(no subject)
Доктор Боткин молча стоит у окна.
За окном свобода. Стозевный апрельский гул.
Комиссар опрокинет граненый стакан до дна.
Занюхнет рукавом. Упадет, развалясь, на стул.
Воробьи по лужам. Мальцы голотьбой-гурьбой.
Воскресает роща из мокрых холмов-голгоф.
Пахнет город уже, нерожденной еще, травой.
Доктор вспомнит гербарии, няню и Петергоф.
Доктор думает: чья же все-таки тут вина?
Комиссар шипит все елейней и все нежней:
- Евгений Сергеевич, это не ваша война.
Такие люди новому миру нужней.
У вас будет практика в центре старой Москвы.
У вас будут окна на бот по Москве-реке.
Вы героем станете всей пролетарской молвы.
Мы шагнем к коммунизму с вами рука к руке.
Доктор вспомнит грязных крестьянских детей,
Не без оскомины, впрочем, и без слезы.
Сельский смрад, под картузами россыпь вшей.
Мутный взгляд самогонный: «чо, барчук, на разы?».
Как так вышло? Как низко так было пасть?
Не заметить. Проспать. Кто друзья и почем враги.
Вечно с этой Россией одна напасть.
Говорил отец: сынок, уезжай, беги.
Говорил отец. Умоляла мать.
Да что толку, хоть голоси-проси.
На Руси можно только всласть помирать.
А вот жить, не положено на Руси.
Говорят, Скоропадский даже немца в Киев пустил.
Даже немец быдло наше не смог усмирить.
Ты, не плачь, Николя, мол Россию к чертям пропил.
Она нас пропила - ты еще не успел налить.
Может плюнуть на все. Раскаяться. Взять билет.
Лечить корь. Аспиранток щипать за грудь.
Будет дача, шофер, слава-почесть на склоне лет…
Только как со всем этим изволишь, monsieur, заснуть?
Скрипнет пол. Цокнет стрелка. Вздохнет настил.
- Про жену, кретин, подумал бы, про детей.
Господа, благодарствую, все пустое. Не тратьте сил.
Вот мои дети. Настя, Танечка, Ольга и Алексей.