(no subject)
Недавно вспомнилась одна беседа.
Кому-то, может, покажется "однобокой". Кому-то - пристрастной.
Но вот какая есть.
Какой был разговор.
Про Абхазию.
Часть 2
Начало здесь.
Чеченцы пришли.
Потом много они накосячили, это да. Но нам тогда помогли. Хотя в конце было видно, что они уже не столько воюют, сколько обобщают опыт, учатся.
Вообще, нам очень помогли. Что мы одни могли сделать? Только умереть. Умереть все, до последнего.
А они не только силы нам принесли, поддержку. Не только плечё подставили. Они вернули надежду на то, что наша ночь когда-нибудь закончится. Они не слова кидали - они поддержку делали. Дело делали.
Правда, там постановила независимость Чечни КГНК. Но обстоятельства такие были. Они же Грузию зоной бедствия объявили. Постановили теракты проводить. Но ни одного теракта мы не провели. Потому, что мы понимали, что бороться надо за свою землю, не за то, что бы людей истреблять. Ардзинба не допустил бы терактов. Сам понимаешь, кем бы мы были тогда, если бы пошли на такое.
Мы могли и в Тбилиси теракты сделать, и где угодно. Надо было, мы и в Мингрелию ходили. Но мы ни одного зла там, у них, не принесли и не сделали. Это я тебе говорю. Мы бились здесь. И только здесь.
Ну, давай за то, что бы война никогда больше не повторилась.
Аслан налил ещё по бокалу.
Молча, не торопясь, наслаждаясь каждым глотком, осушили их.
Я захотел отсоединить ложе, но когда вспомнил мороку с обратной установкой, передумал.
Шомполом, с наверченным на него куском ветоши, прошёлся по каналу ствола.
Ещё раз.
И ещё.
Смотрю на свет. С виду ствол чистый. И даже в куда лучшем состоянии, чем я думал - ни раковин, ни срывов нарезов. Блестит, сияет в свете лампочки хромом - как новый.
Да уж, друг прав - неубиваемое оружие! Сколько ему довелось вместе с хозяином повидать, а невзгоды даже и следа своего не оставили на рассечённом нарезами покрытии.
- Знаешь, почему они не победили? - спросил собеседник. - У них душки нет! - и он показал рукой на свою грудь. - Этого у них нет. Сердца. Им страшно умирать!
Нет, я не говорю, что у всех. Среди них такие волки встречались, что только встать с уважением при них! Нельзя говорить, что они слабы. Они сильны. Но сила их опиралась только на оружие.
У них было много людей без душки. Как объяснить? Без духа и без души.
Не нужно верить в бога, не обязательно ходить в церковь, что бы была душа. Она просто должна быть, она должна идти с малых корней. Как нас в школе учили? В Великую Отечественную наши деды гибли. Порю, гибли страшно. Но не сломились. Гитлер всю Европу подмял. А наших дедов не смог. У них была душка. И с них пример мы брали.
Что бы человек шёл к цели, не ломался в бою, ему нужен дух. А что бы не боялся смерти - душа. Без души умирать страшно. Потому что у человека без души впереди ничего нет. Пустота.
А у человека с душёй что-то есть. И он знает, что его смерть не зря. Что он увидит результат своей борьбы.
Человек с душёй может ценить то, что ему дарит его земля, его близкие. И за это он готов умереть.
У них были люди с душкой. Но ты сам помнишь, какое большинство было в их армии. И это большинство разбавляло душку. Убивало её. Поэтому они были душкой слабее нас. Мы знали, за что идём умирать и убивать. Они - далеко не все.
Мы бились насмерть.
Для многих из них это было средством наживы и развлечения.
Аслан вновь закурил.
- Знаешь, - продолжил он - они могли нападать, когда их много, а нас мало. Когда было наоборот, многие из них бежали, бросая самых отважных на плен или смерть.
Мы однажды ходили в разведку. - он глубоко затянулся, и медленно, задумчиво выпустил дым. Вино разговорило этого человека, и теперь он мог вытащить из глубин неподатливой памяти самые страшные страницы своей жизни. - Всё, нашли что нужно. Ай-уй, засекли координаты.
Передаём.
А у нас наводчиков не было. Могли ошибиться мы. Нас же никто не учил - сами в бою учились. Нам кричат по рации: "Уходите оттуда! Мы вас накрыть боимся. Как к своим выйдете, дадим залп!"
Мы по-абхазски говорили. Грузины эфир слушали, но мало кто понимал. Шифруемся, ай-уй, ещё и по-абхазски.
Наши тоже эфир слушали. Но наши почти все грузинский знали.
А они много уголовников, бандюгов, там, на войну нагнали. Тем, какой шифроваться? Они прямым текстом гнали всё. И мы их понимали. Всё, что говорят, знали. Они даже частоты не меняли неделями!
Но тут нас, видно, засекли.
А мы расслабились. Идём потихоньку. Дозор впереди не пустили. По флангам тоже никого - к своим идём. Да и ночь, к тому же.
У одного нашего ППШ был. Зверь машина! Как даст на диск очередь - только щепки летят. Но не далеко бил он.
И уже, значит, почти вышли, тут как: Жбенкс! - Жбенкс! - Жбенкс! - из кустов по нам с трёх сторон.
Пулемётчика они сразу сняли. Грамотно так.
Тут наш из ППШ в сторону их пулемёта как мочканёт!
Они растерялись, замешкались, огонь ослабили. Мы - по укрытиям. Но двое наших уже убитые.
Они отошли, и подствольником ППШ накрыли. Но нас не видят - лупят над землёй, что бы прижать.
