(no subject)
Мы знаем приближение грозы,
Бильярдного раскатистого треска, -
Позвякивают ведра и тазы,
Кликушествует злая занавеска.
В такую ночь в гостинице меня
Оставил сон и вынудил к беседе
С самим собой. Педалями звеня,
Горбун проехал на велосипеде
В окне моем. Я не зажег огня.
Блажен, кто спит. Я встал к окну спиной.
Блажен, кто спит в разгневанном июле.
Я в сумерки вгляделся - предо мной
Сиделкою душа спала на стуле.
Давно ль, скажи, ты девочкой была?
Давно ль провинциалкой босоногой
Ступни впервые резала осокой,
И плакала, и пела? Но сдала
И, сидя, спишь в гостинице убогой.
Морщинки. Рта порочные углы.
Тяжелый сон. Виски в капели пота.
И страшно стало мне в коробке мглы -
Ужели это все моя работа!
С тех пор боюсь: раскаты вдалеке
Поднимут за полночь настойчиво и сухо -
На стуле спит усталая старуха
С назойливою мухой на щеке.
Я закричу, умру - горбун в окне,
Испуганная занавесь ворвется.
Душа вздрогнет, медлительно очнется,
Забудет все, отдаст усталость мне
И девочкой к кому-нибудь вернется.
Прекрасные стихи о душе Сергея Гандлевского образца 1976 года. Вспоминается триллер Оскара Уайлда про жутковатый портрет, отражающий падение погрязшего в разврате человека, и оставляющий его внешность обманчиво молодой вплоть до трагической развязки, после которой все возвращается на свои места - красивое лицо на портрете и кошмарный старик на полу. Здесь все не так мелодраматично, но старуха-душа, превращающаяся в девочку, тоже запоминается надолго. Всегда казалось, что на тот свет мы должны попадать либо детьми, либо стариками (в зависимости от доставшегося департамента). Ибо ни в раю, ни в аду просто взрослым делать нечего…