не было в книге ничего такого, никаких чебуреков!
- Да, не было,- вынужденно соглашусь- но стоит ли распихивать по лабиринтам судьбы, пусть и зафиксированной на книжной бумаге, хаотичный космос нашего воображения? Пройдитесь сами десяток-другой раз с Савёловского вокзала на Курский, и вы неизбежно окажетесь здесь, среди высоких металлических столов, покрытых серым в крапинку ламинатом. Поэт, порвавший с условностями несвободного общества в котором жил, просто не мог пройти мимо места, где свободу разливали по стаканам прямо с утра!
- Водка = свобода? Абсурд…
- Не соглашусь с вами. Человек, выпивший с утра 100 грамм и закусивший чебуреком, неподвластен Системе, он выпадает из Матрицы, он- error, ошибка всезнающего программирования. Сотни, тысячи гигабайт этого огромного симулятора жизни стекаются по утрам на конечные станции метро и едут в центр. Разве вы, толкаясь в переполненном вагоне и простаивая часами в пробке, не мечтали оказаться в числе счастливчиков, едущих в обратном направлении? И казалось бы, всё просто: надо сделать только первый шаг, дойти до чебуречной, до бутербродной, до ближайшей ‘’стекляшки’’, а потом сесть на утреннюю электричку до Петушков, но заложенная в голове программа уже шепчет наводящие вопросы:’’А как же работа? Разъярённый шеф? Невыплаченные кредиты и социальный статус?’’
…Подходит мой черёд, и я, слегка помявшись, заказываю ‘’четыре чёрненьких чумазых чебурека’’ и бутылку лимонада ‘’Буратино’’. Позорное малодушие- лимонад вместо водки… Прости меня, Венедикт Васильевич, я всего лишь часть этой системы, я оставил свою Свободу в туалете второго гейта аэропорта Джакарты, ровно в ту минуту, когда менял выгоревшие от солнца шорты на стандартный джинсовый деним. Не потому, что в Москве было холодно- отнюдь, стояла вполне летняя погода, просто ‘’так принято’’, и теперь моя свобода свернулась калачиком в пятистах километрах южнее экватора и тихонечко скулит, как забытый хозяевами ушастый спаниель.
Но довольно соплей, ближе к еде! Ах, какое блаженство- рвать зубами сочную мякоть мясного фарша, аппетитно чавкать и ловить языком струйки горячего бульона, что вытекают живительной ниткой на тарелку! Большая сытная порция- достойный финал короткого путешествия. Самостоятельного- подчеркну- путешествия: сюда не продают путёвок, и никакому выжившему из ума агенту не придёт в голову рекламировать тур ‘’Тайны и загадки древней Чебуречной. All inclusive. В стоимость входят: трансфер, питание, напитки, страховка, двухместное размещение’’. И пусть в моём стакане лимонад вместо водки, пусть до моей свободы- вереница перелётов длиною в сутки, пусть моя электричка всегда приходит на Курский вокзал- всё равно я рад, что превратился из ‘’Шигапов А.С. , ЗАО’’Антикор’’,начальник ОМТС ’’ в пропахшего дорожной пылью Popados’а , только что вернувшегося из Индонезии и уже улетающего в Дамаск.
Осторожно, двери закрываются! Поезд проследует с остановками: Москва, Железнодорожный, Петушки, Бангкок, Янгон, Кабул, Медан, Бейрут, далее везде…
Написано в электричках ''Железнодорожный-Москва'', ''Фрязево-Москва'', ''Петушки-Москва'', а/п Шереметьево-2.
Сентябрь 2006г.
Да-да, именно так- жирным курсивом и с большой буквы.
