Акция-инсталляция "Хуевые художники" и акция "Даешь пизды!"
Эскизы акции-инсталляции "Хуевые художники" прошли в 2002-2004 гг. Интерактивная инсталляция была представленя в галерее Reflex на Арт-Стрелке 8 марта 2005 года и в Зверевском центре в Москве 23 июня 2006 года. Под "хуевым" подразуемевается искусство 1) мужское, 2) русское и 3) когда всем художникам "хуёво". Главный медиа-художник группы Война фотографировал "хуевых" российских художников и сразу же вешал их портреты на стены. Огромная надпись на стене гласила: "Хуевые художники". Активист хотел показать ужас запредельного Ничто в глазах русского художника. Проект снимался в сумерках Арт-Стрелки, Арт-Клязмы, Арт-Местечка и т.п. В проект в качестве подрубрик входят серии Шизофрения и Пиздатое искусство (см. по тэгам).
В заключение выставки прошла акция группы Война "Даешь пизды!" ("Или хересу бутылку, или хуем по затылку!". В рамках акции обездвиженных и больной активист ударил полной бутылкой хересу по голове случайного зрителя, презрительно назвавшего группу Война "говном и трусами". Бутылка разбилась, зритель залитый кровью потерял сознание.
Портрет Д.А. Пригова был сделан первым в этой фотосерии.
Дмитрию Алексанычу Пригову художник еще в 1987 году посвятил стихотворение
На приезд в Тарту Д. А. Пригова
Эпиграф:
"В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я
Я, я лежал, Пригов Дмитрий Александрович!"
Сомнительно мне, что лежал в долине Дагестана
Труп Пригова Д. А. и что его дымилась рана.
Я не скажу, что труп лежал там мой, Сарно А. Ю.
Всё шутки Ваши, Дмитрий Алексаныч! Зуб даю,
Что даже Пушкина там трупа не бывало,
Ну, можить, лошадь дохлая действительно лежала,
Но чтобы Пушкин, Лермонтов, Д. Пригов, А. Сарно!
Долина Дагестана место экзотическое, но
В конце концов не склад для трупов столь приметных,
Не место для мечтаний беззаветных!
Зачем нам всем в долине обязательно лежать?
Не лучше ль, отомстив врагу, на лошади скакать!
Олег Кулик
Коля Филатов
Влад Мамышев-Монро
Саша Виноградов
Юра Альберт
Сергей Ануфриев
Сережа Братков
Дима Булныгин
Володя Дубосарский
Илья Фальковский
Саша Флоренский
Марат Гельман
Дима Гутов
Лев Ивзович
Петя Караченцов
Жора Литичевский
Макс Мамсиков
Слава Мизин
Толя Осмоловский
Гоша Острецов
Коля Полисский
Вова Сальников
Юра Шабельников
Костя Скотников
Женя Уманский
Костя Звездочетов
Так выглядела выставка в Зверевском центре. Фотки были прибиты железными кнопами к фанерному щиту. 24 портрета рядами по 6 штук.
