Литература и жизнь
Поскольку эта тема всплыла въ комментарiяхъ, думаю, нужно сказать о ней нѣсколько словъ - суммарно буквъ будетъ много, и интеллектуальная усталость заставитъ меня разбить ихъ на нѣсколько записей. Тѣмъ болѣе что иные блестящiе умы вродѣ Д. Быкова и менѣе блестящiе - ихъ же имена Ты, Господи, вѣси - серьезно используютъ Гоголя и Щедрина какъ источники по русской исторiи. Благословясь, приступаемъ.
Я уже писалъ какъ-то, что единственное содержанiе, съ которымъ имѣетъ дѣло писатель, - содержанiе его черепной коробки. Но, разумѣется, связь между этимъ содержимымъ и жизнью (о ней въ другой разъ) существуетъ. Это косвенная связь, и можно, конечно, представить себѣ случай, когда писатель представляетъ собой прозрачное стекло, черезъ которое жизнь доходитъ до насъ незамутненной. Въ реальности часты другiе случаи - отъ совершенно непрозрачныхъ стѣнъ до мутныхъ стеколъ и кривыхъ зеркалъ.
Этотъ фактъ уже исключаетъ использованiе литературнаго произведенiя какъ историческаго источника (за исключенiемъ того случая, когда предметомъ изслѣдованiя является общественное сознанiе, для котораго писатель представителенъ). Вѣдь для начала намъ нужно опредѣлить масштабъ и характеръ привносимыхъ имъ искаженiй, а этой задачѣ знанiе о жизни - изъ другихъ источниковъ - должно быть предпослано. Потому тамъ, гдѣ провѣрка доступна, писатель не скажетъ намъ ничего новаго, а гдѣ недоступна, - того, что мы могли бы принять за достовѣрное.
Начнемъ съ картинки. У Фонвизина есть якобы мемуарная повѣсть «Чистосердечное признанiе…», гдѣ онъ описываетъ, въ частности, свою гимназiю. Тамъ приводится анекдотъ - учитель, трогая пуговицы на камзолѣ и кафтанѣ, подсказываетъ публично экзаменуемымъ ученикамъ номера латинскихъ склоненiй и спряженiй. Очень эффектно - и повлiяло на взгляды публики объ уровнѣ отечественной педагогики. Но здѣсь все просто - самъ Фонвизинъ описываетъ лекцiи ректора гимназiи какъ «острые». Эти лекцiи, слышалъ, сохранились въ РГАДА; самъ я ихъ не читалъ, но читалъ другiя сочиненiя на латыни; ничего выдающагося, но особой простотой латынь Шадена не отличается. Кстати, даже кое-что и читалъ; одинъ курсъ сохранился въ НБ МГУ. Педагогическiй процессъ не соотвѣтствуетъ результату - если такъ учиться, нельзя оцѣнить лекцiи, если ихъ оцѣниваешь, - значитъ, учился иначе. То же самое справедливо, кстати, и для «Капитанской дочки». Процессъ всѣмъ памятенъ. Результатъ - Гриневъ беретъ у Швабрина французскiя книги и читаетъ. Этого не дѣлаютъ и не въ состоянiи дѣлать 95 % выпускниковъ нашихъ школъ на болѣе простомъ англiйскомъ. Приходится выбирать - вѣрно описанъ либо процессъ, либо результатъ. Кстати, этимъ лѣтомъ (о стыдъ!) я узналъ, что знаменитую фразу о географiи и извозчикахъ Фонвизинъ позаимствовалъ у Вольтера. Но что въ русскую жизнь нырять за ней не было ни возможности, ни нужды, было ясно и безъ того. Реально черезъ домашнее образованiе прошли многiе изъ лучшихъ русскихъ интеллектуаловъ - но литературный штампъ, позаимствованный изъ Ферне, въ сочетанiи съ заказомъ властей, которымъ домашнее воспитанiе не нравилось какъ наименѣе поддающееся контролю, заставилъ русскихъ писателей изображать его такъ, какъ они изображали. Здѣсь случаи простые, поскольку они вскрываются уже на уровнѣ внутреннихъ противорѣчiй текста.
