Взятие и удержание Баку. Русско-персидская война 1722-1723 гг.
«…Тако в сих краях, с помощию Божиею, фут получили, чем вас поздравляем», - писал на радостях Петр I в Петербург 30 августа 1722 года из только что открывшего ему ворота Дербента. Поход на Каспий стал в российской имперской историографии XIX - начала XX века отправной точкой «кавказских войн» - длительного процесса присоединения к России территорий от Кубани и Терека до сложившихся в это время границ с Турцией и Ираном. Неудивительно, что тогда же стали появляться первые исторические описания этого предприятия, полковые истории и труды биографического жанра, порой содержавшие утраченные впоследствии или труднодоступные источники, и не потерявшие значения до нашего времени публикации документов.
Командовал десантом генерал-аншеф Михаил Афанасьевич Матюшкин - троюродный брат Петра I.
Данная Матюшкину еще 4 ноября 1722 года инструкция предписывала продолжение кампании на будущее лето. Генералу надлежало заготовить «магазины» для снабжения 20-тысячной армии в крепости Святого Креста и Дербенте на два месяца, а в не взятом еще Баку - на год; последнее, вероятно, свидетельствует о назначении Баку главной операционной базой для действий в Закавказье в кампанию 1723 года. В этих же пунктах требовалось открыть и лазареты на семь тысяч больных и раненых - Петр I явно предполагал в будущем большие потери. По весне драгунские полки и пехота с казаками вновь направлялись в крепость Святого Креста для ее строительства, причем драгунам на этот раз предстояло зимовать уже непосредственно в крепости или на берегах Терека, казакам же надо было объявить, что их не отпустят домой, пока они не «отделают» крепость. Требовалось также отправить пополнение в Гилян.
Главной же задачей командующего было «при самом вскрытии льду» двигаться на Баку с двухтысячным десантом и «конечно тот город достать, яко ключ всего нашего дела». Петр, помня полученный им в Дербенте ответ бакинцев, указал: «Ежели без противления сдадутся, отпустить со всеми пожитки их, кроме пошлин шаховых, которыя у них взять надлежит за те лета, за которыя они не посылали, а делили между себя. Буде же не пожелают выйтить, то однакож велеть им, дав некоторый срок, объявя ту причину, что их оставить не надлежит, понеже в последнем письме чрез Лунина посмеятельно ответ и лживо учинили и доброхотством, так как дербентцы, не отдались, и так верить им невозможно; а оставить только тех, которые знают все зборы, также ходят за виноградом и прочее, что нужда требует».
При попытке сопротивления горожан надлежало выселить без оружия, а в случае штурма всех уцелевших жителей отправить в Астрахань и «раз делить по себе» их имущество. Драгунам же и дербентскому гарнизону предстояли летние экспедиции во владения уцмия «и всех противных» и строительство еще одной крепости под Дербентом для пресечения «коммуникаций… усмею и прочим с Дауд Беком».
Но уже в феврале 1723 года император прислал командующему дополнительные пункты, сокращавшие российское военное присутствие на Кавказе из-за позиции турок («ради турецкого дела»), о которой речь пойдет ниже. Провиант теперь требовался только на 12 тысяч человек, карательные походы на горцев и строительство новой крепости отменялись, а зимовать оставлялись только те драгунские части, «которые пойдут от Астрахани». Однако Баку и уже занятые города Дагестана и Гиляна належало укреплять - «прибавить» в их гарнизоны солдат и пушек. После взятия Баку Петр I все же намерен был воплотить свою идею о строительстве международного города-порта в устье Куры, где требовалось построить крепость, «дабы неприятель не захватил».
