Капитан Б.М. Иванов (1896-1993). ПЛЕН. Часть 1
Представляем вниманию читателей редкий документ - воспоминания капитана Корниловского полка, Председателя Русского Обще-Воинского Союза Б.М. Иванова, впервые опубликованные в России в 3-м номере журнала "Голос Эпохи" за 2018 г.
Дня за два до Рождества Христова, в 1918 году, Корниловский Ударный полк выступил из города Ставрополя в село Петровское, а оттуда с боями, особенно сильным, двухдневным, у деревни Овощи, прошел по Ставропольской губернии и 9 января 1919 года пришел в Минеральные Воды. Вместо предполагаемого отдыха, 12 января, по приказу генерала Деникина, полк направлен в Донецкий каменноугольный район, куда в Енакиево и прибыли 16 января.
Разместились по частным квартирам. Я попал к зубному врачу, что для меня было большой удачей, во время переезда сильно разболелись зубы, но лечить их не пришлось - с 18-го начались бои. 21 января наш 1-й батальон взял станцию Попасная, захвачено много пленных. 24-го почти без боя захватили станцию Камышеваха. 25-го вечером 2-я рота (командир роты капитан Луцкевич, я - фельдфебель роты) была послана в заставу на разъезд 454 Северо-Донецкой железной дороги, около версты от станции. Командир батальона, полковник Камионко обещал прислать смену 26-го вечером.
Дорога на разъезд шла параллельно железнодорожному пути, а почти по середине был довольно глубокий овраг и небольшой лесок, где стояла наша батарея. С ротой было двое саней для вещей, возчики - местные крестьяне, довольно необщительные. Разместились мы в домике стрелочника, хотя и в тесноте, но не в обиде, а главное в тепле. Телефонной связи с Камышевахой не было. Ночь и день 26-го было спокойно. 27-го поднялся туман, и видимость стала очень плохой. Прошло 6 часов, 7 часов… Смены нет. Часов в семь с половиной командир роты и я вышли на двор, поговорили с часовыми и услышали частую стрельбу влево от нас. Там где-то должна была находиться 1-я офицерская рота. Как внезапно стрельба началась, так и кончилась. На всякий случай выставили еще один пост. Туман усиливался. Смены нет. Часов в девять командир роты решил послать на станцию человека, узнать, почему нет смены. Предложил поехать мне. Взял с собой ударника Украинского, недавно взятого в плен, улеглись в розвальни и поехали.
Видимость плохая. Переехали овраги, услышали разговор, а потом увидели идущую к нам цепь. Решив, что это идет смена, спокойно стояли у саней. Только странно было, что идут цепью и разговаривают. Увидев нас, цепь остановилась, и раздался оклик: «Кто идет?» «Свои», - отвечаю, - «А вы?» «Свои!» И к нам подбежало несколько человек, и наставили штыки. Все это произошло так быстро, что мы и опомниться не успели. Один из солдат сорвал с моей головы папаху, а вместо нее напялил солдатскую фуражку. Возчик упал на колени и говорит: «Товарищи, не расстреливайте меня, - и указывая на меня, - он офицер».
Солдаты штыками стали отталкивать меня от саней. В это время подбежал еще один, и один из толкавших меня говорит ему: «Товарищ взводный, это офицер, мы сейчас его расстреляем». На это пришедший ответил: «Есть приказ товарища Троцкого брать пленных, ведите их к штабу, там разберут». Сняли с меня шинель, но ватную куртку оставили. Три человека по железной дороге повели нас в сторону станции Камышеваха. Впереди шел я, за мной ударник Украинский, двое стражей по бокам, один сзади. Бежать! Кругом чистое снеговое поле. А эмблема! - пронеслась мысль. Расстегнул куртку, как будто жарко стало, кое-как залез правой рукой за левый рукав куртки и начал с рукава гимнастерки сдирать эмблему. На мое счастье она была слабо пришита, и я сорвал ее. Бросить? Увидят. Сунуть в карман? Найдут. Съесть? Засунул ее в рот и стал жевать. Как было противно жевать этот кусочек материи с напечатанной на ней эмблемой! И как я ее разжевал и проглотил… не знаю.