Мы городим частокол имён собственных вокруг событий и объектов, которых считаем великими и уникальными, будь то Октябрьская Революция, Соединённое Королевство или Янтарная Комната. Величие подтверждено и запротоколировано километрами киноплёнки, главами и разделами в учебниках, густой ретушью архивных фотографий и нестерпимо ярким рекламно-плакатным глянцем. И вроде бы должен грызть душу и трезвый рассудок червь сомнения: для кого-то этот сиятельный пантеон Заглавных Букв- как спасительная гать в бескрайнем историческом болоте; для иных же- загубленная жизнь, исковерканная судьба или просто временное житейское неудобство. Ни разорённые большевиками купцы, ни наивные аборигены, павшие от клинка Фрэнсиса Дрейка и думать не могли, что становятся частью чего-то Большого и Значительного, а крепостной Ваня Пупкин, которого зачем-то погнали добывать янтарь, видел его в гробу, поскольку уже договорился с Валюхой из соседней деревни побаловаться вечерком на господском сеновале.
И всё же я напишу это слово с большой буквы- Чебуречная, хотя и допускаю мысленно, что жители соседних квартир устали бороться с крысами и прочей нечистью, сбегающейся на призывные запахи, а местные мамаши клянут на чём свет стоит припозднившихся алкашей, запивающих пивом аппетитные мясо-мучные изделия в соседнем сквере и ссущих в соседних же подъездах. Пусть я буду неправ и несколько немилосерден к кому-то, но эта Чебуречная-часть моей жизни, и я нигде не обещал торжества справедливости в своих скромных путевых заметках.
‘’Приезжай ко мне на Шереметьевскую, привози плёнки на оцифровку”,- пробасил в телефонную трубку Алексей Федотенков, характерной интонацией словно продавливая наружу голосовую мембрану. Я только три дня как прилетел с Суматры, и как всегда попросил переписать отснятый фильм на компакт-диск. Дело происходило аккурат пополудни, в животе весенними ручьями разлился желудочный сок, а вектор кратчайшего пути от города Железнодорожный до метро ВДНХ как раз проходил через Сухаревскую площадь.
Путешествие длиной в два часа-почему бы и нет?! Мой последний перелёт из индонезийского Медана в столичный ‘’Домодедово’’ занял 30 часов- и что я помню из них? Триумфальный пятиминутный переезд на полицейской машине с мигалками из первого во второй джакартский терминал, да обжигающий 50-градусный воздух в катарской Дохе, где делал пересадку. Всех впечатлений-на 30 минут. Остальные 29,5 часа заняло тупое ожидание в обшарпанном зале а/п Медана за разглядыванием кургузых индонезийских задниц, ночёвка в безлюдном departure hall международного авиахаба Джакарты, словно перенесённого машиной времени из начала 80-ых, и совсем уже сгустившийся туман в голове у стойки Qatar Airways среди бедуинов, рвущихся зачем-то во Франкфурт- ‘’а ни пошли бы вы все нахер?!’’
Сейчас, топая на станцию пригородных поездов с драгоценными плёнками в портфеле, я словно вырезаю режиссёрскими ножницами многочасовые неинтересные куски из занудного сериала, чтобы слепить из остатков вполне смотрибельное между попкорном и обжималками с подружкой ‘’роуд-муви’’. Ещё совсем недавно болтаясь в зачуханном камбоджийском автобусе ‘’Пном Пень- Станг Тренг’’ и в его чумазом собрате ‘’Проболинго-Кетапанг’’ на острове Ява, я был готов многое отдать за обладание этими ножницами и почикать хотя бы вечернюю часть дороги, когда всё равно ни черта не видать из окна. Но всё-таки тогда я был не один. Долгие бесплодные дискуссии с Владимиром Вольфсоном о судьбах Израиля и Ливана в первом случае и битва гигантов мысли в ‘’города’’ с Ингой Леньшиной( Snusnumrik) во втором позволяли нет-нет, да и вырвать часик-другой из бесконечного временного забора, отделяющего наши отстающие тела от стремительного полёта странствующей мысли. Теперь всё это - в прошлом, сейчас я наедине с дорогой, которую проделал не одну сотню раз, и косметический, еле заметный монтаж никак бы не повредил.