Выставку в галерее Reflex я сопроводил следующим весьма заумным текстом. Сейчас уже сам не очень понимаю, что же я хотел этим сказать. Но сказанного не воротишь. В общем, кому не лень, можно почитать:
"Хуевое искусство vs. Пиздатое искусство", или Метафизика эротичности
Поль Валери определил Текст как Тело. В самом деле, когда мы смотрим на любую фотографию (а это тоже своего рода "текст"), мы обретаем собственную Телесность. Человек хочет искусства, как он хочет Тела и в этом смысле любая фотография телесна и эротична, пусть на ней изображены лишь деревья и животные. Человек проникает в мир фото прямо в сапожищах, со всеми иллюзиями собственного Тела и фотография становится новой формой его плотской оболочки. Здесь каждый акт восприятия искусства - это рождение обновленного Тела зрителя. И фото лишь кажется ему Телом Другого. На самом деле это "новое" Тело самого зрителя. "Текст, открывающийся в пространстве чтения, это наше другое тело, которым мы вновь и вновь желаем обладать" (Подорога). Фотография - это всегда некая форма, линия, а линия всегда вещественна. В линии всегда заключено не только Тело, но и его движение. Даже если перед нами абстракция, "телесное" движение все равно в ней скрыто присутствует. Точно так же, как оно есть и в жесте, и в цветовом пятне, и в воображаемом взмахе ресниц. Собственно, линия порождается к жизни не столько движением тела, сколько самой идеей телесности. Ну, а портрет - это уже метателесность. Портрет как второй уровень телесности тоже воспринимается как тело Другого, даже если это наш собственный автопортрет. Мы всегда даже собственное тело интерпретируем как чужое, даже в зеркало глядим, чтобы увидеть там "кого-то". И, наоборот, в Другом мы всегда видим частичку себя. Таким образом, наблюдатель любой фотографии всегда, в конечном счете, наслаждается собственной телесностью. Получается, что любая фотография эротична, даже если это пейзаж, натюрморт или засвеченный кадр. Фото всегда означивает наш собственный эротизм, нашу субъектность. "Физическая" же реальность существует только по ту сторону фотографии и именно к ней, к этой символической реальности, в конечном счете, движется зритель. Язык фотографии всегда пространственен. Ну а, собственно, мир, запечатленный на фото, это его производная. Итак, не физическое пространство, якобы отображенное на фото, формирует пространство самой фотографии. Его формирует язык фотоискусства в целом. В самом фото нет ни физической, ни символической "реальности", а есть только изображения этих символов. Здесь есть лишь воображаемый мир зрителя, сформированный самим языком искусства. Это связано с тем, что в момент восприятия фотоизображения зритель не мыслит о фотографии, а находится в ней. Иначе как бы он мог возбуждаться от вида серых и белых пятен. Нет, конечно, он возбуждается не от вида человеческой кожи, а от себя самого. Зритель как бы проникает внутрь этого изображения, оказываясь по ту стороны фото в воображаемом мире собственного Другого, где все эти тела оживают. Это уже потом, покинув "обжитый" мир фотографии, зритель может отрефлексировать свое "проживание" фотографии и скрыть свое Наслаждение за всякими "умными словами". В действительности все верят в сказку в то мгновение, когда она сказывается. Уже покинув сказку, мы говорим: "А, ерунда, это была сказка!" Так что в момент полного восприятия фотографии - зритель не-мыслит. Потому что мышление вообще не подвластно воспринимающему в момент восприятия. Зритель, даже самый искушенный, находится всегда внутри объекта. Поэтому язык объекта он не может отрефлексировать "извне". Как бы утонченно мы ни воспринимали фотографию, мы всегда "принадлежим" объекту восприятия "вне всякой опоры на понимательные процедуры..." (Подорога). И действительно, невозможно понимать то, что задействовано в процессе Наслаждения, в механизме Желания. Невозможно одновременно наслаждаться и анализировать это самое Наслаждение. Акт восприятия фотографии и акт ее понимания - это два разных полюса. В данном случае висящие на стенах фотографии ("Пиздатые" и "Хуевые") еще и наблюдают друг друга. Все герои портретов "смотрят" на зрителя с двух противоположных стен, с "хуевой" (мужской) и с "пиздатой" (женской). Одновременно все герои смотрят друг на друга. При этом на всех этих "работах" изображен сам же зритель, потому что я фотографировал именно тех, кого и пригласил на выставку. Зритель видит собственный портрет, наблюдающий и его, и себя, и другой портрет напротив, опять же наблюдающий весь этот непристойный акт тройного вуайеризма. Зритель оказывается идеальным средоточием всех точек зрения, метафизической замочной скважиной. Все герои фотографий разглядывают зрителя. А зритель превращается в человека, глядящего в комплекс зеркал, бесконечно отражающих друг друга. Зритель перестает мыслить и рефлексировать, потому что становится центральной частью инсталляции. Сам Язык Фотографии здесь познает зрителя, поглощает его, как один из своих символов. Язык фотографии здесь растворяет зрителя в воображаемом пространстве бесконечной зеркальности. И здесь не остается места "пониманию", "восприятию" и "мысли". Где-то здесь, на наш взгляд, и располагается точка порождения Языка Фотографии, который нас и наблюдает. Точка, в которой вообще нет субъекта, а есть только языковая данность.