Показался поезд. Нас подвели к классному вагону, у которого стояла толпа народа. Толпа расступилась, нас поставили перед входом в вагон. Оглянувшись, увидел на снегу лежащий, раздетый труп, а рядом наша полковая фуражка. Вот так пропадают «без вести», невольно подумалось мне. Толпа окружила нас, и раздались крики: «Бей их! Снимай сапоги! Снимай одежу». Какой-то из толпы подскочил ко мне и ударил молотком по голове. Удар пришелся по околышу фуражки, и я еле удержался на ногах. Видно было, что толпа готовилась расправиться с нами. В это время из вагона вышел человек в кожаной, черной куртке и стал перед нами. Толпа замолкла. Лицо этого человека, большой рот, бритый, торчащие большие уши и, как будто, срезанный подбородок, настолько запомнились мне, что узнал бы его и теперь!
Крикнув толпе, чтобы она отошла и «сапоги возьмете после» подошел вплотную ко мне и, вынув пистолет, приставил к моему левому виску. Стало холодно, чувствую, лоб замерзает. Коротко остриженные волосы «становятся дыбом» и мгновенно перед глазами промелькнула вся жизнь. «Мама!» Вспомнилась мать! И сразу же мысль «Не покажись трусом!» Украинский стал просить о пощаде: «Товарищи, я красноармеец. Попал в плен в Ставропольской губернии. Не убивайте». Повернув голову к нему, я сказал: «Стыдись, ты солдат!» Он замолчал и стал смирно. Увидев на кожаной куртке державшего пистолет какой-то значок, я спросил: «Вы офицер? Дайте закурить». Молча, левой рукой достал из кармана куртки портсигар, раскрыл его и подал мне. Я взял папиросу. Положив портсигар обратно в карман, он вынул зажигалку, зажег и поднес мне, и в этот момент я услышал щелк и голос: «Марш в вагон!» Как поднялся по ступенькам, как вошел в вагон не помню. Начал соображать только после того как взял что-то горячее, обжег руку, и это горячее выпало из руки. Оказалось, сидим около жарко натопленной печки. На печке чайник с кипятком, вокруг стоят и сидят солдаты, пьют чай. Очевидно, и мне дали кружку с чаем, она была железная, горячая, и я уронил ее.
Солдаты молча смотрели на нас, и один, налив в кружку чай, подал мне говоря: «Горячая». На этот раз взял ее двумя руками, сделал глоток, и меня начало трясти как в лихорадке. «Видимо, замерз. Пей», - сказал кто-то, но пить не пришлось, через несколько минут меня отвели к товарищу Кожевникову, командиру этой группы. Вошел в купе. Около окна на столике горит свеча, две кружки, лежат бумаги. Налево от входа верхняя полка поднята. Около столика сидел человек, но лица не было видно, так как он сидел прижавшись к стенке, а сверху его закрывала полка.
«Садитесь против меня, в кружке чай, в коробке бисквиты. Пейте и будем говорить». «Я - товарищ Кожевников, а вы?» Я сел и назвал себя. Не помню точно, о чем он говорил, но помню, что спросил меня, откуда я, как попал к «кадетам», о генерале Корнилове и еще что-то. Сам он говорил, что они прибыли из-за Волги, что у него есть много татар. В конце разговора сказал, что согласно приказу товарища Троцкого брать пленных, меня отправят в Москву. Меня отвели обратно в купе. Лег на скамейку и заснул. Разбудил меня солдат и сказал, чтобы шел за ним. Поезд стоял на какой-то станции, было темно. Вывели и моего ударника и нас повели в поселок. Подошли к дому, конвоир вошел, побыл там недолго, вышел, и нас повели дальше в школу. Ввели в комнату полную людей. Женщины, мужчины сидели и лежали на полу. Когда конвоиры ушли, начались расспросы кто мы. Сидящие оказались местными жителями, арестованными по различным поводам или без всякого. К нам отнеслись хорошо. Вскоре принесли чай и хлеб. День провели спокойно. Часов в пять принесли котелок похлебки и хлеб.