Медленно проплывают над головой большущие буквы ‘’Железнодорожная’’. Всегда поражался находчивости и изобретательности людей, придумавших столь оригинальное название для железнодорожной станции. Это всё равно как чебуречная ‘’Чебурек’’, или итальянский ресторан ‘’Италия’’. Масло масляное. В голову уже полезли всякие подходящие наименования типа ‘’Весёлый обходчик’’, ‘’Голубой вагон’’ и даже ‘’Плюшевая Рельса’’, подсмотренное на одном из форумов, как вдруг на второй платформе из ниоткуда нарисовалась электричка и лязгнула гильотиной дверей нараспашку. Привычным движением я перемахнул через турникет и провалился в её зелёное прокуренное чрево.
Для чего на пригородных платформах поставлены турникеты? Правильно- чтобы спящие на ходу граждане проделывали некие физические упражнения, просыпались и приезжали на работу свежими-бодрыми, повышая тем самым производительность труда. К тому же работники станции всегда имеют возможность посмотреть бесплатное ‘’маски-шоу на железнодорожном транспорте’’, напичканное ржачными гэгами: ‘’Старушка, перелетающая через турникет, зацепилась ногой и сейчас грохнется’’, “Студенты в количестве 12 человек проходят ‘’паровозиком’’. Кому защемит причинные места?’’, и т.п. Девушки демонстрируют безграничные возможности фитнеса, продавливая свои осиные талии в микроскопические зазоры между запретительным шлагбаумом и стенкой, вьюноши же предпочитают проверенный годами ‘’Флосбери Флоп’’.
Я смотрю на этот массовый физкульт сквозь мутное стекло тамбура со смешной надписью ‘’Не п..ис..о..ться’’(кто-то подтёр буквы) и представляю себе, с какой страстью и исступлением буду рвать зубами чебуреки- все три, нет- четыре штуки, а лучше пять. Слюнная железа работает как насос, я щедро делюсь её содержимым с межтамбурным переходом и плюхаюсь в изнеможении на винилис-кожу лавки, отполированной тысячами подмосковных седалищ до состояния свежеокрашенного бампера какой-нибудь иномарки. По шесть бамперов на отсек: настоящий автосалон, только в качестве клиентов не бизнесмены и топ-менеджеры, а вечноподдатые рабочие завода ‘’Серп и Молот’’ и студенты Института Геодезии.
Когда-то на этом перегоне, но в другой стране и в другой жизни, мало кому известный Веничка Ерофеев разбавлял ‘’Российскую’’ ‘’Жигулёвским’’, разбавлял и пил, разбавлял и пил, ‘’властно обнимая правою рукою’’(с) рыжеволосую и пьяную. Да! Властно и с придыханием!- русский язык, ты по-прежнему сочен и свеж, как мохнатый суматранский рамбутан.
‘’Что ж! Играй крутыми боками! Играй, обольстительница! Играй, Клеопатра! Играй, пышнотелая блядь, истомившая сердце поэта! Всё, что есть у меня, всё, что, может быть, есть- всё швыряю сегодня на белый алтарь Афродиты!''(с)В.Е. Я задумчиво осматриваю пролетающую в противоположном направлении электричку ‘’Москва-Петушки’’ и мысленно прикидываю, возможно ли написать нечто подобное, разбавив ‘’Путинку’’’’Бочкарёвым’’. Вполне возможно, окажись Венедикт Васильевич в нашем аудио- и визуализированном веке, достал бы он из пиджака свой трёхмегапиксельный мобильник и щёлкнул портрет мимолётной пассии вместо того, чтобы напрягать извилины в поисках самого нужного, самого животворящего Слова.
Я по обыкновению достаю тетрадь и грызу кончик ручки, пытаясь закончить наконец-таки свой рассказ ‘’Поэзия моих восточных снов…’’, хотя и осознаю всю тщету и мелкосуетность подобных усилий.
