Моё интервью Ольге Девш в "Дегусту": "Наше время способно видеть Джоконду лишь за стеклом и в толпе"
Пробуем новую рубрику «Интервьютив», героем которой стал писатель, литературный критик, литературовед, журналист Дмитрий Бавильский.
- Дмитрий, начну с главного: какой из ваших новых книг (роман «Красная точка» вот-вот выйдет в «Эксмо», а травелог «Желание быть городом» в июне издало НЛО) радуетесь больше?
- Обычно больше всего радует последний текст, все еще полный жизни, которую ему сообщает работа. Потому что уже скоро потом текст начинает отдаляться, как на льдине, уходить к линии горизонта, забываться. В нем начинают вылезать лишние ходы и избыточные словесные обороты.
«Желание быть городом» я начинал в поездке по Италии в 2017-м, но заканчивал, «доводил до ума», этой ковидной весной. «Красную точку» я делал после возвращения из Италии: фрагменты романа публиковались в «Новом мире», «Снобе», «Зеркале», «пост[нон]фикшн» и в ЖЖ Николая Подосокорского ( его журналу я доверил самую важную, зАмковую главу этой книги про сеанс столоверчения с выкликанием духа невинноубиенной Галины Старовойтовой, уроженки нашего города) публиковались, соответственно, в 2018/2019.
Ну, то есть, две эти книги шли параллельно, хотя последние трудовые мозоли связаны именно с травелогом, который, из-за огромного объема вполне конкретных исторических и искусствоведческих реалий, потребовал массу дополнительных усилий и научной экспертизы. Она почти целиком легла на плечи Галины Ельшевской, замечательного, да и, попросту, выдающегося редактора.
Ближе к сдаче верстки мне казалось, что я возненавидел свой текст, выучив его практически наизусть. Но когда взял в руки авторский экземпляр, то увидел, что на бумаге «Желание быть городом» воспринимается совершенно иначе. Словно это какой-то другой текст, к которому я имеют только частичное отношение…
…а тут подоспела редактура «Красной точки» и мне вновь пришлось переключиться на «тропу воспоминаний».
- След в след пошли?
- Из-за эпидемии коронавируса все сроки сдвинулись и наложились друг на друга. То пусто, то густо.
Так вот вчера читал свой роман, в издание которого мы решили с моим прекрасным редактором Юлией Селивановой добавить рассказ «Пока все дома» (когда-то на «Снобе» его впервые опубликовал Илья Данишевский), где описывается момент возникновения идеи книги о застойном детстве и понял, что уже совсем не помню ни рассказа, ни, тем более, романа. Читал его теперь как совершенно чужое произведение.
Все это означает, что для меня обе эти книги уже уплыли на льдине к самому горизонту и можно начинать что-то другое.
- В 2015 году вышла отдельным изданием «Музей воды. Венецианский дневник эпохи твиттера». Но твиттер - лента Мебиуса. Как вы планируете путешествия? Глобус или тучки небесные помогают?
- Путешествия - не цель, но средство. Сначала появляется смутная идея того, что хочешь поймать и выразить. Затем подыскиваешь «инструменты» формы, максимально подходящие к выполнению той или иной задачи.
Например, для понимания антропологических мутаций, происходящих с современным человеком, мне понадобилась современная музыка, которую принято называть «серьезной» или «академической», а я люблю определять «поисковой». Именно из этих посылок сложился том бесед с современными композиторами «До востребования».
- Италия сейчас могла бы, наверно, обидеться, что лишь «инструмент» …
- Понимаете, Оля, что сначала возникает идея, а все остальное принципиально вторично? Для того, чтобы показать и передать практически весь спектр восприятия современного человека (а также того чем и как это восприятие отличается от реакций людей предыдущих времен, вплоть до поколения наших родителей и старших братьев) мне понадобилась поездка в Италию. Так как это страна-полигон для функционирования самых разных форм восприятия, от самых что ни на есть бытовых до возвышенных, на всем понятном материале.
Эта доступность понимания сильно экономит авторские усилия, не нужно тратить буквы на объяснение правил, по которым играешь - если речь идет об Италии, то направление поиска становится понятным всем практически на автомате.