Я начал дремать, когда пришел солдат и сказал, что меня вызывает комиссар. Трое конвойных повели меня, шли пустыми улицами, и подумалось, не застрелят ли по дороге. Подошли к большому дому, конвоир постучал в дверь. Дверь открыла женщина, солдатам сказала, чтобы остались, а меня ввела в столовую. Кипит самовар, поставлены три прибора, стаканы, хлеб.
За столом сидят миловидная барышня и студент. Пригласили сесть, положили мне на тарелку пару котлет, налили чая и начались расспросы. Из разговора я понял, что студент - местный комиссар, барышня - дочь заведующего русско-бельгийским заводом. Папа с мамой уехали, и дочка решила посмотреть на «кадетского офицера», а студент - жених, доставил ей это удовольствие. Видимо она и разочаровалась в «чудовище», но просидел я там часа два. На прощанье дали мне несколько бутербродов и пачку папирос.
Придя «домой», дал бутерброды Украинскому. Сидели там дня три, а на четвертый посадили в поезд и отправили в Купянск. В Купянске посадили на гауптвахту.
Два дня мы сидели вдвоем, а потом пришло «пополнение». Привели группу, человек двадцать, матросов, служивших добровольцами в Южной армии и взятых в плен где-то на Воронежском направлении. Караул несли тоже матросы-черноморцы. Создалось интересное положение. Караул ко мне и ударнику относились как к арестованным. Пленные матросы к нам хорошо. Караул к пленным матросам крайне враждебно, дошло до драки. После этого в карауле были солдаты. Кормили достаточно. Вскоре от простуды у меня появились язвы, и меня отвели в госпиталь. И доктор, и сестры встретили грубо, но, узнав кто я, предложили оставить на излечение в госпитале, но начальство не разрешило. Заболел и Украинский воспалением легких. Как я уже сказал, матросы относились ко мне хорошо, и мы не раз обсуждали вопрос как бы нам бежать.
Один из матросов решил «пойти на разведку», ему удалось вылезти из окна уборной, но вернуться через окно не удалось. Через час его привел патруль. Однажды повели меня на допрос в ЧЕКА. Трое «судей» допрашивали. Председатель штатский, члены суда матросы, один - обвинитель, другой - защитник. Обвинители требовали поставить «к стенке», но приговор был: отправить на гауптвахту «до распоряжения».
Прошло несколько дней, и мы узнали от караула, что в окрестностях Купянска появился новый отряд Маруси-анархистки и направляется к городу, а из города спешно уходят обозы и воинские части. Утром мы узнали, а вечером пришли два солдата, и повели меня в штаб группы. Около штаба стоял часовой и внутри у входной двери также часовой. Меня провели в кабинет начальника штаба, около письменного стола стоял невысокого роста человек в офицерском кителе. Начальник штаба сразу задал мне вопросы: в каком чине, был ли на фронте, в каком полку и какого полка сейчас? После моего ответа протянул руку и сказал, что он подполковник Л.-Гв. Петроградского полка и спросил, не встречал ли я офицеров этого полка. Между прочим, когда я сказал, что я Корниловского полка, он улыбнулся и ответил: «Ваш полк сейчас в районе Дебальцево и доставляет нам много неприятностей».
«А теперь к делу. Появилась большая банда Маруси-анархистки, и она двигается на Купянск. Ожидается здесь. Вы будете вооружены, и находиться на охране штаба». Не веря тому, что слышал, смотрел на него и мог только сказать, а где же ваши части? Он не ответил и продолжал, вечером мой адъютант придет за вами. Когда меня привели обратно, и я рассказал обо всем, матросы сперва не могли сообразить, а потом начали смеяться. И действительно - пленные «белобандиты», корниловский офицер во главе команды матросов-добровольцев на охране красного штаба от анархистов.