Сколь ни точны будут метафоры, как ни обжигающ глагол- все они нынче не стоят и пары удачных фотоснимков. Ты можешь не спать ночами, лихорадочно отстукивая очередную главу на компьютере, изводя домашних и манкируя супружескими обязанностями, но стоит какому-нибудь завзятому фотолюбителю расчехлить свой ‘’семидесятый Nikon’’, выставить экспозицию и навести глубину резкости, удачно отстреляв десяток-другой мегабайт, как в памяти людской, да впрочем, и твоей тоже, останется лишь опубликованный на форуме ‘’Фотоотчёт о похождениях в стране N. Много тяжёлых фоток!’’ Запоминается лишь то, что можно увидеть, услышать или понюхать, и глупо роптать на законы биологии. Я и не ропщу, смиренно принимая собственную участь, а лишь сильнее вгрызаюсь в измочаленный пластмассовый кончик, мучительно пытаясь вспомнить, как добирался из Термеза до Бухары и что при этом чувствовал. Нет, дело всё-таки не в ‘’Жигулёвском’’ и ‘’Бочкарёве’’, просто электрички у нас с тобой, Венедикт Васильевич, идут в противоположных направлениях: моя- на Курский вокзал, твоя- в Бесконечность, далее везде…
На выходе с платформы ‘’Серп и Молот’’ дежурят 33 богатыря, красавцы, все как на подбор, в камуфляже цвета ‘’кварталы серые Харбина’’. Их дядька Черномор, такой же неопределённо-квадратный, рассматривает-расстреливает в упор жидкие ручейки пассажиров, обречённо протекающие сквозь рентген турникетов. Это как система ‘’свой-чужой’’, тест на благонадёжность. Я только что вернулся из ЮВА, я пока чужой этой системе, я в противофазе, я ещё улыбаюсь людям в лифте и говорю русской стюардессе на плече Доха-Москва ‘’One hot tea, пожалуйста’’. Поэтому я критически осматриваю эту толпу ‘’агентов Смитов’’, огинаю платформу по путям и сигаю через забор, используя чью-то заботливо установленную подставку. Интересно, где набирают этих охранников? Их взгляд суше и безжизненней песка пустыни Намиб, их одинаково-овальные лица напоминают арбатские ‘’яйца Фаберже’’, расписанные под Ельцина и Шварценеггера. Наверное, дома их ждут одинаково некрасивые жёны и унылый рассольник вместо Том-Яма. И жизнь их уныло-беспросветна, а всё потому, что они никогда не пробовали настоящих чебуреков, что делают на Сухаревке. Зашли бы когда-нибудь в молодости, потолкались в пёстрой чавкающей толпе, зажмурились от солнечного зайчика, что слепит, играет, преломляясь от нагретой за день витрины- может что и щёлкнуло бы в сером веществе, опыляя драгоценным мозговые извилины, и жизнь потекла бы как упрямая горная река, собственным руслом. Но что мне до их проблем, голод хлещет крапивой о голые пятки, заставляя прыгать по московским нефтеналивным лужам. 50 спринтерских метров, я набираю в лёгкие тяжёлый воздух Площади Ильича и ныряю, аки ловец жемчуга, в глубокий омут столичного сабвея.
Как передвигается по его лабиринтам обычный пассажир мужского пола в возрасте от 12 до 60 лет? Лицо этого страшно занятого человека подчёркнуто равнодушно, но глаза намертво сфокусированы на паре длиннющих женских ножек, двигающихся в пяти метрах спереди в попутном направлении и случайно прикрытых сверху куском материи шириной в гитарную струну. Иногда ножки обмотаны снизу джинсами ‘’на бёдрах’’, давно позабывшими, где находятся эти самые бёдра и предательски выставляющими напоказ ярко-красные ‘’стринги’’ . Что делают эти глаза с предметом вожделения может описать лишь милицейский протокол, но тут внутренний автопилот сообщает своему хозяину, что ‘’объект’’ движется в сторону Таганской линии, а нам позарез нужно на Калужско-Рижскую. В последний, восемнадцатый раз проделав с ‘’объектом’’ то, что сурово карается статьёй ‘’за совращение и развращение’’, обычный пассажир мужского пола от 12 до 60 лет меняет траекторию движения и без труда находит очередную ‘’путеводную звезду Аделаиду’’ на следующие 15 минут.