Другая картинка - Гоголь. У него была внутренняя червоточинка (не скажу, какая). Разъѣдая его сознанiе и совѣсть изнутри, она вѣсь міръ преподносила ему въ соотвѣтствующемъ освѣщенiи. И дѣйствовала она тѣмъ сильнѣе, что онъ чувствовалъ въ себѣ призванiе и даръ христiанскаго проповѣдника. Это очень хорошо, кстати, понялъ Ю. Ѳ. Самаринъ. «Гоголь первый дерзнулъ ввести изображенiе пошлаго въ область художества. На то нуженъ былъ его генiй. Въ этотъ глухой, безцвѣтный мiръ, безъ грома и безъ потрясенiй, неподвижный и ровный, какъ бездонное болото, медленно и безвозвратно втягивающее въ себя все живое и свѣжее, въ этотъ миръ высоко поэтическiй самымъ отсутствiемъ всего идеальнfго, онъ первый опустился какъ рудокопъ, почуявшiй подъ землею еще не тронутую жилу. Съ его стороны это было не одно счастливое внушенiе художественнаго инстинкта, но сознательный подвигъ цѣлой жизни, выраженiе личной потребности внутренняго очищенiя. Подъ изображенiемъ дѣйствительности поразительно истиннымъ скрывалась душевная, скорбная исповѣдь. Отъ этого произошла односторонность содержанiя его послѣднихъ произведенiй, которыхъ, однако, нельзя назвать односторонними именно потому, что вмѣстѣ съ содержанiемъ художникъ передаетъ свою мысль, свое побужденiе. Оно такъ необходимо для полноты впечатлѣнiя, такъ нераздѣльно съ художественнымъ достоинствомъ его произведенiй, что литературный подвигъ Гоголя только въ этомъ смыслѣ и могъ совершиться. Ни страсть къ наблюденiямъ, ни благородное негодованiе на пороки и вообще никакое побужденiе, какъ бы съ виду оно ни было безкорыстно, но допускающее въ душѣ художника чувство личнаго превосходства, не дало бы на него ни права, ни силъ… Кто съ этимъ не согласенъ или кто иначе понимаетъ внутреннiй смыслъ произведенiй Гоголя, съ тѣмъ мы не можемъ спорить - это одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые рѣшаются безъ апелляцiи въ глубинѣ сознанiя». Кстати, я, подражая Самарину, не буду ни спорить, ни даже аргументировать, а только описывать, - кого мои слова не убѣждаютъ, я оставлю въ покоѣ.
Продолженiе слѣдуетъ.
Я уже писалъ какъ-то, что единственное содержанiе, съ которымъ имѣетъ дѣло писатель, - содержанiе его черепной коробки. Но, разумѣется, связь между этимъ содержимымъ и жизнью (о ней въ другой разъ) существуетъ. Это косвенная связь, и можно, конечно, представить себѣ случай, когда писатель представляетъ собой прозрачное стекло, черезъ которое жизнь доходитъ до насъ незамутненной. Въ реальности часты другiе случаи - отъ совершенно непрозрачныхъ стѣнъ до мутныхъ стеколъ и кривыхъ зеркалъ.
Этотъ фактъ уже исключаетъ использованiе литературнаго произведенiя какъ историческаго источника (за исключенiемъ того случая, когда предметомъ изслѣдованiя является общественное сознанiе, для котораго писатель представителенъ). Вѣдь для начала намъ нужно опредѣлить масштабъ и характеръ привносимыхъ имъ искаженiй, а этой задачѣ знанiе о жизни - изъ другихъ источниковъ - должно быть предпослано. Потому тамъ, гдѣ провѣрка доступна, писатель не скажетъ намъ ничего новаго, а гдѣ недоступна, - того, что мы могли бы принять за достовѣрное.