Я понимаю, что сейчас из миномётов нас тут накроют. Кричу радисту: "Вызывай на нас огонь! Пусть их с нами зароют!"
Кричу, а у самого руки дрожат. Я только думал о том, как мать это переживёт.
Сигарета обожгла пальцы.
Аслан бросил её в пепельницу, и потёр глаза. Этот человек не хочет, что бы кто-то увидел его слёзы.
- Наши попробовали прорваться, их покосили.
Я лежу, и уже не страшно - ненависть берёт. Один упал, второй. Вон, друзья гибнут, а ты ничего сделать не можешь - только огонь на себя вызывать!
Я стрелял. Отползал. Снова стрелял.
Они грамотные были. Я очередь дал. Только отполз - в то место или из пулемёта очередь, или граната.
Потом - Бумс! - по ушам. И почти не слышу ничего. Думаю, всё. Артиллерия работает. А это РГДшка рядом рванула.
А потом слышу, радист кричит: "Казаки на помощь идут! Тут казаки рядом! Один-пять минут!"
Я думаю, какие казаки?
А грузины стрелять перестали, и уходят!
Я не понял сначала.
Потом узнал.
Наш связался с дежурным. Кричит, что в засаду попали, что залп давайте - вупор бьют.
А дежурный, он волковатый был. Понял, что нас грузины тоже слушают. И кричит: "Там, в вашем районе, казаки. Сто двадцать человек. Ваш бой видят, грузин уже охватывают. Один-пять минут продержитесь, они засаду в кольцо возьмут!"
Кричит, не шифруясь, по-русски. С понтом, по-абхазски не может.
А эти тоже эфир слушают. Услышали про казаков, и какая там засада? Они сами развернулись, и драпать!
Пока нас мало было, они были сильные и грамотные. Как подумали, что много - сразу ушли. Хотя, может просто решили, что всё, нам конец. Но ушли. Даже за трофеями не вышли.
Я тогда стрелять перестал. Смотрю, сколько патронов осталось. А у меня из 6 рожков только 10 штук патронов. Всё расстрелял за минуты.
Но у них много бойцов было. Особенно вначале. Но много, как по-русски - шушеры, что ли? Массы тех, кто сюда от тюрьмы прятаться, или грабить приехал.
Не прислали бы этих, это шушеру, они могли бы и победить. А так. Один на фронте, второй грабит. Тот, кто на фронте, видит это, и тоже думает, а зачем мне воевать? И тоже уже начинает другим заниматься... Понимаешь?
Да и другое... Сколько местных, которые сначала не причём были, за нас пошло?
Ты же знаешь, как Восточный фронт появился? Целый фронт!
Из Ткуарчала люди в Очамчиру пошли, когда война началась. Смотрят, там порядок. Вернулись, кричат: "Что бы кровопролития не было, город сдать надо. У грузин порядок."
Один-два дня, пошли в Очамчиру снова, что бы с командованием договориться. А там тыловые части. Мама, что делается!
Даже грузины, когда в Ткуарчал вернулись, сказали, что город сдавать нельзя!
А потом гвардейцы по деревням грабить пошли. Люди оттуда тоже в Ткуарчал побежали. Целый фронт там открыт был! Не партизаны там, не десятки человек - фронт! Он потом грузин от подкреплений и отрезал.
Ладно, чёрт с этим...
Кто это устроил, я того, маймуна...
Хмель взял своё.
Видно, что Аслану тяжело вести разговор.
- Макс, пойду, пройдусь. - он медленно, тяжело поднялся, и, слегка покачиваясь, пошёл в комнату.
Я оставил разобранный автомат на столе, и последовал за ним. Тоже надо пройтись. Да и выпитое просится, пардон.
Голова слегка кружится от вина. Чистый прохладный воздух, несомый ночным ветром с гор, приятно свежит.
Свет нескольких ламп выхватывает из темноты кусок плотного зелёного полога виноградной лозы, усеянной незрелыми гроздьями, жёсткие, словно пластмассовые листья фейхоа, с мясистыми светло-розовыми цветами.
На соседнем участке пальма, в квадратном луче самодельного светильника выглядит, словно сошедшая со сказочной открытки.
Разглядываю её. Странно, при дневном свете много раз ходил мимо, и не обращал внимания. А сейчас вот любуюсь. Словно это новогодняя ёлка, усеянная яркими игрушками.
Сорвал лепесток от цветка фейхоа.
Сладкий.
В ногу ткнулось что-то холодное.
Ага. Пёс Шанс подбежал поласкаться, и тычется своим мокрым носом.
Ну, иди сюда, четвероногий, иди...
Спокойный ночной мир. Тёплая южная мгла. Тишина. Журчание реки. Шелест ветра. Редкие посторонние звуки вплетаются в эту гармонию. Умиротворение. И даже не верится, что здесь могла быть война, что люди здесь могли умирать и убивать. Не верится, что с этой земли к небу возносились стоны раненых, плач вдов и детей, клятвы мести и мольбы о помиловании.
И, глядя на эту картину, забываешь, что здесь у каждого мужчины в доме есть автомат. И каждый готов взять его в руки для того, что бы защищать свою землю.
Странно.
Странное и страшное сочетание райского умиротворения и готовности к новой войне.
- Макс, ну что, дальше чистим автомат? - голос Аслана прервал мои философствования. - Я масло нашёл. Сейчас смажем его.
- Погоди, я ствол не протёр как следует.
Поднялись на второй этаж, прошли на веранду.
Аслан налил ещё по бокалу.