Доехав от ‘’Площади Ильича’’ до ‘’Сухаревской’’ с пересадкой на ‘’Новокузнецкой’’, я схлопотал как минимум три виртуальных пятилетних срока по той же самой статье. А что вы хотели- я такой же обычный пассажир мужского пола от 12 до 60 лет и больше месяца болтался по мусульманской Азии с её специфическим женским населением. Ещё в середине этого путешествия, сидя на койке своего хостела в Куала Лумпуре, я поражался, что проходящие мимо потные немецкие бэкпекерши с огромными баулами кажутся мне расписными красавицами. Теперь же только мысль о свеженажаренных чебуреках, откинутых с жаровни в эмалированный таз на раздачу, смогла спасти от окончательного морального разложения и вернуть греховодника в лоно семьи и церкви. Вынырнув из подземелье на свет Божий, я стряхнул с себя остатки низменных желаний и оглянулся окрест.
Почему Колхозную площадь переименовали в Сухаревскую? Я так понимаю, чтобы восстановить историческую справедливость и отстроить заново знаменитую Сухаревскую башню. Тут и старое название пригодится. Вместо этого , как обычно, на том самом месте возвели рядовой колхозный бизнес-центр с обязательным ‘’Макдональдсом’’ на первом этаже. Ну так и переименуйте обратно в ‘’Колхозную’’, чтоб всё совпадало! Все атрибуты развитого капиталистического колхоза - многочисленные лотки, магазинчики и киоски, усыпавшие небольшую площадь с частотой противотанковых надолбов- имеются, образцово-показательная фабрика-кухня со стерильными чизбургерами и картошкой фри -здесь же, завлекает офисных клерков пятирублёвым счастьем в сахарном рожке. И только рудимент недавнего социалистического прошлого - Чебуречная с ужасно несовременным названием ‘’Дружба’’ портит радостную картину коллективного зарабатывания и траты шального столичного бабла.
Я пробираюсь к заветному дому по адресу Панкратьев переулок , 2 ; крадусь между стеной павильона ‘’Бытовая химия’’ и кованой оградой газона, чертыхаюсь, наступая в лужу и кляну на чём свет стоит коммерсов, понатыкавших тут свои точки.
Этот небольшой пятачок возле метро неразрывно связан в моей памяти с теми временами, когда я со своим одноклассником Маратом стоял на высоченном пешеходном мосту станции ‘’Лосиноостровская’’ и жадно вдыхал незнакомый московский воздух, пропитанный запахом шпал и слегка вибрирующий от лязга проходящих товарняков. Запах Большого Города, запах свободы, я до сих пор ощущаю его жжение, едва попадая на какой-нибудь вокзал.
Тогда будущий абитуриент МИСИ был одет по последней провинциальной моде: мамины джинсы ‘’Монтана’’, серая ‘’олимпийка’’ и полукеды ‘’Эластик’’производства Нижнекамского шинного завода. Руку оттягивал зелёный чемодан гладкого дерматину- немой свидетель взятия Азова, в голове мыльными пузырями порхали сладкие мечты о покорении столицы, ощерившейся шпилями сталинских высоток. Сколько этих пузырей лопнуло в первый же месяц -не считано, да и незачем. Время в стране наступало непонятное- 1989 год, уже отыграл в ‘’Олимпийском’’ Pink Floyd, но при поступлении ещё интересовались членством в ВЛКСМ.
Студентами мы часто ездили в излюбленные точки общепита: блинную на Таганке, пельменную на ‘’Ногина’’ и сюда, на тогда ещё метро ‘’Колхозная’’. Потом Марат сел за квартирную кражу, а я всё так же исправно заходил за новой порцией свежих чебуреков, отмечая про себя как меняется со временем этот уголок старой Москвы между Сретенкой и Садовым Кольцом.