При публикации венецианских записок «Музей воды» на обложке, помимо твиттера упоминалась еще и Википедия, в последний момент выпавшая из оформления книги по воле составителя серии Глеба Шульпякова.
Хотя присутствие Википедии в поле текста не менее важно, чем наличие твиттов. Ведь они отвечают за непосредственность и быстроту восприятия, тогда как Википедия позволяет не останавливаться на цифрах и фактах: если вычесть из травелога пласт энциклопедии, расчищается дорога для собственно авторских умозаключений, более не маскирующих заимствованными сведениями свою тщету и нищету.
Ну, или же наоборот, их глубину и неповторимость, поэтому подготовка к путешествию состоит из накопления общеизвестного, которое затем и служит подспорьем и сырьем для сугубо индивидуальных конструкций.
- Итальянский травелог также неразрывно переплетён с личной историей как мемуары Васи с исторической реконструкцией. Скажите, так все же: вы ощущаете себя в центре мира или мир - равен вам?
- Известное дело: где я - там и солнце, быть центром своего мира - необходимое условие для литераторов моего сорта, ставящих эксперименты на себе. А иначе не интересно ни мне, ни другим, находящим схожести и различия с тем, что конкретный человек вытаскивает из себя для прилюдного формулирования.
- Дима, подождите, уточню. Что-что вы ставите на себе?
- Эксбиционизм мне не свойственен, но условия игры заставляют нас играть прилюдно - хотя бы в тех же соцсетях, продолжающих литературные игры какими-то иными способами (иногда мне кажется, что блоги это и есть литература ближайшего будущего).
Вот как примерно солирующий пианист или скрипач исполняет в концертом зале, в присутствии людей, какие-то сочинения, вступая с ними в весьма деликатные отношения. Публика необходима виртуозу, какими бы интимными не были его исполнения, так как иначе акустика нарушается, непосредственные реакции слушателей уже не проверишь…
Одно дело, когда солист репетирует дома и близкие реагируют на его исполнения, зная, что ждать.
Однако исполнителю принципиально важно выходить с плодами своих трудов к людям, изначально равнодушным к тому, что делают музыканты. Когда обращаешься со сцены ко всем, сидящим в зале, не представляя никого персонально.
Дело не только в необходимости отстаивать правоту на глазах случайной публики, но и в особом состоянии публичного одиночества, позволяющего делать мессидж особенно откровенным…
- То есть велика вероятность, что рецензенты правы и - Вася таки Дима?..
- Должен уточнить, Оля, что Вася Бочков из «Красной точки» не равен Диме Бавильскому.
Я многое присочинил ему - самые странные сцены с женщинами и одноклассниками, они все заимствованные.
Я никогда и никого не заставал в школьной раздевалке за нюханьем чужих кроссовок, списав этот эпизод из одного ЖЖ, потому что мне нужна была сцена-прокол, выводящая персонажей из привычной реальности, а читателей - из автоматизма восприятия, а также, к примеру, я никогда не пользовался услугами проституток.
- После красной точки, мне кажется, должна идти нулевая отметка, а потом зеленая. О чем будет следующая книга?
- Я не мыслю книгами и не живу ими, они складываются попутно, поэтому пока не знаю. Конечно, у «Красной точки» должно быть продолжение, так как Вася Бочков живет в квартире № 2, а всего в подъезде типовой пятиэтажки пятнадцать квартир и в каждой из них живут свои истории.
Было бы интересным, как минимум заглянуть в квартиру № 1, потому что вертикаль советского подъезда дает идеальный социальный срез, и буквально по соседству могут жить наши противоположности.
- Сериальную жилку чую.
- Скорее социологическую, тогда уж. Смайл. Проблема в том, что я не чувствую себя писателем, обязанным изготовлять книгу за книгой. Мне интересны не уже существующие жанры, но «чистое письмо», способное нарастать в каких угодно формах и видах. Иногда такое письмо приобретает формы повести или романа, иной раз - дневниковой записи или критического эссе…
Я пишу в своё удовольствие и о том, что мне интересно в данный момент.
Я не прозаик, который живет только этим и пишет «как на перекладных» то ли для заработка, то ли для славы.