Начнемъ съ картинки. У Фонвизина есть якобы мемуарная повѣсть «Чистосердечное признанiе…», гдѣ онъ описываетъ, въ частности, свою гимназiю. Тамъ приводится анекдотъ - учитель, трогая пуговицы на камзолѣ и кафтанѣ, подсказываетъ публично экзаменуемымъ ученикамъ номера латинскихъ склоненiй и спряженiй. Очень эффектно - и повлiяло на взгляды публики объ уровнѣ отечественной педагогики. Но здѣсь все просто - самъ Фонвизинъ описываетъ лекцiи ректора гимназiи какъ «острые». Эти лекцiи, слышалъ, сохранились въ РГАДА; самъ я ихъ не читалъ, но читалъ другiя сочиненiя на латыни; ничего выдающагося, но особой простотой латынь Шадена не отличается. Кстати, даже кое-что и читалъ; одинъ курсъ сохранился въ НБ МГУ. Педагогическiй процессъ не соотвѣтствуетъ результату - если такъ учиться, нельзя оцѣнить лекцiи, если ихъ оцѣниваешь, - значитъ, учился иначе. То же самое справедливо, кстати, и для «Капитанской дочки». Процессъ всѣмъ памятенъ. Результатъ - Гриневъ беретъ у Швабрина французскiя книги и читаетъ. Этого не дѣлаютъ и не въ состоянiи дѣлать 95 % выпускниковъ нашихъ школъ на болѣе простомъ англiйскомъ. Приходится выбирать - вѣрно описанъ либо процессъ, либо результатъ. Кстати, этимъ лѣтомъ (о стыдъ!) я узналъ, что знаменитую фразу о географiи и извозчикахъ Фонвизинъ позаимствовалъ у Вольтера. Но что въ русскую жизнь нырять за ней не было ни возможности, ни нужды, было ясно и безъ того. Реально черезъ домашнее образованiе прошли многiе изъ лучшихъ русскихъ интеллектуаловъ - но литературный штампъ, позаимствованный изъ Ферне, въ сочетанiи съ заказомъ властей, которымъ домашнее воспитанiе не нравилось какъ наименѣе поддающееся контролю, заставилъ русскихъ писателей изображать его такъ, какъ они изображали. Здѣсь случаи простые, поскольку они вскрываются уже на уровнѣ внутреннихъ противорѣчiй текста.
Другая картинка - Гоголь. У него была внутренняя червоточинка (не скажу, какая). Разъѣдая его сознанiе и совѣсть изнутри, она вѣсь міръ преподносила ему въ соотвѣтствующемъ освѣщенiи. И дѣйствовала она тѣмъ сильнѣе, что онъ чувствовалъ въ себѣ призванiе и даръ христiанскаго проповѣдника. Это очень хорошо, кстати, понялъ Ю. Ѳ. Самаринъ. «Гоголь первый дерзнулъ ввести изображенiе пошлаго въ область художества. На то нуженъ былъ его генiй. Въ этотъ глухой, безцвѣтный мiръ, безъ грома и безъ потрясенiй, неподвижный и ровный, какъ бездонное болото, медленно и безвозвратно втягивающее въ себя все живое и свѣжее, въ этотъ миръ высоко поэтическiй самымъ отсутствiемъ всего идеальнfго, онъ первый опустился какъ рудокопъ, почуявшiй подъ землею еще не тронутую жилу. Съ его стороны это было не одно счастливое внушенiе художественнаго инстинкта, но сознательный подвигъ цѣлой жизни, выраженiе личной потребности внутренняго очищенiя. Подъ изображенiемъ дѣйствительности поразительно истиннымъ скрывалась душевная, скорбная исповѣдь. Отъ этого произошла односторонность содержанiя его послѣднихъ произведенiй, которыхъ, однако, нельзя назвать односторонними именно потому, что вмѣстѣ съ содержанiемъ художникъ передаетъ свою мысль, свое побужденiе. Оно такъ необходимо для полноты впечатлѣнiя, такъ нераздѣльно съ художественнымъ достоинствомъ его произведенiй, что литературный подвигъ Гоголя только въ этомъ смыслѣ и могъ совершиться. Ни страсть къ наблюденiямъ, ни благородное негодованiе на пороки и вообще никакое побужденiе, какъ бы съ виду оно ни было безкорыстно, но допускающее въ душѣ художника чувство личнаго превосходства, не дало бы на него ни права, ни силъ… Кто съ этимъ не согласенъ или кто иначе понимаетъ внутреннiй смыслъ произведенiй Гоголя, съ тѣмъ мы не можемъ спорить - это одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые рѣшаются безъ апелляцiи въ глубинѣ сознанiя». Кстати, я, подражая Самарину, не буду ни спорить, ни даже аргументировать, а только описывать, - кого мои слова не убѣждаютъ, я оставлю въ покоѣ.
Продолженiе слѣдуетъ.