Русская идентичность и конфликт в Новороссии: наши тактические задачи (1)
Прогрессирующий слив Новороссии и кажущаяся невозможность его предотвратить усиливает упаднические настроения среди русской общественности, разительно контрастируя с воодушевлением и подъёмом на начальной стадии Русской весны. Психологическая устойчивость снижается до критического уровня, порождая сомнения в дееспособности русской цивилизации как таковой. Сегодня можно с полной уверенностью констатировать, что следствием событий последнего года стала полноценная фрустрация, экзистенциальный кризис русского самосознания и русской политической идентичности, пути преодоления которых пока что плохо просматриваются в ближайшей перспективе.
Тем не менее, смиряться с таким положением вещей и прекращать сопротивление на радость нашим противникам категорически недопустимо. Конечно, я не призываю ударяться в безосновательный ура-патриотизм и слепую веру в неизбежность нашей исторической победы. Хотя и она, разумеется, не помешает. Но помимо веры, нам нужно чёткое понимание того, с каким конкретно противником мы имеем дело, какие задачи нужно решать, и какого рода сопротивление требуется на сегодняшнем этапе. Попытаемся обозначить истоки и контуры проблемы, чтобы затем наметить ряд первоочередных тактических задач в рамках продолжающейся борьбы за Русский мир.
Вот нужно было русским князьям сравняться с византийскими императорами - и обратили русский люд в один прекрасный день в православие коллективным крещением в днепровской купели. Нужно было утвердить статус европейской империи - срочно сбрили бороды и одели в немецкое платье. А понадобилось построить центр мирового социализма - создали «советского человека» с соответствующими культурными атрибутами.
Постсоветский период ознаменовался аморфностью как внешнеполитических амбиций РФ, так и задач общественного строительства. С одной стороны, Москва сохраняла претензии на статус великой державы, но, с другой, не могла чётко обозначить, на чём конкретно этот статус мог зиждиться.
Сначала новые демократы лелеяли утопические надежды на то, что этот статус будет признан автоматически, как награда за сдачу в «холодной войне». Когда нереалистичность таких надежд стала очевидной, стали искать другие источники, то обосновывая свою полезность для Запада в деле нейтрализации глобальных угроз, то пытаясь выстроить свой военно-политический союз или интеграционное объединение, то имитируя своеобразную идейную фронду Западу и обличая «блеск и нищету» западной гегемонии, а то уповая на исключительную глобальную значимость своих энергетических ресурсов.
Все эти действия, даже если и предусматривали некоторую степень противодействия Западу, всё равно были направлены на то, чтобы добиться от него политического признания - как максимум в форме включения в западное сообщество на полноправной основе и в статусе одного из ведущих игроков, как минимум в форме системного компромисса, который бы закреплял особую роль и статус РФ в европейском пространстве. Вариации касались только акцентов: если сначала лейтмотив звучал «Признайте нас, мы ведь хорошие!», то в дальнейшем к нему добавились нотки прагматизма «Мы же вам очень нужны!» или даже угрозы «Признавайте, а то вам хуже будет!».
Подобные заигрывания с Западом, тем не менее, сопровождались репродукцией определённого набора риторических и практических действий, традиционно ассоциируемых внутренней общественностью со статусом великой державы. Неважно, что эти действия носили преимущественно символический или репрезентативный характер, как приснопамятная Олимпиада в Сочи. Но в глазах обывателя определённое представление о подобающем международном статусе страны они, тем не менее, поддерживали.
И, надо признать, это очень раздражало и продолжает раздражать Запад. Даже мало чем подкреплённая риторика и малозначимые, с точки зрения реальных последствий, шаги российского руководства, сумбурно и непоследовательно воспроизводящие отдельные признаки русской великодержавности, вызывали устойчивое недоверие у ближайших партнёров, так как гипотетически создавали возможность для возврата к имперской политике вопреки ограниченности ресурсного потенциала.
Главной причиной, объясняющей глубокие сомнения США и их союзников в необратимости восстановления целостности русского цивилизационного пространства, выступало сохранение социокультурной близости и относительной однородности образованных на его обломках формально независимых стран, что обуславливало их сравнительно лёгкую интегрируемость в единое государственное пространство. Как это ни парадоксально, но после более, чем двадцати лет дезинтеграции общества стран СНГ оставались более интегрированными и гомогенными, чем государства ЕС после более, чем полувека целенаправленной интеграции. А это означало, что непреодолимых ментальных препятствий для успешной реализации имперской политики Москвы в том или ином её виде не существовало, поэтому в деле недопущения воссоединения Русского мира западному сообществу приходилось полагаться только на заигрывания с вороватыми и ненадёжными местными элитами стран СНГ.