- Вы работаете в большинстве прозаических жанров. А как же поэзия?
- Однажды, в начале 90-х, я описал для журнала «Уральская новь» поэтический цикл Анны Альчук «Двенадцать ритмических пауз».
Мы дружили, и Аня тогда любила выпускать небольшим тиражом книжки, которые сама же иллюстрировала. Я пытался соответствовать ее авангардным устремлениям и написал статью, заимствуя некоторые ее стихотворные приемы. Это была, как мне казалось, обычная рецензия, про которую Аня внезапно сказала: «Да это же стихи!»
Ее реплика перевернула мои представления о том, что такое поэзия.
Прозу ведь можно делать «поэтическими средствами», а поэзию непохожей на то, что под ней обычно понимают. Важна не форма и даже не содержание, но энергия и посыл.
Снимок мгновенного ментального состояния.
- Это как? Суггестию знаю, а про поэтический рентген не слышала.
- Или полароид? Открою вам секрет, что почти все, что я сегодня делаю с «чистым письмом» является моим вкладом в поиски современной поэзии, которая должна экспериментировать не с рифмами и размерами или их отсутствием, но с перпендикулярностью формы и содержания всего того, что вообще сегодня принимается за набор жанровых штампов.
Новизна может быть подражательна, но она не должна быть иллюстративна. В майском номере журнала «Дружба народов» за 1999 опубликована моя статья «Новые стихи», которая, с одной стороны, выполняла роль манифеста моих исканий, с другой, являлась теми самыми «новыми стихами», которые описывала.
Однако статус «поэта» мне также не интересен как статус «прозаика» или «критика». Поэтому, я не стал делать шоу из этой стороны своей работы и упиваться реакциями, сформулировал, ну и пошел дальше, так как поэзия для меня - не платформа для деланья карьеры и организации книг.
- Не платформа, да. Но что тогда поэзия? Как она связана с «чистым письмом» Бавильского?
- Напрямую, особенно когда прививаешь «прозе» некоторые формальные приемы «стиха».
Но я не особо настаиваю на восприятии своего «чистого письма» в этом ключе, мне это давно уже неважно, хотя, к примеру, французская литература и опыты Филиппа Жакоте и Ива Бонфуа, а также эссеистов, у которых великий просветитель Борис Дубин любил переводить экфрасисы или интеллектуальные медитации, занимающие в современной французской культуре место стихов (Роберта Десноса, Франсиса Понжа, Анри Мишо, Жака Дюпена, конечно же, Рене Шара) говорят, что мой подход не такой уж и экстравагантный.
- Помните, у Анны Альчук: «легко вам / легкое выВЕРнУть» …
- Аню Альчук, к сожалению, практически забыли после ее жуткого самоубийства в 2008 году, а ведь она была одним из последних органических авангардистов в нашей поэзии и одной из первых российских феминисток, начав заниматься гендерными штудиями задолго до того, как это стало модным и хоть сколько-нибудь заметным.
Судьба и наследие Анны, затравленной ряженными кликушами, заслуживает пристального и детального изучения. Она ведь вполне бы могла стать иконой для молодых рафинированных интеллектуалов. Вместо того, чтобы заимствовать чужие культы, поклоняясь всяческим ситуативным Зебальдам и Зонтаг, мы не ценим выдающихся новаторов, живших или живущих совсем рядом с нами.
- Дмитрий Бавильский - писатель, литературовед, литературный и музыкальный критик, журналист. А с чего начался философ?
- Да какой уж я философ-то, Оля? Ну, если только решить, что философии как таковой в России не было и практически нет, а ее роль в российской культуре выполняют поэзия, живопись и симфоническая музыка, то меня можно причислить к людям, думающим не только о себе…
- Почему философии в России не было и нет? В том смысле, что философы у нас - писатели и ученые, люди искусства, а не «специально обученные люди»?
- Это отдельная и большая тема, связанная со структурой культуры и способами мышления. Иногда мне кажется, что философию России заменили, например, симфоническая музыка или живопись. А еще стихи. И тут важны не глубины интенций и не универсальность ума (я не обладаю ни тем, ни другим), но технические средства (тот же самый перевод поэтических приемов в горизонтальную, прозаическую плоскость), позволяющие создавать из слов такие коммуникативные аттракционы, которые воспринимаются всеми сугубо индивидуально. В том числе и как философские высказывания. Важно уметь конструировать такие текстуальные поля, которые в разных головах способны обращаться даже и в разные виды высказывания.