Я же сообразил, что не отвинтил компенсатор, и принялся бороться пьяными руками с неподатливой деталью.
- Знаешь, - продолжил собеседник - войны не будет. Я знаю.
А знаешь, почему? Потому, что они понимают, что, приди они к нам с оружием, мы все погибнем, но будем биться.
А потом, они понимают, что нас одних не оставят. Вот ты же приедешь? Ты же придешь к нам на помощь?
- Аслан, а сам как ты думаешь? Вот если не приду, как я потом смогу приезжать? Только приду я тогда, когда станет ясно, что пора. Когда Гелаев прорвался, когда Грузия провокации делала, несколько раз "на низком старте" был. Но знаешь, какого это, когда понимаешь, что нужно бросить работу, вывернуться, распродать всё, и вернуть долги, раздать имущество близким... И очень нехорошо получится, если после этого выяснится, что я тут и не нужен. Как с Гелаевым было. Думал, война начнётся. Уже заявление написал. А тут всё решилось...
Поэтому, пойми, в первый же день войны я здесь не смогу оказаться. Но если буду нужен, я буду здесь. Это я обещаю.
Аслан улыбнулся: "Я знал, что ты так скажешь. Северного Кавказа, да и вообще из России к нам тоже не в первый же день помощь пришла. Но они пришли. Россия нас не бросила. Что бы там ни говорили, Россия нас тогда не оставила. Правда, одни люди в России грузинам помогали. Но были и другие, которые были за правду..."
Он снова закурил.
- Вот ты придешь. С тобой придут люди. И они, там, в Тбилиси, понимают, что будут биться не против нескольких тысяч абхазцев, а против всего Северного Кавказа, против казаков, против миротворцев - эти бомбовские ребята, клянусь тебе! - глаза Аслана загорелись. Да и разговор перетёк в другое русло. - Да даже то, что они знают что ты, друзья твои, их друзья - приедете - уже это не дает начаться войне. А несколько дней, недель - мы продержимся. У нас теперь есть армия, оружие. Что-то мы захватили. Что-то тихонько Россия дала.
Тут, пока официально Россия блокаду держала, военные чуть-чуть тут, чуть-чуть там - нам давали. Что-то списанное, что-то, типа потеряли, что-то, типа, отстреляли.
Не нужно нам войны. Мы жить хотим. Мы никого не трогаем. Мы работать с ними вместе можем, торговать с ними. Зачем им воевать?
А они кричат: "Мы вернёмся! Мы вас добьем!"
Зачем нас убивать?
Зачем?
Они хотят, что бы мы под власть Тбилиси вернулись. А как мы вернёмся после такой крови?
Ты вот отца моего помнишь?
Он не вернулся с войны.
Ранен был. Ему пуля глаз выбила. А он, как вылечился, снова на фронт пошёл.
В последние дни войны погиб. Всё, победа! Они уже бегут! И его БМП на мину наехал.
Мину знаешь, как поставили - потом узнали.
В земле просверлили колодец. На дно наложили взрывчатки. Сверху мину противотанковую, а на взрыватель упёрли деревянный шест.
Потом, когда всё закопали и замаскировали, наши сапёры прошли - чисто. Мины глубоко. "Рамка" не увидела.
А его БМП наехал.
Отца выкинуло из люка на пятьдесят метров!
Когда несли его к машине, он жив был. Повторял: "Только жене не говорите! Только жене не говорите!" - по-русски, абхазски и грузински, что бы все поняли.
У него взрывом всё внутри оборвало.
Вот они теперь говорят, что мы в их состав вернуться должны. А как после таких смертей?
Аслан налил ещё вина. Снова закурил.
- Ладно, отец - продолжил он - он в бою пал. А брат, Адгур, ты же знаешь, как погиб?!
Тяжелораненого, на вертолёте, из Ткуарчала вывозили. В вертолёте только женщины, дети и "тяжёлые".
Они сами коридор дали. Сами сказали: "Разрешим полёт!"
Только женщины, дети и раненые были.
Они видели, что вертолёт с красными крестами, русский, не боевой. Зачем они его сбивали? Для чего?!
Адгур "тяжёлый" был. Уже не боец. Всё. Отвоевал!
Дети. Почему, в чём они виноваты были?
Женщины. Они оружия в руки не брали.
Все сгорели. Одни угли потом наши забирали. Для чего они сбили машину? Вот скажи, для чего?
В глазах его снова заблестели слёзы. Аслан отворачивается, глубоко вдыхает, и залпом выпивает бокал.
- Знаешь, вот Адгур, ладно, мог вернуть в строй. Ну, представим, что вылечили, и он вернулся.
Но соседку нашу, старуху, бабушкину подругу, за что?
Они пришли к ней в дом. Говорят, абхазка, плати деньги.
А у неё нету.
А они видят, коронки золотые. Они прикладом выбили зубы, и забрали. Трофеи! Это для них были трофеи! Зубы старухи! Кто они после этого.
Потом врач пришёл. Грузин.
Промывал ей всё, вату клал. Но лекарств не было. У неё началось заражение... За что её так мучительно убили?
Знаешь, мы тоже не были "пушистыми". Но потом. Мы уже мстили. Когда начинается месть, сдержаться трудно.
Они пришли сюда, постреляли, и бежали.
А тем грузинам, которые остались, иногда за их зло расплачиваться приходилось...