Вечером пришел адъютант, построились и пошли. В штабе нам выдали полушубки, винтовки и по пачке патрон. Накормили и по указанию Адъютанта поставили часовых. Адъютант находился с нами всю ночь. Пробыли мы до рассвета. Часов в шесть из кабинета вышел начальник штаба и сказал, что ему сообщили, что банда ушла в сторону. Поблагодарил за охрану, выдали нам по куску сала, хлеба, сдали полушубки, винтовки и под конвоем отправились обратно.
На второй день под конвоем из пяти человек нас погрузили в товарный холодный вагон и повезли в Валуйки. Вагон с одной стороны имел нары, где разместился конвой. Нас загнали на другую сторону и отгородили бревном. «Перейдете бревно, стрелять будем». Конвоиры были «сознательные». Было холодно. Конвоиры были в шинелях, в папахах, а мы без головных уборов, я в гимнастерке. Поезд шел почти без остановок. Наконец, после нескольких часов «приятной поездки» поезд стал. Кто-то крикнул «Валуйки! Выходи». Конвойные соскочили, за ними мы прямо в глубокий снег. Поезд стоял в поле. Вдали что-то чернело. Один конвойный впереди, затем мы и сзади конвоиры.
Снег стоял выше колен, идти тяжело, остановиться нельзя: «Станешь, пулю получишь». Молча, под ругань солдат, дошли до первых изб. Нас ввели в большую избу - канцелярия этапного коменданта. В избе жарко, как вошли, повалились на пол и сразу заснули. Разбудили удары ног и прикладов. Дали по кружке чая, куску хлеба и 10 минут на «оправку». После вывели, построили в две шеренги, пересчитали и повели на станцию.
Погрузили в вагон 3-го класса, на радость теплый, но радовались недолго. Пришел кондуктор и сказал, что для нас есть другой вагон, теплушка. Были нары и печка.
В Валуйках получил рваный пиджак. Ехали долго, и поздно вечером поезд остановился на станции Воронеж. Вышли, построились и по шоссе, мимо тюрьмы, пошли в город. Привели нас в бараки какого-то запасного полка. Старший пошел доложить начальству. Солдаты окружили нас, но разговаривать конвой не дал, кто-то дал махорки. Вернулся старший, матросы остались, а меня отвели к коменданту города. Матросы, прощаясь, желали мне всего доброго. Комендант находился на главной улице, в трехэтажном доме. Конвоир, под расписку, сдал меня в канцелярии. Оттуда отвели меня на третий этаж и заперли в пустой, холодной комнате.
Через несколько минут солдат принес селедку и сказал, что принесет хлеб и воду. Селедку съел, а хлеб и воду не несут. Подождал и начал кулаками колотить в дверь. Стук услышали, и явился другой солдат. Сказал ему, что жду хлеба и воды, он грубо ответил: «Где я тебе ночью достану хлеб?» Ушел, а пить хочется. Пробовал лечь, уснуть, но было холодно. Стал лизать пол, чтобы вызвать слюну, легче не стало. Усталость взяла свое, заснул. Проснулся было светло, дрожу от холода, а в уме есть и пить. Смотрю в окно, река, мост, дома, церковь. Решил опять стучать. Вошел солдат с кружкой воды: «Пей, - говорит, - и идем в канцелярию». С жадностью выпил воду. В канцелярии меня дожидался конвойный солдат при шашке и револьвере. Выдали нам буханку хлеба, по куску сала, и писарь пожелал «счастливой дороги до Козлова». Шли не торопясь, и, разговаривая. Конвойный спросил, почему меня приказано доставить в штаб армии.
Ответил ему на вопрос кто я. Оказалось, что он бывший унтер-офицер местной конвойной команды. На вокзале были минут за десять до отхода поезда. Заняли два места в вагоне третьего класса, с удовольствием растянулся и заснул. Проснулся, поезд стоит, конвойного нет, напротив, на нижней полке сидят два пожилых господина в штатском. Лицо одного показалось знакомым, начал вспоминать и … вспомнил. Да ведь это генерал-майор Капанский, преподавал в училище артиллерию и поставил мне восьмерку. Воспользовавшись тем, что конвоира нет, нагнулся и тихо спросил: «Вы не генерал-майор Капанский, были в Павловском училище преподавателем артиллерии?» Он вздрогнул и спросил кто я, откуда меня знаете? «В Павловском военном училище получил от Вас 8 за ответ». «А почему с конвойным?» «Казачий офицер, взят в плен». Он изменился в лице, сказал что-то своему собеседнику, встали и ушли.