В заключение выставки прошла акция группы Война "Даешь пизды!" ("Или хересу бутылку, или хуем по затылку!". В рамках акции обездвиженных и больной активист ударил полной бутылкой хересу по голове случайного зрителя, презрительно назвавшего группу Война "говном и трусами". Бутылка разбилась, зритель залитый кровью потерял сознание.
Портрет Д.А. Пригова был сделан первым в этой фотосерии.
Дмитрию Алексанычу Пригову художник еще в 1987 году посвятил стихотворение
На приезд в Тарту Д. А. Пригова
Эпиграф:
"В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я
Я, я лежал, Пригов Дмитрий Александрович!"
Сомнительно мне, что лежал в долине Дагестана
Труп Пригова Д. А. и что его дымилась рана.
Я не скажу, что труп лежал там мой, Сарно А. Ю.
Всё шутки Ваши, Дмитрий Алексаныч! Зуб даю,
Что даже Пушкина там трупа не бывало,
Ну, можить, лошадь дохлая действительно лежала,
Но чтобы Пушкин, Лермонтов, Д. Пригов, А. Сарно!
Долина Дагестана место экзотическое, но
В конце концов не склад для трупов столь приметных,
Не место для мечтаний беззаветных!
Зачем нам всем в долине обязательно лежать?
Не лучше ль, отомстив врагу, на лошади скакать!
Олег Кулик
Коля Филатов
Влад Мамышев-Монро
Саша Виноградов
Юра Альберт
Сергей Ануфриев
Сережа Братков
Дима Булныгин
Володя Дубосарский
Илья Фальковский
Саша Флоренский
Марат Гельман
Дима Гутов
Лев Ивзович
Петя Караченцов
Жора Литичевский
Макс Мамсиков
Слава Мизин
Толя Осмоловский
Гоша Острецов
Коля Полисский
Вова Сальников
Юра Шабельников
Костя Скотников
Женя Уманский
Костя Звездочетов
Так выглядела выставка в Зверевском центре. Фотки были прибиты железными кнопами к фанерному щиту. 24 портрета рядами по 6 штук.
Выставку в галерее Reflex я сопроводил следующим весьма заумным текстом. Сейчас уже сам не очень понимаю, что же я хотел этим сказать. Но сказанного не воротишь. В общем, кому не лень, можно почитать:
"Хуевое искусство vs. Пиздатое искусство", или Метафизика эротичности
Поль Валери определил Текст как Тело. В самом деле, когда мы смотрим на любую фотографию (а это тоже своего рода "текст"), мы обретаем собственную Телесность. Человек хочет искусства, как он хочет Тела и в этом смысле любая фотография телесна и эротична, пусть на ней изображены лишь деревья и животные. Человек проникает в мир фото прямо в сапожищах, со всеми иллюзиями собственного Тела и фотография становится новой формой его плотской оболочки. Здесь каждый акт восприятия искусства - это рождение обновленного Тела зрителя. И фото лишь кажется ему Телом Другого. На самом деле это "новое" Тело самого зрителя. "Текст, открывающийся в пространстве чтения, это наше другое тело, которым мы вновь и вновь желаем обладать" (Подорога). Фотография - это всегда некая форма, линия, а линия всегда вещественна. В линии всегда заключено не только Тело, но и его движение. Даже если перед нами абстракция, "телесное" движение все равно в ней скрыто присутствует. Точно так же, как оно есть и в жесте, и в цветовом пятне, и в воображаемом взмахе ресниц. Собственно, линия порождается к жизни не столько движением тела, сколько самой идеей телесности. Ну, а портрет - это уже метателесность. Портрет как второй уровень телесности тоже воспринимается как тело Другого, даже если это наш собственный автопортрет. Мы всегда даже собственное тело интерпретируем как чужое, даже в зеркало глядим, чтобы увидеть там "кого-то". И, наоборот, в Другом мы всегда видим частичку себя. Таким образом, наблюдатель любой фотографии всегда, в конечном