Зима и весна прошли в строительстве новых судов и заготовке припасов. Полковник А. И. Тараканов должен был закупить у калмыков и в «низовых городах» восемь тысяч лошадей; А. П. Волынский - приобрести две тысячи верблюдов, тысячу быков и 500 повозок-арб. Командующий Матюшкин рапортовал о снабжении провиантом, по сути, блокированного «партиями» враждебных России горских владельцев Дербента (это было нелегко: зимние штормы разбивали и выбрасывали на берег суда с мукой и солью), о ремонте и строительстве ластовых судов, об отправке пополнений в Дербент и высылке драгун в крепость на Сулаке.
24 апреля 1723 года ее гарнизон пережил сильное землетрясение. К лету там были сконцентрированы, помимо зимовавшего гарнизона, восемь драгунских полков (примерно 10,5 тысячи человек); в августе подошли украинские казаки под командованием лубенского полковника Андрея Марковича (из 9192 человек, вышедших в поход, 232 бежали, 239 умерли, а оставшиеся «не все дошли» до места назначения: часть осталась в Астрахани, где не было судов для их перевозки).
Однако боевых задач перед ними не ставилось - за исключением несостоявшейся грузинской экспедиции, о которой будет речь ниже. Донесения командующего корпусом, старого боевого генерала Гаврилы Се меновича Кропотова, показывают, что войска занимались заготовкой сена для лошадей и возведением крепости Святого Креста по выполненному подполковником Андреяном де Бриньи и утвержденному царем плану. Ее строительство, начавшееся 12 июня, сразу же натолкнулось на трудности: пригодный лес находился за 10-20 верст, и его доставка требовала немалых усилий. Большую же часть стройматериалов приходилось доставлять с большими трудностями и перебоями морем из Астрахани. Недовольный Кропотов 14 июля доложил царю, что до зимы крепость поставить не удастся по причине непоставки требуемого леса из Астрахани.
Задержка подвоза провианта и леса в августе вызвала царский гнев в адрес губернатора - тому опять пришлось оправдываться, отговариваясь кознями «неприятелей», и вновь прибегать к помощи Екатерины. Волынский просил рассмотреть все его действия и на этот раз, кажется, был прав: его донесения 1723 года полны хозяйственных сводок об отправленных на Сулак бревнах, досках, гвоздях, топорах и прочих необходимых вещах. Однако заготовка леса шла в Казани и Симбирске, плоты запаздывали, и у губернатора порой просто не было требуемых на строительство пятисаженных бревен. Однако без заступничества императрицы все же не обошлось: та сообщила губернатору, что на него действительно «сумнения были» по докладу генерала Еропкина, но доноситель был признан не правым.
Но больше всех царь торопил Матюшкина. В марте он надеялся, что генерал «уже пошел» к Баку; в мае - опасался, что двинувшиеся, по его сведениям, к Шемахе турки займут город первыми, и приказывал «сколько есть судов… отправить с людьми в Баку», чтобы опередить их и завязать с жителями переговоры до подхода основных сил. Однако Матюшкин смог выступить в поход только после отправки Левашова в Гилян. Разделенная на три части эскадра капитан-лейтенантов В. А. Урусова, П. К. Пушкина и Ф. И. Соймонова вышла в море 20 июня и без осложнений вошла в Бакинскую бухту 17 июля. В тот же день Матюшкин отправил в крепость майора Нечаева с письмом посла Измаил-бека к бакинскому султану. Оно содержало предложение принять привезенный провиант и открыть ворота русским войскам, прибывшим «для охранения города Баки». В своем обращении генерал напомнил бакинцам, как они «посмеятельно и лживо учинили» отказ царскому посланцу в прошлом году, и выразил надежду, что теперь они поступят иначе. Однако бакинский султан Мухаммед-Гуссейн отказался допустить русских в Баку «без указу шахова», о чем 19 июля заявили его посланцы.
Осада была недолгой. Утром 21-го числа началась высадка десанта на берег. Эта операция была произведена так быстро, что гарнизон не успел оказать сопротивления. Только после ее окончания вышедшая из города конница попыталась атаковать русские войска. Но они к этому времени уже успели построить на берегу батарею и открыли «скорую стрельбу». Не выдержав артиллерийского огня, бакинские конники поспешно устремились к городу.