Знаешь, ведь всегда легко начинать войну, когда ты там, в тёплом кабинете, далеко от людей… Будто бы на небесах… А здесь, на земле, за это приходится всем. И виновным, и невиновным. И тем, кто стреляет, и убивает, и тем, кто мечтает лишь о том, что бы этот кошмар закончился…
Вот они говорят, что мы должны быть частью Грузии. А что, Адгур тогда зря сгорел? Папа тогда зря погиб?
Они кричат, что мы будем жить, как братья. Но как тогда вспоминать о том, что нас истребляли? Что старухам выбивали прикладами зубы?
Куда деть нашу боль?
И куда деть их боль? Они же тоже гибли!
Мы их не прогоняли. Мы жили с ними в мире. Им этого оказалось мало. Как теперь им можно верить? У нас теперь есть наша свобода. У нас теперь есть государство. Не бандитская шайка, а нормальное государство. Мы построили его, несмотря на все трудности. Мы не опустились до уровня дикарей. Мы выросли. Мы стали выше. Мы уже сами, самостоятельно, жить можем. Зачем они нам? Что бы снова грабить нас и убивать?
Если хотят жить с нами, пускай признают нас, и развивают нормальные отношения, а не трясут оружием!
За эти годы, что они кричат, что вернутся, и всех победят, можно было десять раз построить человеческие отношения! Можно торговать, можно вместе бизнес делать!
Но они хотят жить здесь. И жить одни, без нас.
Они боятся.
Они боятся мести.
Знаешь, в первое время месть была. И много хороших людей из грузин уехало.
Вот этот дом матери грузинка отдала. Она боялась и уезжала. А наш барак, сам знаешь, сгорел. Она мать нашла, и говорит: "Живи, Римма. Хоть своему человеку дом достанется. Если когда-нибудь вернусь, там разберёмся, что и как. Тебе жить негде. Живи."
Многие наши мстили.
Мы листовки вешали везде, где призывали не мстить.
Но мстили.
Потом на убыль пошло. Потому, что поняли, что не тем мстят.
Тимура же ты знаешь?
Его мать подобрала.
Грузин. Родители погибли.
А мать говорит: "Ребёнок. Как его можно бросить?! Это мне вместо погибших моих."
И растила.
Трудно было, сам помнишь.
К ней как-то пришли гонцы. Кричат: "У тебя грузины мужа и ребёнка убили! Ты чего грузина кормишь? Тебе самой есть нечего!
Давай чеченцам его продадим. Он в горах овец пасти будет. Ему больше и не надо. И не узнает никто: документов нет, нигде не числится! А ты денег на десять лет вперёд получишь!"
Мама их палкой погнала! Била их! Мне потом говорит: "Аслан. Если эти ещё раз придут, ты их так побей, что бы в больнице потом лечились!"
Но после войны трудно было.
Россия закрыла границу. Мама на катере в Турцию плавала, вещи на продажу возила.
А потом и с Турцией границу закрыли.
Очень трудно было.
Но мы победили. И это значило, что наше Солнце ещё взойдёт. Но наша ночь продолжалась.
Грузия хотела нас чужими руками задушить.
Многие уехали.
Кто на Руси работал, деньги слали. А у кого там никого не был, как только не крутились!
Но даже тут мы выстояли...
Значит, война закончилась.
Он разлил по бокалам остатки вина. И замер, всматриваясь в ночную мглу. Туда, на север, вглубь ущелья.
Последний час перед рассветом.
Самый тёмный и холодный.
Этот час подходит к концу.
- Знаешь, - по голосу было понятно, что друг устал - они просят, что бы мы вернули беженцев.
В Гал мы почти всех вернули. Там одни грузины. Там газета на грузинском выходит. В школах грузинский изучают.
А сюда их пустить...
Понимаешь, верни их сюда, может начаться месть.
А потом, вот у людей они дом в войну разрушили. Он живёт в грузинском доме. Как этот дом делить? Одни договорятся. А другие?
А они потом скажут: "Грузин обижают!" - и это будет предлог, что бы снова повести на нас танки...
Я так думаю, кто не воевал, тот пускай едет. Мы не хотим гнать никого.
Но кто воевал...
Знаешь, если бы пару лет назад я встретил бы человека, который стрелял в меня, я бы убил.
А сейчас...
Сейчас...
Знаешь, я же ведь тоже в него стрелял... Только пускай он не об этом не напоминает.
Но это наша земля. Наша страна. Наше государство.
Тут каждый камень омыт нашей кровью.
Тут в каждой семье есть погибшие.
Мы выиграли эту войну. Мы перенесли блокаду.
Мы построили государство.
Мы живём.
Мы ведём бизнес.
Мы растим здесь детей...
Мы будем жить в мире. Мы рано или поздно снова станем соседями, а не врагами.
Защёлкали детали автомата. Отчищенные от нагара, смазанные, они становятся на свои места.
Передёрнут затвор.
Контрольный спуск.
Щелчок предохранителя…
Тишину ночи нарушает щебетание птиц. Всё громче, громче...
Крики петухов ворвались в ряд птичьего оркестра.
Где-то замычала корова.
Хлопнула дверь.
Раздался детский смех.
- Ладно, боец, пошли спать. Война закончилась - шутит Аслан, и осушает свой бокал. - Выспимся, и будем строить мир. Давно пора.
Шаткой походкой идёт собеседник в комнату.
Я следую за ним. Но напоследок оглядываюсь. И тут лучи Солнца вспороли тьму ночи. Свет озарил вершины гор, облака, землю, вспенил дымку тумана над рекою, вырвал из мрака многоцветье природы.
Новый день понёсся над горами, над ущельем, над спящими людьми и пробуждающемся морем.
Над Абхазией всходит Солнце. Солнце нового дня.
