Бобур
Центр Помпиду, как и Лувр, делает вход.
В Лувре ты проходишь сквозь стеклянную пирамиду, практически буквально погружаясь вглубь времён.
Бобур весь выставлен наружу.
Подробно разыграна и площадь с трубами и покатой поверхностью, сходящей к зданию, с одёжкой, вывернутой наизнанку: узелки да пуговки, всё блестит и переливается, подобно любимой моей скульптуре у Бранкузи, выставленной тут на, жа пятом этаже.
"Голова музы", если что.
Внешнее внешнего, втягивающее без остатка. Кажется, именно с Бобура музейные здания осознанно стали выставлять самих себя, превратив объекты искусства, развешенные по стенам, в билборды, мелькающие по краям скоростного автобана. Не съесть, не выпить, не поцеловать.
И если раньше сочетание архитектуры и артефактов сплавлялось, сживлялось на биологический манер, то отныне коллекции оказываются подавленными и раздавленными стенами. Отныне Аттракцион в другом, ибо современное восприятие донельзя бегло и фасеточно, способно воспринимать нечто громадное и глобальное - всё то, что невозможно проглотить одним куском.
Ну, а то, что можно проглотить одним, проскальзывает по пищеводу, слону дробина, незаметно падает в желудок, чтобы сгинуть в нём, растворившись без следа.
Как, в таком случае, маркировать современное искусство?
Подчеркнуть, что Центр Помпиду, заметно устаревающий и превращающийся в памятник законченному прошлому, хипарям, левакам и отчаянным семидесятым, восьмидесятым, девяностым, можно лишь овнешнив это стремление. Разыграв его экстравертно и замутив бесконечную активность вокруг.
Библиотека, киноконцертный зал, два кинотеатра, дизайн-студия, детская школа, магазин, похожий на библиотеку, подполье форума, масса кафе и ресторанов.
Продление рабочих часов Центра до 23.00 (при том, что из музея выгоняют в 21.00, но не выгоняют из здания, найдите разницу и почувствуйте прелесть занятий себе по вкусу) - это ж как раз из той самой оперы про утраченное время и из той самой сказки, где советский пионер время собирал обратно.
Тем более, что искусство ХХ века ситуативно и намертво вписано в контекст. "Фонтан" Дюшана разве не об этом?
Точнее, ну, да, и об этом тоже.
Теперь на шестом, предназначенном для ретроспектив и открытого для одного из лучших панорамных видов города, проходит выставка Сулажа, которого в обозримом прошлом уже привозили в ЦДХ и одной картины которого в Лувре (тем более, висящей рядом с шедевром Учелло) достаточно, чтобы не идти на шестой этаж.
Где в марте, ура-увы, откроется большая ретроспектива Люсьена Фройда, спешите видеть. А пока лепесток из Лувра для рифмы.
Как-то так устроены подъёмники, что на пятый, главный выставочно-исторический, ты попадаешь со стороны американского абстрактного экспрессионизма и идёшь вглубь ХХ века к залу Ларионова и Гончаровой, на ходу точно скидывая не только возраст, но и вес.
Ибо авангард лёгок, точно былинка, подвижен, сиюминутен и поразительно изменчив, являя собой полную противоположность густо застывшей постозной магме более поздней живописи. Того же Ротко или Мазервелла.
Мне кажется, что экспозиция постоянно меняется. Акценты, развеска. В прошлый раз на входе пятого этажа висел огромный механизированный ассамбляж Тэнгли, теперь же - огромные выпукло-ламинированные значки с фамилиями, наиболее известных модернистов. Матисса среди них, хотя Бобур обладает отменной коллекцией картин, скульптур, вырезок ("Джазу" и "Цирку" отдан отдельный зал сразу же за абстрактными экспрессионистами). Больше чем Матисса здесь только Пикассо.
Напротив Матиссового рукоделия - зал КОБРы, где одного полотна и, соответственно, одного полотна удостоин один из моих самых любимых - П. Алешински. Картина эта не самая для него типичная и узнаваемая. К сожалению. Но фирменные его монументальные каракули, выдаваемые за язык, чужой и непонятный, можно опознать и здесь.
Редкоземельный Балтус удостоился уже двух картин, правда, висящих в совершенно разных директориях. Хайм Сутин, художник куда более мощный и великий, удостоен одного полотна (за Сутиным надо идти в Оранжерею. Сходим как-нибудь).
Вот этот юноша, сидящий к нам спиной в зале де Сталя и экзистенциальной французской абстракции, сидел перед полотном Сталя всё время, пока я проходил анфиладу от и до. Респект. Первая стадия постижения города - когда ты изучаешь и вживаешься в постоянные экспозиции; вторая, более глубокая - когда ты ходишь в музейные ангары только за сменными выставками, так как фонды изучены. Синтез - это когда ты можешь выбирать на что приходить и можно прийти помедитировать пару часиков над парочкой любимых холстов.