Затем открыли огонь орудия с семи гекботов. Бомбардировка города двухпудовыми мортирами вызвала пожары, а 12-фунтовые пушки стали бить по крепостной стене со стороны моря. Ответные действия оказались неэффективными: маленькие крепостные орудия не смогли соперничать с корабельной артиллерией, а конные атаки на батареи успешно отражались русскими войсками. В результате обстрела в крепостной стене была пробита брешь, но до штурма дело не дошло.
27 июля Матюшкин отправил в Баку письмо с «последней резолюцией» о сдаче, и среди осажденных произошел раскол. В пять часов утра следующего дня бакинцы, от имени которых выступили начальник гарнизона юзбаши Дергах Кули-бек и его брат Хаджи-Эмин, согласились открыть ворота и заявили, что сопротивляться их принуждали «некоторые противники». В три часа пополудни русские войска уже вступили в город, а жители приветствовали их «хлебом и солью», музыкой и пляской «по персицки». Городские власти преподнесли Матюшкину ключи от городских ворот. Вступив в город, войска заняли посты на башнях, стенах, у ворот, пороховой казны и пушек; вслед за тем в город были доставлены с судов 14 пушек, продовольствие и амуниция. Солдаты заняли два караван-сарая - армянский и индийский, а в «знатнейшей мечети» командование учредило гауптвахту.
Вступив в Баку, Матюшкин стал наводить порядок последовательно, но осторожно. Жители города 15 августа обратились к командующему с письмом, в котором жаловались, что султан и его братья связывались с Дауд-беком и были инициаторами сопротивления русским войскам, после чего Мухаммед-Гуссейн был «отставлен» от всех дел, его «пожитки» описаны, а самого бывшего султана и трех его братьев Соймонов вывез в Астрахань.
Одновременно генерал докладывал царю, что «Дергах Кули-бек и протчие обыватели являются к стороне вашего императорского величества склонны и как видица, во всем оные показывают доброжелательство». Большую часть гарнизона, состоявшего из семисот солдат под командованием юзбаши, приняли на русскую военную службу. В том же донесении Матюшкин почтительно объяснил, что не считает полезным выполнять пункт данной ему инструкции о высылке из города его жителей-мусульман, а в настоящее время занят сбором сведений о состоянии налоговых поступлений, значительная часть которых находилась на откупе у того же султана. Кроме того, командующий был озабочен отсутствием вблизи города «конских кормов» и состоянием временно бесхозных нефтяных колодцев.
Следом за занятием Баку предстояло овладеть сильно интересовавшей царя Курой, тем более что к тому времени сальянский наиб Гуссейн-бек и талышский владелец Мир Аббас-бек успели заявить о своей покорности. Отправленный морем из Баку батальон полковника Зембулатова (Зенбулатова) высадился в устье реки и на одном из островов устроил укрепленный лагерь. Овладение Сальянами не только давало возможность контролировать устье Куры, но и пользоваться местными пастбищами, рыбными промыслами, пашнями и лесами, тогда как в Баку запасы продовольствия, «конские корма» и дрова отсутствовали: в октябре того же года туда пришлось завозить муку и дрова на русских кораблях из Астрахани.
Император в ответ на известие о занятии Баку собственноручно написал Матюшкину: «Письмо ваше через адъютанта Вульфа я 4-го сего месяца получил, с великим довольством, что вы Баку получили (ибо не без сомнения от турков было); за которые ваши труды вам и всем при вас и оном деле трудившимся благодарствуем и повышаем вас чином генерала-лейтенанта, что же при сем случае вам чинить, о том прилагается указ». «Не малое и у нас бомбардирование того вечера было тогда сия ведомость получена», - добавил он в том же письме о состоявшемся в Петербурге пушечном салюте в честь занятия Баку.