Кому-то, может, покажется "однобокой". Кому-то - пристрастной.
Но вот какая есть.
Какой был разговор.
Про Абхазию.
Часть 2
Начало здесь.
Чеченцы пришли.
Потом много они накосячили, это да. Но нам тогда помогли. Хотя в конце было видно, что они уже не столько воюют, сколько обобщают опыт, учатся.
Вообще, нам очень помогли. Что мы одни могли сделать? Только умереть. Умереть все, до последнего.
А они не только силы нам принесли, поддержку. Не только плечё подставили. Они вернули надежду на то, что наша ночь когда-нибудь закончится. Они не слова кидали - они поддержку делали. Дело делали.
Правда, там постановила независимость Чечни КГНК. Но обстоятельства такие были. Они же Грузию зоной бедствия объявили. Постановили теракты проводить. Но ни одного теракта мы не провели. Потому, что мы понимали, что бороться надо за свою землю, не за то, что бы людей истреблять. Ардзинба не допустил бы терактов. Сам понимаешь, кем бы мы были тогда, если бы пошли на такое.
Мы могли и в Тбилиси теракты сделать, и где угодно. Надо было, мы и в Мингрелию ходили. Но мы ни одного зла там, у них, не принесли и не сделали. Это я тебе говорю. Мы бились здесь. И только здесь.
Ну, давай за то, что бы война никогда больше не повторилась.
Аслан налил ещё по бокалу.
Молча, не торопясь, наслаждаясь каждым глотком, осушили их.
Я захотел отсоединить ложе, но когда вспомнил мороку с обратной установкой, передумал.
Шомполом, с наверченным на него куском ветоши, прошёлся по каналу ствола.
Ещё раз.
И ещё.
Смотрю на свет. С виду ствол чистый. И даже в куда лучшем состоянии, чем я думал - ни раковин, ни срывов нарезов. Блестит, сияет в свете лампочки хромом - как новый.
Да уж, друг прав - неубиваемое оружие! Сколько ему довелось вместе с хозяином повидать, а невзгоды даже и следа своего не оставили на рассечённом нарезами покрытии.
- Знаешь, почему они не победили? - спросил собеседник. - У них душки нет! - и он показал рукой на свою грудь. - Этого у них нет. Сердца. Им страшно умирать!
Нет, я не говорю, что у всех. Среди них такие волки встречались, что только встать с уважением при них! Нельзя говорить, что они слабы. Они сильны. Но сила их опиралась только на оружие.
У них было много людей без душки. Как объяснить? Без духа и без души.
Не нужно верить в бога, не обязательно ходить в церковь, что бы была душа. Она просто должна быть, она должна идти с малых корней. Как нас в школе учили? В Великую Отечественную наши деды гибли. Порю, гибли страшно. Но не сломились. Гитлер всю Европу подмял. А наших дедов не смог. У них была душка. И с них пример мы брали.
Что бы человек шёл к цели, не ломался в бою, ему нужен дух. А что бы не боялся смерти - душа. Без души умирать страшно. Потому что у человека без души впереди ничего нет. Пустота.
А у человека с душёй что-то есть. И он знает, что его смерть не зря. Что он увидит результат своей борьбы.
Человек с душёй может ценить то, что ему дарит его земля, его близкие. И за это он готов умереть.
У них были люди с душкой. Но ты сам помнишь, какое большинство было в их армии. И это большинство разбавляло душку. Убивало её. Поэтому они были душкой слабее нас. Мы знали, за что идём умирать и убивать. Они - далеко не все.
Мы бились насмерть.
Для многих из них это было средством наживы и развлечения.
Аслан вновь закурил.
- Знаешь, - продолжил он - они могли нападать, когда их много, а нас мало. Когда было наоборот, многие из них бежали, бросая самых отважных на плен или смерть.
Мы однажды ходили в разведку. - он глубоко затянулся, и медленно, задумчиво выпустил дым. Вино разговорило этого человека, и теперь он мог вытащить из глубин неподатливой памяти самые страшные страницы своей жизни. - Всё, нашли что нужно. Ай-уй, засекли координаты.
Передаём.
А у нас наводчиков не было. Могли ошибиться мы. Нас же никто не учил - сами в бою учились. Нам кричат по рации: "Уходите оттуда! Мы вас накрыть боимся. Как к своим выйдете, дадим залп!"
Мы по-абхазски говорили. Грузины эфир слушали, но мало кто понимал. Шифруемся, ай-уй, ещё и по-абхазски.
Наши тоже эфир слушали. Но наши почти все грузинский знали.
А они много уголовников, бандюгов, там, на войну нагнали. Тем, какой шифроваться? Они прямым текстом гнали всё. И мы их понимали. Всё, что говорят, знали. Они даже частоты не меняли неделями!
Но тут нас, видно, засекли.
А мы расслабились. Идём потихоньку. Дозор впереди не пустили. По флангам тоже никого - к своим идём. Да и ночь, к тому же.
У одного нашего ППШ был. Зверь машина! Как даст на диск очередь - только щепки летят. Но не далеко бил он.
И уже, значит, почти вышли, тут как: Жбенкс! - Жбенкс! - Жбенкс! - из кустов по нам с трёх сторон.
Пулемётчика они сразу сняли. Грамотно так.
Тут наш из ППШ в сторону их пулемёта как мочканёт!
Они растерялись, замешкались, огонь ослабили. Мы - по укрытиям. Но двое наших уже убитые.
Они отошли, и подствольником ППШ накрыли. Но нас не видят - лупят над землёй, что бы прижать.