Конструировать их дико интересно и плодотворно - в том числе для самого себя.
«Чистое письмо» помогает обращать свои записи в то, что может размещаться под любыми жанровыми ярлыками. Люди привыкли атрибутировать тексты по понятным им признакам и если подкинуть читателю пару формальных подсказок, он с радостью воспринимает текст как роман или травелог, как фикшн или автофикшн.
Если с сюжетной стороны писательские поиски кажутся исчерпанными («всё уже было»), то в области дискурсивных мутаций и симбиозов эти эксперименты практически не начинались. Хотя, как кажется, будущее именно за такими сплавами и нестандартными миксами.
Это они пробуждают собственную читательскую мысль. Делая философом уже не автора, но читателя.
- Человек «эпохи твиттера» мне напоминает человека эпохи Возрождения, только в карикатурно искаженной моментальными сообщениями форме. Что для вас значит словосочетание «двадцать первый век»?
- Время жизни - моей и моих близких. Очередной этап перехода, как это ловко обозначил Пелевин, из ниоткуда в никуда. Это еще одна эпоха постоянного становления нового и разрушения того, что было; это первые поколения, выросшие при интернете как природной данности.
В моей юности не то что интернета, но компьютеров не было - первое десятилетие своей графоманской активности я провел за печатной машинкой и это накладывает свои неповторимые особенности на любые писательские опыты наших ровесников.
В «Красной точке», между прочим, я объясняю, что появление интернета для нынешних людей гораздо важнее переживания распада империи.
- Печатная машинка была и у меня. Огромная, с жестким громко цокающим ходом. Несколько букв сбитые были, по пять раз каждую приходилось припечатывать…
- Если посмотреть на «наше время» с большой временной дистанции, то понимаешь, что империй разрушалось и будет разрушаться еще много, а вот компьютеры и интернет - это действительно эксклюзив, с которым нам особенно подфартило.
Как в хорошем повезло, так ведь и в плохом, ибо мы все еще безоружны перед этой непривычной и неприрученной стихией, с которой совершенно не знаем, как обращаться. Тем не менее, интернет есть, и он дарит нам возможности неограниченного выбора и комбинаций - мы можем дотянуться до плодов истории и культуры любого периода практически любого народа.
Это порождает возможности как свободы, так и особенного закрепощения, но, что мне кажется особенно важным, такая ситуация снимает с нас непроговариваемые обязательства соответствовать «духу времени», который отныне отсутствует.
- Что же присутствует?
- Для меня XXI век - это время, дающее максимальные возможности для того, чтобы не тянуться за модами и трендами (хоть в одежде, хоть в литературе, хоть в еде), но верить внутреннему голосу и быть собой.
Да, XXI век тоталитарен и агрессивен с точки зрения информационных технологий и отсутствия у нас персональных кодексов информационной безопасности, но именно поэтому он и лишен центровых, обязательных для всех черт, стилей и идеологий. Тут важно уметь справляться c валом медийного мусора и уметь делать правильный отбор.
В одежде, в литературе или том, что понимается под литературой большинством наших современников, в еде.
Кажется, что уже очень скоро именно «точный выбор» как таковой станет еще одной разновидностью современного творчества, важнейшей практикой сознания, настроенного максимально креативно.
- Какой вашей ипостаси труднее угодить в современной литературе: литературного критика или литературоведа?
- Литературовед во мне меланхоличен и безучастно наблюдает за развитием «объективных процессов».
Литературный критик во мне понимает, как «все это» сделано, потому что текущая масса текстов делается соседями по эпохе, из-за чего в их творческих мотивациях и способах осуществления для меня практически нет никаких секретов.
Литературные тайны, как это водится и видится в искусстве, возникают со временем, когда появляются дистанция и дополнительная суггестия, выделяющаяся из-за утраты общепринятых знаний - когда бальзам очевидного, в котором плавают соседи по времени, расползается и уступает время бальзамам какого-то иного сорта.