Для достижения же в полной мере желаемого эффекта необратимости, Западу нужно было добиться делегитимизации этой политики в глазах русской общественности или, говоря более благообразным языком, преодолеть «постимперский синдром» России, заставить её смириться с существующим порядком вещей и стать «нормальной страной» (вернее, «нормальными странами») без особых политических претензий. В западной риторике это обозначается понятием «сосредоточиться на внутреннем развитии и модернизации», что отражает тот сущностный выбор (наиболее чётко сформулированный в «Постимпериуме» Дмитрия Тренина), который они нам пытаются навязать - либо имперский курс, либо внутреннее развитие, причём развитие по западным лекалам, западными методами и под западным контролем как единственно возможное.
Реализация данной задачи все эти годы сталкивалась с одной фундаментальной проблемой, а именно неспособностью создать соответствующую индивидуальную русскую идентичность, которая бы закрепляла отказ от имперского мышления в своих глубинных мировоззренческих основах. В некоторой мере этому препятствовало руководство РФ, используя монополизированный им патриотический дискурс в целях собственной легитимизации. Но ключевой причиной оставалась всё-таки определённая инерция общественного сознания, в котором представление о России как о великой державе не подверглось радикальному слому.
Если поражение Германии во Второй Мировой войне означало тотальную фрустрацию национального проекта и национальной идентичности, из-за которой сама мысль об экспансионизме стала кощунственной, а понятие «национальные интересы» выпало из политического лексикона на полстолетия, поражение СССР в «холодной войне» к полной фрустрации не привело, даже несмотря на распад страны. А Западу нужна именно такая фрустрация, чтобы сама мысль о возрождении Великой России претила русским, чтобы они стыдились своих имперских амбиций в прошлом и даже не допускали возможности возврата к ним в будущем. Платить и каяться. И почитать это за благо.
Причём это касается как русских, проживающих в РФ, так и граждан других стран СНГ, для которых привлекательность восстановления единого русского государства все эти годы оставалась неоспоримой в сравнении с построением искусственной государственности новых независимых образований. Факт этой привлекательности, проявившийся в полной мере в событиях 2014 года, стал неожиданным и довольно неприятным открытием для западных политиков, склонных умалять или вовсе сбрасывать его со счетов после двух десятилетий массированной идеологической обработки населения данных стран и ублажения его мантрами о безальтернативности «европейского выбора» из уст представителей местных элит. Неподдельное воодушевление, вызываемое Русской весной в городах Новороссии, на какое-то время обескуражило Запад и убедило его в необходимости окончательного подавления чрезмерно живучего русского духа. Да и сама идея Новороссии, утверждающая прямую связь исконных русских земель с российским государством и общность русских людей внутри и вне РФ, представляет собой, по сути, первый реальный идеологический вызов западной политике в СНГ в постсоветский период.
И вот в деле доказательства постыдности, тщетности и непомерной затратности великодержавных амбиций России конфликт в Новороссии выступил очень хорошим подспорьем для Запада. Потому что создал условия для достижения того, чего так и не удалось достичь в 1991-м, - унижения и фрустрации русской идентичности.
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Тем не менее, смиряться с таким положением вещей и прекращать сопротивление на радость нашим противникам категорически недопустимо. Конечно, я не призываю ударяться в безосновательный ура-патриотизм и слепую веру в неизбежность нашей исторической победы. Хотя и она, разумеется, не помешает. Но помимо веры, нам нужно чёткое понимание того, с каким конкретно противником мы имеем дело, какие задачи нужно решать, и какого рода сопротивление требуется на сегодняшнем этапе. Попытаемся обозначить истоки и контуры проблемы, чтобы затем наметить ряд первоочередных тактических задач в рамках продолжающейся борьбы за Русский мир.
- Русская идентичность и внешняя политика.
Вот нужно было русским князьям сравняться с византийскими императорами - и обратили русский люд в один прекрасный день в православие коллективным крещением в днепровской купели. Нужно было утвердить статус европейской империи - срочно сбрили бороды и одели в немецкое платье. А понадобилось построить центр мирового социализма - создали «советского человека» с соответствующими культурными атрибутами.
Постсоветский период ознаменовался аморфностью как внешнеполитических амбиций РФ, так и задач общественного строительства. С одной стороны, Москва сохраняла претензии на статус великой державы, но, с другой, не могла чётко обозначить, на чём конкретно этот статус мог зиждиться.
Сначала новые демократы лелеяли утопические надежды на то, что этот статус будет признан автоматически, как награда за сдачу в «холодной войне». Когда нереалистичность таких надежд стала очевидной, стали искать другие источники, то обосновывая свою полезность для Запада в деле нейтрализации глобальных угроз, то пытаясь выстроить свой военно-политический союз или интеграционное объединение, то имитируя своеобразную идейную фронду Западу и обличая «блеск и нищету» западной гегемонии, а то уповая на исключительную глобальную значимость своих энергетических ресурсов.
Все эти действия, даже если и предусматривали некоторую степень противодействия Западу, всё равно были направлены на то, чтобы добиться от него политического признания - как максимум в форме включения в западное сообщество на полноправной основе и в статусе одного из ведущих игроков, как минимум в форме системного компромисса, который бы закреплял особую роль и статус РФ в европейском пространстве. Вариации касались только акцентов: если сначала лейтмотив звучал «Признайте нас, мы ведь хорошие!», то в дальнейшем к нему добавились нотки прагматизма «Мы же вам очень нужны!» или даже угрозы «Признавайте, а то вам хуже будет!».