Я понимаю, что сейчас из миномётов нас тут накроют. Кричу радисту: "Вызывай на нас огонь! Пусть их с нами зароют!"
Кричу, а у самого руки дрожат. Я только думал о том, как мать это переживёт.
Сигарета обожгла пальцы.
Аслан бросил её в пепельницу, и потёр глаза. Этот человек не хочет, что бы кто-то увидел его слёзы.
- Наши попробовали прорваться, их покосили.
Я лежу, и уже не страшно - ненависть берёт. Один упал, второй. Вон, друзья гибнут, а ты ничего сделать не можешь - только огонь на себя вызывать!
Я стрелял. Отползал. Снова стрелял.
Они грамотные были. Я очередь дал. Только отполз - в то место или из пулемёта очередь, или граната.
Потом - Бумс! - по ушам. И почти не слышу ничего. Думаю, всё. Артиллерия работает. А это РГДшка рядом рванула.
А потом слышу, радист кричит: "Казаки на помощь идут! Тут казаки рядом! Один-пять минут!"
Я думаю, какие казаки?
А грузины стрелять перестали, и уходят!
Я не понял сначала.
Потом узнал.
Наш связался с дежурным. Кричит, что в засаду попали, что залп давайте - вупор бьют.
А дежурный, он волковатый был. Понял, что нас грузины тоже слушают. И кричит: "Там, в вашем районе, казаки. Сто двадцать человек. Ваш бой видят, грузин уже охватывают. Один-пять минут продержитесь, они засаду в кольцо возьмут!"
Кричит, не шифруясь, по-русски. С понтом, по-абхазски не может.
А эти тоже эфир слушают. Услышали про казаков, и какая там засада? Они сами развернулись, и драпать!
Пока нас мало было, они были сильные и грамотные. Как подумали, что много - сразу ушли. Хотя, может просто решили, что всё, нам конец. Но ушли. Даже за трофеями не вышли.
Я тогда стрелять перестал. Смотрю, сколько патронов осталось. А у меня из 6 рожков только 10 штук патронов. Всё расстрелял за минуты.
Но у них много бойцов было. Особенно вначале. Но много, как по-русски - шушеры, что ли? Массы тех, кто сюда от тюрьмы прятаться, или грабить приехал.
Не прислали бы этих, это шушеру, они могли бы и победить. А так. Один на фронте, второй грабит. Тот, кто на фронте, видит это, и тоже думает, а зачем мне воевать? И тоже уже начинает другим заниматься... Понимаешь?
Да и другое... Сколько местных, которые сначала не причём были, за нас пошло?
Ты же знаешь, как Восточный фронт появился? Целый фронт!
Из Ткуарчала люди в Очамчиру пошли, когда война началась. Смотрят, там порядок. Вернулись, кричат: "Что бы кровопролития не было, город сдать надо. У грузин порядок."
Один-два дня, пошли в Очамчиру снова, что бы с командованием договориться. А там тыловые части. Мама, что делается!
Даже грузины, когда в Ткуарчал вернулись, сказали, что город сдавать нельзя!
А потом гвардейцы по деревням грабить пошли. Люди оттуда тоже в Ткуарчал побежали. Целый фронт там открыт был! Не партизаны там, не десятки человек - фронт! Он потом грузин от подкреплений и отрезал.
Ладно, чёрт с этим...
Кто это устроил, я того, маймуна...
Хмель взял своё.
Видно, что Аслану тяжело вести разговор.
- Макс, пойду, пройдусь. - он медленно, тяжело поднялся, и, слегка покачиваясь, пошёл в комнату.
Я оставил разобранный автомат на столе, и последовал за ним. Тоже надо пройтись. Да и выпитое просится, пардон.
Голова слегка кружится от вина. Чистый прохладный воздух, несомый ночным ветром с гор, приятно свежит.
Свет нескольких ламп выхватывает из темноты кусок плотного зелёного полога виноградной лозы, усеянной незрелыми гроздьями, жёсткие, словно пластмассовые листья фейхоа, с мясистыми светло-розовыми цветами.
На соседнем участке пальма, в квадратном луче самодельного светильника выглядит, словно сошедшая со сказочной открытки.
Разглядываю её. Странно, при дневном свете много раз ходил мимо, и не обращал внимания. А сейчас вот любуюсь. Словно это новогодняя ёлка, усеянная яркими игрушками.
Сорвал лепесток от цветка фейхоа.
Сладкий.
В ногу ткнулось что-то холодное.
Ага. Пёс Шанс подбежал поласкаться, и тычется своим мокрым носом.
Ну, иди сюда, четвероногий, иди...
Спокойный ночной мир. Тёплая южная мгла. Тишина. Журчание реки. Шелест ветра. Редкие посторонние звуки вплетаются в эту гармонию. Умиротворение. И даже не верится, что здесь могла быть война, что люди здесь могли умирать и убивать. Не верится, что с этой земли к небу возносились стоны раненых, плач вдов и детей, клятвы мести и мольбы о помиловании.
И, глядя на эту картину, забываешь, что здесь у каждого мужчины в доме есть автомат. И каждый готов взять его в руки для того, что бы защищать свою землю.
Странно.
Странное и страшное сочетание райского умиротворения и готовности к новой войне.
- Макс, ну что, дальше чистим автомат? - голос Аслана прервал мои философствования. - Я масло нашёл. Сейчас смажем его.
- Погоди, я ствол не протёр как следует.
Поднялись на второй этаж, прошли на веранду.
Аслан налил ещё по бокалу.