Современной литературе труднее всего угодить мне как читателю. К сожалению. Потому что это неисправимо - я могу снимать или надевать внутри себя маски и ракурсы критика или литературоведа, пользоваться ими или отставить в сторону, но свою читательскую сущность в сторону не отложишь. Это не социальная и не творческая роль, но частная судьба, зависимая от того, что пишется и публикуется все наши годы.
Поэтому жизнь нынешнего читателя далеко не сахар.
- Согласна, скорее дегтевый мед. Кто в таком случае есть критик?
- Критик - тот, кого другие называют этим именем, анализируя способы, которыми этот человек борется за власть. За свое место внутри уже существующих раскладов, сложившихся до его появления.
Я не привык называть себя критиком, так как у меня есть свое место и мне не нужно чужих мест.
Иной раз «чистое письмо» заводит меня на территорию критических писаний или текстов, которые могут выглядеть критическими (особенно если они написаны за деньги для соответствующих рецензионных разделов) потому что в этот момент я решил попользовать этот жанр, а не другой.
Однако я нарочно не создаю из своих критических писаний системы (она есть, но касается лишь меня) и, тем более, не «создаю своего читателя», нуждающегося в подсказках и рекомендациях, так как люди, заинтересованные в моих текстах, сами горазды подсказывать и рекомендовать что угодно и кому угодно.
Мое мнение - одно из многих, оно не выше и не ниже чужих, просто еще одно размышление, вызванное прочитанным.
- Критика для критиков?
- Если я, иной раз, и заостряю что-то нарочно, то только для того, чтобы в палитре общественных мнений могла оказаться точка зрения, которой еще не было высказано.
Иногда просто само наличие такого «другого мнения», несогласного, например, с «московским хором», оказывается жизненно важным.
- В чем ваша дерзость, если посмотреть объективно на формулировку специального приза премии «Неистовый Виссарион», присужденного вам в июне?
- Завершая стрим, заменивший в ковидные времена церемонию торжественного вручения премии, член жюри этого года Сергей Павлович Костырко выдал характеристики всем лауреатам этого года. Про меня он сказал, что я - литературный одиночка и не принадлежу ни к каким сообществам или кланам. Добавлю, что никогда и не принадлежал, даже в ранней литературной юности.
Думаю, главная моя дерзость состоит в попытке производить оригинальные суждения без оглядки на общепринятые мнения, не обслуживая никого и ничего, кроме, собственно, литературы, как я ее понимаю.
- Какая музыка вас вдохновляет?
- Сложная, хотя в последнее время, если честно, я предпочитаю тишину. Ее практически не осталось в наших городах, из-за чего тишина становится намного ценнее самой изощренной и умной музыки.
- Что дает вам фотография как искусство?
- Недавно в «Новом мире» был опубликован мой коронанарратив «Искусство карантина», где я объяснял, как фотография стала пост-искусством. То есть, она для меня искусством более не является, так как безмерно разрослась в разные стороны, полностью утратив критерии качества. Тот случай, когда количество перешло во что-то совсем уже новое…
- Думаю, это «чистое письмо» в фотографии.
- Ну, или «скоропись»… В ситуации, когда каждый день делаются миллиарды кадров, фотография остаётся в числе важных творческих практик, которые искусством (тем, чего нет и не может быть в реальной жизни) назвать уже нельзя. Снимки являются для нас или искусством, и тогда существуют как бы отдельно от нас в музее, умозрительном или настоящем, ну, или же они являются неотъемлемой частью нашей жизни, нашего быта, нашего образа жизни. Выбирайте, Оля, что вам важнее…
- Я выбрала жизнь. Вы?
- И я тоже. Слишком уж много примеров вокруг, когда люди самонадеянно выбирали «искусство», карьеру, место в истории, упоминание в учебнике и проигрывали. Проигрывают. А фотография как искусство (например, в музее) мне неинтересна, и я стараюсь пропускать фотовыставки, поскольку снимки, выставленные на фоне белых стен, как правило, не обладают аурой.