Дальше идёт зал с религиозной живописью Ж. Руо, как мне показалось, более светлой и цветастой, чем обычно у него. Красок больше, а типичного чёрного контура меньше. Возможно, потому что религиозные мотивы, Библия, все дела?
Русские авангардисты, футуристы и будетляне, замыкают анфиладу самым большим экспозиционным помещением с комнатами-распашонками по бокам, одна из них целиком отдана Малевичу с его мааасеньким черненьким квадратиком, в другой - Шагал. Что-то я нигде не увидел Кандинского. Россиянкам и россиянам здесь не тесно. Впрочем, в Бобуре никому не тесно, такова развеска с воздушком и похмельным одиночеством каждого, отдельно взятого, шедевра, кипитящего вокруг себя воздух и остывающего, как только ты отходишь на чуть подальше.
Больше всего воздуха кипит возле скульптур и объемных объектов; они, всё-таки, "ближе" к нашему восприятию из-за своей видимой сотворенности; для того, чтобы показать, что картина трехмерна нужны усилия Фонтана с вспарыванием холстов. Оттого самыми эффектными оказываются залы Джакометти, где кураторы хитроумно не выставили ни одного шагающего человека, и Бранкузи, чья мемориальная мастерская оставлена рядом с Центром в отдельном выставочном зале. Понятно, что в зале с Калдером и Миро царит тот же жизнерадостный беспорядок.
Четвёртый этаж отдан на откуп искусству после 60-х и она постоянно меняется, её всё время перемонтируют. На этот раз она имеет явный феминистский привкус и художницы (от Шерман и Абрамович и до Делано и Буржуа. Маленькие комнаты с видео, мёртвые инсталляции, холод и лёд. Платье из варённого мяса. Елка из лампочек, зажигающихся при твоём появлении.
Чем ближе объекты к нынешним временам тем быстрее они остывают. Нынешнее искусство - окончательно остывшее искусство, которое можно воспринимать только в режиме перманентного бегства и на контрасте с классикой (вот как в Лувре) или же с окончательно мёртвыми-мёртвыми. Именно поэтому после Бобура захотелось на Пер-Лашез. К Прусту.
В Лувре ты проходишь сквозь стеклянную пирамиду, практически буквально погружаясь вглубь времён.
Бобур весь выставлен наружу.
Подробно разыграна и площадь с трубами и покатой поверхностью, сходящей к зданию, с одёжкой, вывернутой наизнанку: узелки да пуговки, всё блестит и переливается, подобно любимой моей скульптуре у Бранкузи, выставленной тут на, жа пятом этаже.
"Голова музы", если что.
Внешнее внешнего, втягивающее без остатка. Кажется, именно с Бобура музейные здания осознанно стали выставлять самих себя, превратив объекты искусства, развешенные по стенам, в билборды, мелькающие по краям скоростного автобана. Не съесть, не выпить, не поцеловать.
И если раньше сочетание архитектуры и артефактов сплавлялось, сживлялось на биологический манер, то отныне коллекции оказываются подавленными и раздавленными стенами. Отныне Аттракцион в другом, ибо современное восприятие донельзя бегло и фасеточно, способно воспринимать нечто громадное и глобальное - всё то, что невозможно проглотить одним куском.
Ну, а то, что можно проглотить одним, проскальзывает по пищеводу, слону дробина, незаметно падает в желудок, чтобы сгинуть в нём, растворившись без следа.
Как, в таком случае, маркировать современное искусство?
Подчеркнуть, что Центр Помпиду, заметно устаревающий и превращающийся в памятник законченному прошлому, хипарям, левакам и отчаянным семидесятым, восьмидесятым, девяностым, можно лишь овнешнив это стремление. Разыграв его экстравертно и замутив бесконечную активность вокруг.
Библиотека, киноконцертный зал, два кинотеатра, дизайн-студия, детская школа, магазин, похожий на библиотеку, подполье форума, масса кафе и ресторанов.
Продление рабочих часов Центра до 23.00 (при том, что из музея выгоняют в 21.00, но не выгоняют из здания, найдите разницу и почувствуйте прелесть занятий себе по вкусу) - это ж как раз из той самой оперы про утраченное время и из той самой сказки, где советский пионер время собирал обратно.
Тем более, что искусство ХХ века ситуативно и намертво вписано в контекст. "Фонтан" Дюшана разве не об этом?
Точнее, ну, да, и об этом тоже.