Я же сообразил, что не отвинтил компенсатор, и принялся бороться пьяными руками с неподатливой деталью.
- Знаешь, - продолжил собеседник - войны не будет. Я знаю.
А знаешь, почему? Потому, что они понимают, что, приди они к нам с оружием, мы все погибнем, но будем биться.
А потом, они понимают, что нас одних не оставят. Вот ты же приедешь? Ты же придешь к нам на помощь?
- Аслан, а сам как ты думаешь? Вот если не приду, как я потом смогу приезжать? Только приду я тогда, когда станет ясно, что пора. Когда Гелаев прорвался, когда Грузия провокации делала, несколько раз "на низком старте" был. Но знаешь, какого это, когда понимаешь, что нужно бросить работу, вывернуться, распродать всё, и вернуть долги, раздать имущество близким... И очень нехорошо получится, если после этого выяснится, что я тут и не нужен. Как с Гелаевым было. Думал, война начнётся. Уже заявление написал. А тут всё решилось...
Поэтому, пойми, в первый же день войны я здесь не смогу оказаться. Но если буду нужен, я буду здесь. Это я обещаю.
Аслан улыбнулся: "Я знал, что ты так скажешь. Северного Кавказа, да и вообще из России к нам тоже не в первый же день помощь пришла. Но они пришли. Россия нас не бросила. Что бы там ни говорили, Россия нас тогда не оставила. Правда, одни люди в России грузинам помогали. Но были и другие, которые были за правду..."
Он снова закурил.
- Вот ты придешь. С тобой придут люди. И они, там, в Тбилиси, понимают, что будут биться не против нескольких тысяч абхазцев, а против всего Северного Кавказа, против казаков, против миротворцев - эти бомбовские ребята, клянусь тебе! - глаза Аслана загорелись. Да и разговор перетёк в другое русло. - Да даже то, что они знают что ты, друзья твои, их друзья - приедете - уже это не дает начаться войне. А несколько дней, недель - мы продержимся. У нас теперь есть армия, оружие. Что-то мы захватили. Что-то тихонько Россия дала.
Тут, пока официально Россия блокаду держала, военные чуть-чуть тут, чуть-чуть там - нам давали. Что-то списанное, что-то, типа потеряли, что-то, типа, отстреляли.
Не нужно нам войны. Мы жить хотим. Мы никого не трогаем. Мы работать с ними вместе можем, торговать с ними. Зачем им воевать?
А они кричат: "Мы вернёмся! Мы вас добьем!"
Зачем нас убивать?
Зачем?
Они хотят, что бы мы под власть Тбилиси вернулись. А как мы вернёмся после такой крови?
Ты вот отца моего помнишь?
Он не вернулся с войны.
Ранен был. Ему пуля глаз выбила. А он, как вылечился, снова на фронт пошёл.
В последние дни войны погиб. Всё, победа! Они уже бегут! И его БМП на мину наехал.
Мину знаешь, как поставили - потом узнали.
В земле просверлили колодец. На дно наложили взрывчатки. Сверху мину противотанковую, а на взрыватель упёрли деревянный шест.
Потом, когда всё закопали и замаскировали, наши сапёры прошли - чисто. Мины глубоко. "Рамка" не увидела.
А его БМП наехал.
Отца выкинуло из люка на пятьдесят метров!
Когда несли его к машине, он жив был. Повторял: "Только жене не говорите! Только жене не говорите!" - по-русски, абхазски и грузински, что бы все поняли.
У него взрывом всё внутри оборвало.
Вот они теперь говорят, что мы в их состав вернуться должны. А как после таких смертей?
Аслан налил ещё вина. Снова закурил.
- Ладно, отец - продолжил он - он в бою пал. А брат, Адгур, ты же знаешь, как погиб?!
Тяжелораненого, на вертолёте, из Ткуарчала вывозили. В вертолёте только женщины, дети и "тяжёлые".
Они сами коридор дали. Сами сказали: "Разрешим полёт!"
Только женщины, дети и раненые были.
Они видели, что вертолёт с красными крестами, русский, не боевой. Зачем они его сбивали? Для чего?!
Адгур "тяжёлый" был. Уже не боец. Всё. Отвоевал!
Дети. Почему, в чём они виноваты были?
Женщины. Они оружия в руки не брали.
Все сгорели. Одни угли потом наши забирали. Для чего они сбили машину? Вот скажи, для чего?
В глазах его снова заблестели слёзы. Аслан отворачивается, глубоко вдыхает, и залпом выпивает бокал.
- Знаешь, вот Адгур, ладно, мог вернуть в строй. Ну, представим, что вылечили, и он вернулся.
Но соседку нашу, старуху, бабушкину подругу, за что?
Они пришли к ней в дом. Говорят, абхазка, плати деньги.
А у неё нету.
А они видят, коронки золотые. Они прикладом выбили зубы, и забрали. Трофеи! Это для них были трофеи! Зубы старухи! Кто они после этого.
Потом врач пришёл. Грузин.
Промывал ей всё, вату клал. Но лекарств не было. У неё началось заражение... За что её так мучительно убили?
Знаешь, мы тоже не были "пушистыми". Но потом. Мы уже мстили. Когда начинается месть, сдержаться трудно.
Они пришли сюда, постреляли, и бежали.
А тем грузинам, которые остались, иногда за их зло расплачиваться приходилось...