Вопрос о «выводе» из города «противных» российской администрации обывателей царь передал на усмотрение командующего, однако полагал полезным «сколько может быть без вреда оттоль их людей убавить, понеже хотя о турках у меня мягки ведомости, но намерение их глубоко, чего опасаться надлежит», а на российской службе оставить «для знания мест, например, человек сто конных с ружьем, а прочим от службы отказать, понеже своих имеем».
Петр имел основания быть довольным. В отличие от 1722 года, когда 40-тысячная армия после изнурительного марша смогла прочно удержать только один Дербент, в теперешнюю кампанию сравнительно небольшими отрядами без потерь были заняты стратегически и экономически важные пункты на западном и южном берегах Каспийского моря. В июне 1723 года Петр, по-видимому, рассчитывал, что шаху уже ничего не остается, как согласиться на все его условия. Царь даже предложил Волынскому склонить Тахмаспа к выезду в Россию, но осторожный губернатор объяснил, что на такой вариант «надежды нет».
Радовали и «мяхкие ведомости» из Стамбула: турки не собирались вступать в военный конфликт с Россией и как будто склонялись к договоренности за счет Ирана. Осенью 1723 года Петр надеялся, что Неплюеву скоро удастся договориться с турками об «армистиции или унятии оружия» и о том, чтобы обеим державам «более прогрессов в тех краях ни под каким претекстом не чинить». Но самое главное - двухлетние усилия благополучно завершились необходимой формальностью. «При сем поздравляю со всеми провинциями по берегу Каспийскаго моря лежащия, понеже посол персидский оные уступил, с которого трактата прилагаем копию», - сообщил царь своему генералу 17 сентября 1723 года.
Вовремя вывезенный Аврамовым и Соймоновым персидский посол Измаил-бек как будто не подозревал о связанной с его миссией интриге, но, надо полагать, был доволен, поскольку успел погрузить на суда свои собственные товары для продажи в России. Дипломат благополучно прибыл в Астрахань, и встретивший его Волынский 30 марта 1723 года доложил в Петербург, что посол надеется на защиту своей страны русскими войсками и готов подписать трактат «на каких кондициях ваше величество изволит». В Астрахани Измаил-бек написал упоминавшееся выше письмо к жителям Баку с предложением сдать город русским.
Царь распорядился не привозить посла в столицу до своего возвращения с флотом. Измаил-бека надлежало доставить из Новгорода на Ладожское озеро на подводах и далее везти в Петербург на «удобнейших судах». В столицу высокий гость прибыл 22 августа из Шлиссельбурга излюбленным петровским способом - по Неве на яхте. Он представился государю в сенатской аудиенц-каморе и произнес прочувствованную, со слезами, речь, в которой сравнил Петра со светилом: «Всевышний Бог сотворил ваше величество подобием солнца, которое осиявает и освещает всю вселенную…» А затем посол сразу же попал на трехдневный маскарад по случаю празднования второй годовщины Ништадтского мира. 3 сентября 1723 года во дворце Меншикова «его величество был одет совершенно как католический кардинал, но вечером в саду снял этот костюм и явился опять в своем матросском… Около 9 часов вечера император получил с курьером радостное известие из Персии, что находящиеся там войска его заняли важный укрепленный порт на Каспийском море, город Баку, которым его величество уже давно желал овладеть, потому что он очень хорош и особенно замечателен по вывозу из него нефти. С этим известием он отправился тотчас к императрице и показал ей не только полученные им письма, но и приложенный к ним план крепости. Радость его была тем более велика, что, по его собственному уверению, он ничего больше и не желал приобрести от Персии. Ее величество в честь этого события поднесла ему стакан вина, и тут только началась настоящая попойка».