Вошел конвоир, разжился чайником и принес кипятку. «Давайте покушаем». Закусили, поговорили и скоро я заснул. Было утро, когда приехали в Козлов. Конвойный спросил, где штаб, и мы пошли. В штабе еще никого не было, сказали придти через час. Решили зайти в харчевню, взяли чаю, немного посидели и пошли в штаб. Меня приказали отвести в тюрьму. Начальник тюрьмы не хотел меня принять. «Что я с ним буду делать?» Вчера в камерах ночью расстреляли всех сидевших офицеров. После телефонного разговора со штабом, меня отвели в одиночную камеру. Вечером отвели снова в штаб. Подойдя к зданию штаба, увидел группу человек пять в штатском «одеянии» вроде моего и конвой. Старший принял меня, и мы пошли на вокзал.
Народа на вокзале была масса, сидели, лежали на полу, Так что было трудно пройти. Старший пошел искать место. Скоро вернулся и нас привели в пустую комнату, а конвоиры не вошли внутрь. В комнате был длинный стол и две скамьи. Оставшись одни, мы познакомились, тоже пленные офицеры - войсковой старшина Степан Чеботарев, хорунжий Волоцков, сотник Меркулов и не сказавший фамилии, но назвавшийся прапорщиком из студентов, Дроздовского полка, москвич и не пленный, а добровольно перешедший. Мы четверо старались с ним не говорить. Выяснилось, что нас везут в Москву. Тихо разговариваем, вдруг дверь открывается, входят студент и барышня, а за ними солдат-конвоир вносит два чемодана.
Войдя, они остановились и видно со страхом смотрят, что это за люди? Солдат поставил чемодан, студент что-то сунул ему в руку. Сели и продолжают рассматривать нас. Наконец студент не выдержал и говорит спутнице «Идем», на что она ответила «Иди, найди место, тогда и пойдем». Студент выскочил, а барышня продолжала глядеть на нас. Меркулов обращается к ней: «Не бойтесь, вид, правда, у нас аховый, но люди мы мирные!» Вид у нас действительно «аховый»: рваные пиджаки, на ногах опорки, лица заросшие щетиной. На слова Меркулова барышня смущенно ответила: «Я не боюсь». Завязался разговор, из которого выяснилось, что она с женихом едет в Пензу, домой, что окончила женскую гимназию в Пензе. Я спросил, не знает ли она сестер Голубевых. Ответила «да, а откуда вы их знаете? Кто вы такие?» «Мы пленные казачьи офицеры». Она даже рот раскрыла. Попросил у нее кусочек бумаги и карандаш, написал записку и попросил передать Голубевым. Скоро вернулся студент, с недоумением смотрел, видя, что мы разговариваем, а когда узнал кто мы, схватил чемоданы и крикнув «Идем скорее!», выбежал из комнаты.
Через полчаса и мы пошли на посадку. Товарный вагон с нарами, разместились. Ехать было не холодно, ночь проспали спокойно. Конвоиры хорошие, расспрашивали нас про «кадетскую армию». На одной из станций, стоя у открытых дверей, наблюдали, как толпа народа с мешками старалась войти в поезд. Это были «мешочники», люди из городов едут в деревню покупать или менять вещи на продукты. Пытались влезть в наш вагон, но конвоиры отогнали, все же, когда поезд тронулся, мы втащили одну бабку с мешком и сказали, чтобы она лезла под нары. От станции отъехали, и поезд стал, оказалось, что вылавливали мешочников. Подошли к нашему вагону, но, узнав кто мы, вагон не осматривали. Бабка со слезами на глазах благодарила, что не выдали ее, и каждому дала по яйцу, куску хлеба и сала. Взял только «перебежчик», а мы и конвой вернули ей.