Подобные заигрывания с Западом, тем не менее, сопровождались репродукцией определённого набора риторических и практических действий, традиционно ассоциируемых внутренней общественностью со статусом великой державы. Неважно, что эти действия носили преимущественно символический или репрезентативный характер, как приснопамятная Олимпиада в Сочи. Но в глазах обывателя определённое представление о подобающем международном статусе страны они, тем не менее, поддерживали.
И, надо признать, это очень раздражало и продолжает раздражать Запад. Даже мало чем подкреплённая риторика и малозначимые, с точки зрения реальных последствий, шаги российского руководства, сумбурно и непоследовательно воспроизводящие отдельные признаки русской великодержавности, вызывали устойчивое недоверие у ближайших партнёров, так как гипотетически создавали возможность для возврата к имперской политике вопреки ограниченности ресурсного потенциала.
Главной причиной, объясняющей глубокие сомнения США и их союзников в необратимости восстановления целостности русского цивилизационного пространства, выступало сохранение социокультурной близости и относительной однородности образованных на его обломках формально независимых стран, что обуславливало их сравнительно лёгкую интегрируемость в единое государственное пространство. Как это ни парадоксально, но после более, чем двадцати лет дезинтеграции общества стран СНГ оставались более интегрированными и гомогенными, чем государства ЕС после более, чем полувека целенаправленной интеграции. А это означало, что непреодолимых ментальных препятствий для успешной реализации имперской политики Москвы в том или ином её виде не существовало, поэтому в деле недопущения воссоединения Русского мира западному сообществу приходилось полагаться только на заигрывания с вороватыми и ненадёжными местными элитами стран СНГ.
Для достижения же в полной мере желаемого эффекта необратимости, Западу нужно было добиться делегитимизации этой политики в глазах русской общественности или, говоря более благообразным языком, преодолеть «постимперский синдром» России, заставить её смириться с существующим порядком вещей и стать «нормальной страной» (вернее, «нормальными странами») без особых политических претензий. В западной риторике это обозначается понятием «сосредоточиться на внутреннем развитии и модернизации», что отражает тот сущностный выбор (наиболее чётко сформулированный в «Постимпериуме» Дмитрия Тренина), который они нам пытаются навязать - либо имперский курс, либо внутреннее развитие, причём развитие по западным лекалам, западными методами и под западным контролем как единственно возможное.
Реализация данной задачи все эти годы сталкивалась с одной фундаментальной проблемой, а именно неспособностью создать соответствующую индивидуальную русскую идентичность, которая бы закрепляла отказ от имперского мышления в своих глубинных мировоззренческих основах. В некоторой мере этому препятствовало руководство РФ, используя монополизированный им патриотический дискурс в целях собственной легитимизации. Но ключевой причиной оставалась всё-таки определённая инерция общественного сознания, в котором представление о России как о великой державе не подверглось радикальному слому.
Если поражение Германии во Второй Мировой войне означало тотальную фрустрацию национального проекта и национальной идентичности, из-за которой сама мысль об экспансионизме стала кощунственной, а понятие «национальные интересы» выпало из политического лексикона на полстолетия, поражение СССР в «холодной войне» к полной фрустрации не привело, даже несмотря на распад страны. А Западу нужна именно такая фрустрация, чтобы сама мысль о возрождении Великой России претила русским, чтобы они стыдились своих имперских амбиций в прошлом и даже не допускали возможности возврата к ним в будущем. Платить и каяться. И почитать это за благо.
Причём это касается как русских, проживающих в РФ, так и граждан других стран СНГ, для которых привлекательность восстановления единого русского государства все эти годы оставалась неоспоримой в сравнении с построением искусственной государственности новых независимых образований. Факт этой привлекательности, проявившийся в полной мере в событиях 2014 года, стал неожиданным и довольно неприятным открытием для западных политиков, склонных умалять или вовсе сбрасывать его со счетов после двух десятилетий массированной идеологической обработки населения данных стран и ублажения его мантрами о безальтернативности «европейского выбора» из уст представителей местных элит. Неподдельное воодушевление, вызываемое Русской весной в городах Новороссии, на какое-то время обескуражило Запад и убедило его в необходимости окончательного подавления чрезмерно живучего русского духа. Да и сама идея Новороссии, утверждающая прямую связь исконных русских земель с российским государством и общность русских людей внутри и вне РФ, представляет собой, по сути, первый реальный идеологический вызов западной политике в СНГ в постсоветский период.
И вот в деле доказательства постыдности, тщетности и непомерной затратности великодержавных амбиций России конфликт в Новороссии выступил очень хорошим подспорьем для Запада. Потому что создал условия для достижения того, чего так и не удалось достичь в 1991-м, - унижения и фрустрации русской идентичности.
Часть 2
Часть 3
Часть 4