5 сентября по этому случаю состоялся торжественный молебен, а завершилось празднование весельем «в огороде ее величества» с фейерверком, «состоявшим из ракет, швермеров, огненных колес, водяных шаров и большого девиза из белого и голубого огня с изображением покоренного города Баку и его бомбардирования… Персидский посол смотрел вместе с другими на этот фейерверк и показывал вид, что очень восхищается им. По окончании его он имел с императором продолжительный разговор наедине, которым, по-видимому, также остался весьма доволен» - по крайней мере так показалось автору этих колоритных описаний, камер-юнкеру голштинского герцога Фридриху Берхгольцу.
9, 10 и 11 сентября гостеприимный хозяин сопровождал Измаил-бека в Адмиралтейство и Кунсткамеру. 11-го царь распорядился одарить посла: Измаил-бек получил золотую парчу на кафтан в 100 рублей, «сорок соболей» в 300 рублей, десять аршин лучшего сукна, пятифунтовый серебряный кубок и 1500 золотых червонных; к ним Петр распорядился прибавить еще пять тысяч рублей, а людям посла выдать 500 рублей и мехов на 200 рублей, а также отпускать им «корм с прибавкою».
Пока шли все эти мероприятия, царь и его советники еще раз 29 августа обсудили вопрос «о персицком вспоможении»: сколько требуется держать солдат на юге и «чем содержать» корпус. Собравшиеся опасались возможной войны с турками - но от завоеванных провинций отказываться не думали. 12 сентября посол Измаил-бек подписал договор, состоявший из пяти статей. В преамбуле повторялась изложенная в распространенном перед походом манифесте версия о начавшихся в Иране «великих замешаниях», во время которых мятежники» учинили убийство» и разграбили имущество российских подданных. Не желая допустить выступивших против шаха бунтовщиков «до дальнего расширения и приближения к российским границам» и «Персидского государства последней погибели», русский император предпринял поход, и «некоторые города и места, на берегах Каспийского моря лежащие, которые от тех бунтовщиков в крайнее утеснение приведены были, от них оружием своим освободил и для обороны верных его шахова величества подданных войсками своими засел». После низложения шаха его законный наследник Тахмасп прислал в Россию «своего великого полномочного посла из ближних и верных слуг» с прошением о помощи. Прибывший «почтенный и пречестнейший» Измаил-бек заключил с российским императором «ненарушимый трактат», в котором тот обещал Тахмаспу «добрую и постоянную свою дружбу», обязался отправить против бунтовщиков «потребное число войск конницы и пехоты» и восстановить шаха «на персидском престоле».
За эту помощь по второй статье договора «его шахово величество уступает его императорскому величеству всероссийскому в вечное владение города Дербент, Баку со всеми к ним принадлежащими и по Каспийскому морю лежащими землями и местами, такожде и провинции Гилян, Мазондран и Астрабат; и имеют оные от сего времени вечно в стороне его императорского величества остаться». Эти земли отходили к России «в награду… дабы оными содержать войско», направленное для оказания помощи шаху. Территория приморского Дагестана к северу от Дербента в договоре вообще не упоминалась - видимо, к тому времени Петр и его министры уже считали ее жителей во главе с принявшими присягу владетелями не персидскими, а своими подданными.
Последующие статьи оговаривают предоставление персидскими властями «лошадей, как для конницы, так и под артиллерию и амуницию и под багаж и провиант» по определенной цене, «чтобы свыше 12 рублев не было, а верблюды под багаж его шахово величество сколько будет потребно без найму и безденежно дать в своих границах обещает». Кроме того, иранская сторона брала на себя обязательство «хлеб, мясо и соль в пути везде приготовить, дабы в том скудости не было», но за провиант Россия должна была платить по «уговоренной цене».
В заключительных 4-й и 5-й статьях провозглашались между государствами «вечно добрая дружба» и союз против «неприятелей», а их подданным разрешалось свободно «купечество свое отправлять».