Теперь на шестом, предназначенном для ретроспектив и открытого для одного из лучших панорамных видов города, проходит выставка Сулажа, которого в обозримом прошлом уже привозили в ЦДХ и одной картины которого в Лувре (тем более, висящей рядом с шедевром Учелло) достаточно, чтобы не идти на шестой этаж.
Где в марте, ура-увы, откроется большая ретроспектива Люсьена Фройда, спешите видеть. А пока лепесток из Лувра для рифмы.
Как-то так устроены подъёмники, что на пятый, главный выставочно-исторический, ты попадаешь со стороны американского абстрактного экспрессионизма и идёшь вглубь ХХ века к залу Ларионова и Гончаровой, на ходу точно скидывая не только возраст, но и вес.
Ибо авангард лёгок, точно былинка, подвижен, сиюминутен и поразительно изменчив, являя собой полную противоположность густо застывшей постозной магме более поздней живописи. Того же Ротко или Мазервелла.
Мне кажется, что экспозиция постоянно меняется. Акценты, развеска. В прошлый раз на входе пятого этажа висел огромный механизированный ассамбляж Тэнгли, теперь же - огромные выпукло-ламинированные значки с фамилиями, наиболее известных модернистов. Матисса среди них, хотя Бобур обладает отменной коллекцией картин, скульптур, вырезок ("Джазу" и "Цирку" отдан отдельный зал сразу же за абстрактными экспрессионистами). Больше чем Матисса здесь только Пикассо.
Напротив Матиссового рукоделия - зал КОБРы, где одного полотна и, соответственно, одного полотна удостоин один из моих самых любимых - П. Алешински. Картина эта не самая для него типичная и узнаваемая. К сожалению. Но фирменные его монументальные каракули, выдаваемые за язык, чужой и непонятный, можно опознать и здесь.
Редкоземельный Балтус удостоился уже двух картин, правда, висящих в совершенно разных директориях. Хайм Сутин, художник куда более мощный и великий, удостоен одного полотна (за Сутиным надо идти в Оранжерею. Сходим как-нибудь).
Вот этот юноша, сидящий к нам спиной в зале де Сталя и экзистенциальной французской абстракции, сидел перед полотном Сталя всё время, пока я проходил анфиладу от и до. Респект. Первая стадия постижения города - когда ты изучаешь и вживаешься в постоянные экспозиции; вторая, более глубокая - когда ты ходишь в музейные ангары только за сменными выставками, так как фонды изучены. Синтез - это когда ты можешь выбирать на что приходить и можно прийти помедитировать пару часиков над парочкой любимых холстов.
Дальше идёт зал с религиозной живописью Ж. Руо, как мне показалось, более светлой и цветастой, чем обычно у него. Красок больше, а типичного чёрного контура меньше. Возможно, потому что религиозные мотивы, Библия, все дела?
Русские авангардисты, футуристы и будетляне, замыкают анфиладу самым большим экспозиционным помещением с комнатами-распашонками по бокам, одна из них целиком отдана Малевичу с его мааасеньким черненьким квадратиком, в другой - Шагал. Что-то я нигде не увидел Кандинского. Россиянкам и россиянам здесь не тесно. Впрочем, в Бобуре никому не тесно, такова развеска с воздушком и похмельным одиночеством каждого, отдельно взятого, шедевра, кипитящего вокруг себя воздух и остывающего, как только ты отходишь на чуть подальше.
Больше всего воздуха кипит возле скульптур и объемных объектов; они, всё-таки, "ближе" к нашему восприятию из-за своей видимой сотворенности; для того, чтобы показать, что картина трехмерна нужны усилия Фонтана с вспарыванием холстов. Оттого самыми эффектными оказываются залы Джакометти, где кураторы хитроумно не выставили ни одного шагающего человека, и Бранкузи, чья мемориальная мастерская оставлена рядом с Центром в отдельном выставочном зале. Понятно, что в зале с Калдером и Миро царит тот же жизнерадостный беспорядок.
Четвёртый этаж отдан на откуп искусству после 60-х и она постоянно меняется, её всё время перемонтируют. На этот раз она имеет явный феминистский привкус и художницы (от Шерман и Абрамович и до Делано и Буржуа. Маленькие комнаты с видео, мёртвые инсталляции, холод и лёд. Платье из варённого мяса. Елка из лампочек, зажигающихся при твоём появлении.
Чем ближе объекты к нынешним временам тем быстрее они остывают. Нынешнее искусство - окончательно остывшее искусство, которое можно воспринимать только в режиме перманентного бегства и на контрасте с классикой (вот как в Лувре) или же с окончательно мёртвыми-мёртвыми. Именно поэтому после Бобура захотелось на Пер-Лашез. К Прусту.