счете, наслаждается собственной телесностью. Получается, что любая фотография эротична, даже если это пейзаж, натюрморт или засвеченный кадр. Фото всегда означивает наш собственный эротизм, нашу субъектность. "Физическая" же реальность существует только по ту сторону фотографии и именно к ней, к этой символической реальности, в конечном счете, движется зритель. Язык фотографии всегда пространственен. Ну а, собственно, мир, запечатленный на фото, это его производная. Итак, не физическое пространство, якобы отображенное на фото, формирует пространство самой фотографии. Его формирует язык фотоискусства в целом. В самом фото нет ни физической, ни символической "реальности", а есть только изображения этих символов. Здесь есть лишь воображаемый мир зрителя, сформированный самим языком искусства. Это связано с тем, что в момент восприятия фотоизображения зритель не мыслит о фотографии, а находится в ней. Иначе как бы он мог возбуждаться от вида серых и белых пятен. Нет, конечно, он возбуждается не от вида человеческой кожи, а от себя самого. Зритель как бы проникает внутрь этого изображения, оказываясь по ту стороны фото в воображаемом мире собственного Другого, где все эти тела оживают. Это уже потом, покинув "обжитый" мир фотографии, зритель может отрефлексировать свое "проживание" фотографии и скрыть свое Наслаждение за всякими "умными словами". В действительности все верят в сказку в то мгновение, когда она сказывается. Уже покинув сказку, мы говорим: "А, ерунда, это была сказка!" Так что в момент полного восприятия фотографии - зритель не-мыслит. Потому что мышление вообще не подвластно воспринимающему в момент восприятия. Зритель, даже самый искушенный, находится всегда внутри объекта. Поэтому язык объекта он не может отрефлексировать "извне". Как бы утонченно мы ни воспринимали фотографию, мы всегда "принадлежим" объекту восприятия "вне всякой опоры на понимательные процедуры..." (Подорога). И действительно, невозможно понимать то, что задействовано в процессе Наслаждения, в механизме Желания. Невозможно одновременно наслаждаться и анализировать это самое Наслаждение. Акт восприятия фотографии и акт ее понимания - это два разных полюса. В данном случае висящие на стенах фотографии ("Пиздатые" и "Хуевые") еще и наблюдают друг друга. Все герои портретов "смотрят" на зрителя с двух противоположных стен, с "хуевой" (мужской) и с "пиздатой" (женской). Одновременно все герои смотрят друг на друга. При этом на всех этих "работах" изображен сам же зритель, потому что я фотографировал именно тех, кого и пригласил на выставку. Зритель видит собственный портрет, наблюдающий и его, и себя, и другой портрет напротив, опять же наблюдающий весь этот непристойный акт тройного вуайеризма. Зритель оказывается идеальным средоточием всех точек зрения, метафизической замочной скважиной. Все герои фотографий разглядывают зрителя. А зритель превращается в человека, глядящего в комплекс зеркал, бесконечно отражающих друг друга. Зритель перестает мыслить и рефлексировать, потому что становится центральной частью инсталляции. Сам Язык Фотографии здесь познает зрителя, поглощает его, как один из своих символов. Язык фотографии здесь растворяет зрителя в воображаемом пространстве бесконечной зеркальности. И здесь не остается места "пониманию", "восприятию" и "мысли". Где-то здесь, на наш взгляд, и располагается точка порождения Языка Фотографии, который нас и наблюдает. Точка, в которой вообще нет субъекта, а есть только языковая данность.