Скорость заключения столь важного трактата очевидно, показывает, что Петр и его дипломаты добились поставленных целей без особых усилий - обычно согласование позиций сторон занимало долгие месяцы. «Почтенный и пречестнейший» Измаил-бек оказался человеком сговорчивым; по-видимому, повлияли и теплый прием в Петербурге, и убежденность самого посла в необходимости помощи со стороны северного соседа, пусть и на нелегких условиях.
Измаил-бек, в отличие от других восточных вельмож, сумел оценить военное могущество России и проявил интерес к техническим и культурным новациям. Берхгольц отмечал, что персидский дипломат - «человек необыкновенно любознательный и ничего достопримечательного не оставляет здесь без внимания, за что император его очень любит»; другой голштинец, министр Геннинг Бассевич, обратил внимание на ловкость и светскую обходительность посла, сумевшего вызвать расположение Петра и Екатерины. Российская дипломатия, в свою очередь, не только юридически закрепила за собой каспийское побережье, но и сочла непризнанного шаха Тахмаспа более удобным партнером, чем завоевателя Махмуда, склонного к союзу с Турцией.
Через два дня после заключения договора Петр дал послу прощальную аудиенцию. Измаил-бек «получил словесное уверение, что заключенный трактат будет свято исполнен»; в честь столь важного события в крепости палили из пушек, а батальон преображенцев «делал в присутствии персидского посла разные военные эволюции, при которых находился сам император и на которые смотрели также императорские принцессы». В ответ Измаил-бек 16 сентября устроил обед, во время которого ознакомил гостей с блюдами персидской кухни, и «во все время обеда прислуживал и постоянно стоял за стулом императора. Пить вино персиянам хотя и запрещено, однако ж он брал его и сам начинал провозглашать все тосты. Незадолго перед тем, когда ему у великого канцлера в первый раз поднесли вина, он сказал, что по закону своему не может пить его, но что из благоговения перед императором забывает этот закон и выпьет за здоровье его императорского величества, что и сделал».
На этом, однако, «трактования» дорогого гостя не закончились. 18 сентября посол с государем посещали Петергоф, 19-го - Кронштадт; 28-го отмечали спуск на воду новой шнявы и победу под Лесной. В процессе обязательного угощения гвардейцами всех гостей «простым» солдатским вином Измаил-бек никак не соглашался на исключение из правил «и убедительно просил, чтоб ему дали водку. Получив ее, он встал и сказал во всеуслышание, что из уважения и любви к императору готов пить все, что только можно пить; потом, пожелав еще его величеству всевозможного счастья и благополучия, осушил чашу». Такая приверженность к модернизации явно была симпатична царю, и он не торопился отпустить гостя: 2 октября он показал послу свою токарню в Зимнем дворце, подарил ему образцы своего творчества и «две трубки зрительные». Только 8-го числа Измаил-бек покинул гостеприимный Петербург, куда в это время уже прибыл его подарок - доставленный из Астрахани слон.
Петр мог быть довольным удачным завершением своих военных усилий, но надо было еще убедить шаха ратифицировать договор. Для этого царь в том же сентябре указал срочно отправить в Иран резидентом прапорщика гвардии Рена и секретаря Аврамова с надлежащими полномочиями и ценными мехами на три тысячи рублей. Однако дипломатический триумф отнюдь не укрепил влияние России в Закавказье. Молодая империя вторглась в ту зону, которая в течение тысячелетий была ареной битв великих восточных держав. Появления там нового игрока никто не желал - ни на Востоке, ни на Западе, а его возможности были существенно ограничены. Персидский поход показал трудности содержания большой полевой армии в непривычных условиях. Осенью 1723 года в Гааге о крупных потерях и расходах поведал бывшему английскому послу в России лорду Чарльзу Уитворту неформальный глава российской дипломатии в Европе князь Б. И. Куракин. Кроме того, у царя не было на тот момент надежных союзников среди европейских держав, а сам он не желал ссориться с Турцией.
Подготовил К. Морозов