Сначала в подъезде за углом открылся один из первых в городе коммерческих магазинов ‘’Григорий’’, где насупленная толпа подолгу рассматривала японские двухкассетники. Потом на пятачке возле метро как мухомор после грибного дождя вырос символ новой жизни- коммерческий ларёк, продававший вполне осязаемую мечту- варёные джинсы ‘’пирамиды’’ и баночную ‘’Фанту’’. Продавцы считались наместниками Бога на земле (ходили сплетни об их фантастических доходах), сами же Боги разъезжали на ‘’вишнёвых девятках’’, отовариваясь в том же ‘’Григории’’. Потом были танки, митинги, малиновые пиджаки, лихие перестрелки, ‘’голосуй, или проиграешь’’ и прочая мутная пена последней волны XX-ого века, то смывающей к едрене фене со старой площади все коммерческие полипы, то открывающая в соседнем подъезде очередной безумный магазин. И лишь непотопляемая ‘’Дружба’’ гранитным утёсом нависала над шелухой скоротечных перемен, принимая то испуганных солдатиков, призванных защищать чей-то потом и кровью наворованный миллиард, то угрюмых качков, запивающих очередную загубленную душу водкой из пластикового стаканчика. Всякий народ ошивался здесь, о каждом и не упомнишь…
Сейчас заветная дверь насмерть зажата закусочной ‘’Мир’’ и ‘’Индийскими специями’’. Я, не желая ничем закусывать и занюхивать, ныряю в этот промежуток и оказываюсь в просторном салоне машины времени, не знаю- водителем или пассажиром. Взгляд упирается в облезлый пол, устланный продавленным мрамором, а на нём- ноги, мои ноги, обутые в тот же ‘’Эластик’’; и мысли, мысли…о чём они, эти мысли? Отнесите меня, мои мысли, туда, где всё просто; где победа- полученный зачёт по сопромату, где счастье- мимолётная искра в глазах симпатичной однокурсницы. Всё, что нажил, всё, что познал и увидел- отдам без остатка за одну только возможность потоптаться в очереди, сжимая в кулаке последний металлический рубль! Последний рубль -как последний рубеж, дальше- чистая страница ненаписанного ещё романа длиной в одну непутёвую жизнь. Сейчас мне- всего лишь неполных семнадцать; кто-то оставил их на Большом Каретном- я, пожалуй, бережно развешу на дальней стене этой Чебуречной с торчащим поверх большим уродливым кондиционером. Стоп…кондиционер…
17 лет безжалостно удваиваются, напомнив о себе пониженным давлением и шуршанием пятисотрублёвок в заднем кармане. У физиономии стоящего рядом майора средних лет- такое же благостно-просветлённое выражение. Интересно, мы плывём в одной лодке?
Время ожидания в очереди -время мистическое, предоставляющее уникальный шанс избавиться на четверть часа от своего эго и стать частью геометрии жизни. Двенадцать человек в этой очереди, двенадцать судеб, двенадцать параллельных линий, что пересеклись в одной точке словно насмехаясь над стариком Эвклидом. Через минуту кто-то заберёт свой поднос и нас останется одиннадцать, а может, к очереди присоединится компания подзагулявших студентов, но сейчас, сей миг нас ровно двенадцать- как апостолов в ‘’Тайней вечере’’, как красноармейцев в поэме Блока, и вроде бы надо с кем-то поделиться этим открытием- да хотя бы с тем же майором- но я не стану этого делать, потому что вижу то, что другим недоступно. Я вижу ещё одного- тринадцатого: того, кто незримо всегда здесь.
С утра он пил зубровку на Савёловском, потом- кориандровую на Каляевской, потом -на улице Чехова, и вот к двум пополудни стоит уже здесь, в этой очереди( апостольской ли? красноармейской?- Бог весть…). Веничка Ерофеев- человек, не знающий, что слово ‘’водка’’ на самом деле пишется через ‘’т’’; тот, что бродит тенью средь людского потока, бурно фонтанирующего из выхода метро и разливающегося по кривым сретенским переулкам.