Знаешь, ведь всегда легко начинать войну, когда ты там, в тёплом кабинете, далеко от людей… Будто бы на небесах… А здесь, на земле, за это приходится всем. И виновным, и невиновным. И тем, кто стреляет, и убивает, и тем, кто мечтает лишь о том, что бы этот кошмар закончился…
Вот они говорят, что мы должны быть частью Грузии. А что, Адгур тогда зря сгорел? Папа тогда зря погиб?
Они кричат, что мы будем жить, как братья. Но как тогда вспоминать о том, что нас истребляли? Что старухам выбивали прикладами зубы?
Куда деть нашу боль?
И куда деть их боль? Они же тоже гибли!
Мы их не прогоняли. Мы жили с ними в мире. Им этого оказалось мало. Как теперь им можно верить? У нас теперь есть наша свобода. У нас теперь есть государство. Не бандитская шайка, а нормальное государство. Мы построили его, несмотря на все трудности. Мы не опустились до уровня дикарей. Мы выросли. Мы стали выше. Мы уже сами, самостоятельно, жить можем. Зачем они нам? Что бы снова грабить нас и убивать?
Если хотят жить с нами, пускай признают нас, и развивают нормальные отношения, а не трясут оружием!
За эти годы, что они кричат, что вернутся, и всех победят, можно было десять раз построить человеческие отношения! Можно торговать, можно вместе бизнес делать!
Но они хотят жить здесь. И жить одни, без нас.
Они боятся.
Они боятся мести.
Знаешь, в первое время месть была. И много хороших людей из грузин уехало.
Вот этот дом матери грузинка отдала. Она боялась и уезжала. А наш барак, сам знаешь, сгорел. Она мать нашла, и говорит: "Живи, Римма. Хоть своему человеку дом достанется. Если когда-нибудь вернусь, там разберёмся, что и как. Тебе жить негде. Живи."
Многие наши мстили.
Мы листовки вешали везде, где призывали не мстить.
Но мстили.
Потом на убыль пошло. Потому, что поняли, что не тем мстят.
Тимура же ты знаешь?
Его мать подобрала.
Грузин. Родители погибли.
А мать говорит: "Ребёнок. Как его можно бросить?! Это мне вместо погибших моих."
И растила.
Трудно было, сам помнишь.
К ней как-то пришли гонцы. Кричат: "У тебя грузины мужа и ребёнка убили! Ты чего грузина кормишь? Тебе самой есть нечего!
Давай чеченцам его продадим. Он в горах овец пасти будет. Ему больше и не надо. И не узнает никто: документов нет, нигде не числится! А ты денег на десять лет вперёд получишь!"
Мама их палкой погнала! Била их! Мне потом говорит: "Аслан. Если эти ещё раз придут, ты их так побей, что бы в больнице потом лечились!"
Но после войны трудно было.
Россия закрыла границу. Мама на катере в Турцию плавала, вещи на продажу возила.
А потом и с Турцией границу закрыли.
Очень трудно было.
Но мы победили. И это значило, что наше Солнце ещё взойдёт. Но наша ночь продолжалась.
Грузия хотела нас чужими руками задушить.
Многие уехали.
Кто на Руси работал, деньги слали. А у кого там никого не был, как только не крутились!
Но даже тут мы выстояли...
Значит, война закончилась.
Он разлил по бокалам остатки вина. И замер, всматриваясь в ночную мглу. Туда, на север, вглубь ущелья.
Последний час перед рассветом.
Самый тёмный и холодный.
Этот час подходит к концу.
- Знаешь, - по голосу было понятно, что друг устал - они просят, что бы мы вернули беженцев.
В Гал мы почти всех вернули. Там одни грузины. Там газета на грузинском выходит. В школах грузинский изучают.
А сюда их пустить...
Понимаешь, верни их сюда, может начаться месть.
А потом, вот у людей они дом в войну разрушили. Он живёт в грузинском доме. Как этот дом делить? Одни договорятся. А другие?
А они потом скажут: "Грузин обижают!" - и это будет предлог, что бы снова повести на нас танки...
Я так думаю, кто не воевал, тот пускай едет. Мы не хотим гнать никого.
Но кто воевал...
Знаешь, если бы пару лет назад я встретил бы человека, который стрелял в меня, я бы убил.
А сейчас...
Сейчас...
Знаешь, я же ведь тоже в него стрелял... Только пускай он не об этом не напоминает.
Но это наша земля. Наша страна. Наше государство.
Тут каждый камень омыт нашей кровью.
Тут в каждой семье есть погибшие.
Мы выиграли эту войну. Мы перенесли блокаду.
Мы построили государство.
Мы живём.
Мы ведём бизнес.
Мы растим здесь детей...
Мы будем жить в мире. Мы рано или поздно снова станем соседями, а не врагами.
Защёлкали детали автомата. Отчищенные от нагара, смазанные, они становятся на свои места.
Передёрнут затвор.
Контрольный спуск.
Щелчок предохранителя…
Тишину ночи нарушает щебетание птиц. Всё громче, громче...
Крики петухов ворвались в ряд птичьего оркестра.
Где-то замычала корова.
Хлопнула дверь.
Раздался детский смех.
- Ладно, боец, пошли спать. Война закончилась - шутит Аслан, и осушает свой бокал. - Выспимся, и будем строить мир. Давно пора.
Шаткой походкой идёт собеседник в комнату.
Я следую за ним. Но напоследок оглядываюсь. И тут лучи Солнца вспороли тьму ночи. Свет озарил вершины гор, облака, землю, вспенил дымку тумана над рекою, вырвал из мрака многоцветье природы.
Новый день понёсся над горами, над ущельем, над спящими людьми и пробуждающемся морем.
Над Абхазией всходит Солнце. Солнце нового дня.