- Вот и соврал!,- скажет наблюдательный критик, изучив первоисточники и жизнеописание поэта, многократно пережёванное авторитетными литературоведами.- Не было в книге ничего такого, никаких чебуреков!
- Да, не было,- вынужденно соглашусь- но стоит ли распихивать по лабиринтам судьбы, пусть и зафиксированной на книжной бумаге, хаотичный космос нашего воображения? Пройдитесь сами десяток-другой раз с Савёловского вокзала на Курский, и вы неизбежно окажетесь здесь, среди высоких металлических столов, покрытых серым в крапинку ламинатом. Поэт, порвавший с условностями несвободного общества в котором жил, просто не мог пройти мимо места, где свободу разливали по стаканам прямо с утра!
- Водка = свобода? Абсурд…
- Не соглашусь с вами. Человек, выпивший с утра 100 грамм и закусивший чебуреком, неподвластен Системе, он выпадает из Матрицы, он- error, ошибка всезнающего программирования. Сотни, тысячи гигабайт этого огромного симулятора жизни стекаются по утрам на конечные станции метро и едут в центр. Разве вы, толкаясь в переполненном вагоне и простаивая часами в пробке, не мечтали оказаться в числе счастливчиков, едущих в обратном направлении? И казалось бы, всё просто: надо сделать только первый шаг, дойти до чебуречной, до бутербродной, до ближайшей ‘’стекляшки’’, а потом сесть на утреннюю электричку до Петушков, но заложенная в голове программа уже шепчет наводящие вопросы:’’А как же работа? Разъярённый шеф? Невыплаченные кредиты и социальный статус?’’
…Подходит мой черёд, и я, слегка помявшись, заказываю ‘’четыре чёрненьких чумазых чебурека’’ и бутылку лимонада ‘’Буратино’’. Позорное малодушие- лимонад вместо водки… Прости меня, Венедикт Васильевич, я всего лишь часть этой системы, я оставил свою Свободу в туалете второго гейта аэропорта Джакарты, ровно в ту минуту, когда менял выгоревшие от солнца шорты на стандартный джинсовый деним. Не потому, что в Москве было холодно- отнюдь, стояла вполне летняя погода, просто ‘’так принято’’, и теперь моя свобода свернулась калачиком в пятистах километрах южнее экватора и тихонечко скулит, как забытый хозяевами ушастый спаниель.
Но довольно соплей, ближе к еде! Ах, какое блаженство- рвать зубами сочную мякоть мясного фарша, аппетитно чавкать и ловить языком струйки горячего бульона, что вытекают живительной ниткой на тарелку! Большая сытная порция- достойный финал короткого путешествия. Самостоятельного- подчеркну- путешествия: сюда не продают путёвок, и никакому выжившему из ума агенту не придёт в голову рекламировать тур ‘’Тайны и загадки древней Чебуречной. All inclusive. В стоимость входят: трансфер, питание, напитки, страховка, двухместное размещение’’. И пусть в моём стакане лимонад вместо водки, пусть до моей свободы- вереница перелётов длиною в сутки, пусть моя электричка всегда приходит на Курский вокзал- всё равно я рад, что превратился из ‘’Шигапов А.С. , ЗАО’’Антикор’’,начальник ОМТС ’’ в пропахшего дорожной пылью Popados’а , только что вернувшегося из Индонезии и уже улетающего в Дамаск.
Осторожно, двери закрываются! Поезд проследует с остановками: Москва, Железнодорожный, Петушки, Бангкок, Янгон, Кабул, Медан, Бейрут, далее везде…
Написано в электричках ''Железнодорожный-Москва'', ''Фрязево-Москва'', ''Петушки-Москва'', а/п Шереметьево-2.
Сентябрь 2006г.