В жизни я делаю много снимков, почти каждый день фотографирую то, что вокруг да около, но это для меня работа не творческая, а служебная: я использую эти кадры для памяти. Как наброски в блокноте. К сожалению, я не умею рисовать так, как мне надо, чтобы запоминать детали, способные пригодиться письму, да никогда и не знаешь, что именно понадобится при работе, поэтому снимать приходится много.
- Дима, на многих ваших постановочных снимках присутствует провод. Что он символизирует?
- Оля, у меня не бывает постановочных кадров. Это принципиальный момент - все фотографируется по ходу и без каких бы то ни было усилий.
Если, например, я иду по улице и вижу что-то, нуждающееся в объективе, но уже прошел этот объект, я никогда (!) не возвращаюсь, чтобы догнать упущенное, не охочусь за фактурой и не делаю нечто особенное, чтоб до-выстроить композицию. Максимум, могу подождать, чтобы прохожий ближе подошёл или чтобы в проёме между домов, мелькнула человеческая фигура. Да и то долго ждать не стану, речь о паре секунд, поскольку фотографию я понимаю, как средство, а не цель.
С проводами интересно. Раньше я их прятал, а людей избегал. Особенно в музеях. Но разве можно Джоконду снять без посетителей, постоянно толпящихся перед ее пуленепробиваемым стеклом? Да и зачем снимать Джоконду в скафандре? Таких кадров в интернете тысячи. Причем с любой дистанции. Кажется, в Лувре я тогда и понял, что если не можешь удалить людей из кадра, нужно сделать из этого прием. Тем более, что зрители не просто интереснее картин, но, что ли, эксклюзивнее - ведь такого расположения конкретных фигур и лиц перед этими вечными творениями больше не случится: посетитель посмотрит экспонаты музея и уйдёт домой, чтобы, возможно, более никогда сюда не вернуться. Фиксировать надо или то, что мгновенно исчезает, вот как толпу или облака, или же предметы и явления, кажущиеся нам неизменными.
Однажды в Копенгагене я жил у радиожурналиста Йона, безгранично влюбленного в Ленинград, где он некоторое время работал. В один из вечеров он достал альбом со снимками, сделанными еще в советскую пору, где повсюду были провода, так как в России это до сих пор - привычная часть пейзажа.
Особенно Йон гордился снимком с проводами, на которых сидели воробьи, похожие на ноты. И я говорю Йону и его подруге Лизе, мол, какое милое ми-ми-ми, а они мне вдвоем, наперебой, объясняют, что теперь в Копенгагене нет электропроводки, вся под землю ушла. Я много путешествовал по разным странам и континентам, могу сказать, что проводов на свободе остается все меньше и меньше.
Они исчезают и связано это, в том числе, с уровнем жизни и цивилизованности.
Если обратить внимание, то в самом центре Москвы проводов почти не осталось и вполне возможны такие времена, когда их вообще нигде не будет видно.
Мы, конечно, не доживем до того момента, когда ценность свидетельства ландшафтов с проводами возрастет многократно, но если есть такая задача - свидетельствовать о своем времени (а это самое важное, что нам может быть теперь доступно), то без проводов здесь точно не обойтись.
- На фотографиях вашего рабочего стола тоже зачастую играют провода. Также метафора утекающего чего-то?
- Это аллегория стенограммы рабочих и творческих процессов, часть которых фиксируется в текстах. Это зрительная метафора связанности всего со всем, а также невозможности чистого восприятия - еще раз скажу, что наше время способно видеть Джоконду лишь за стеклом и в толпе. Вот так и здесь беспорядок на столе хочет превратиться в натюрморт, в художественный прием.
Можно увидеть в кабелях и шнурах хаос, а можно - какой-то иной уровень организации и даже красоты. Приучаюсь видеть то, что под носом. Постоянно тренирую свои возможности извлекать гармонию отовсюду. Мало ли как сложится дальнейшая судьба, вот я и не зарекаюсь, а воспитываю умение «различать оттенки снега» или неба.
- На какой вопрос вы никогда не ответите откровенно?
- На тот же самый, что и вы. Я понимаю это как вопрос о наличии «границ публичного пространства» и в публичном пространстве. Поэтому спрашивать можно только о том, о чем готов говорить сам. С той же степенью искренности и откровенности.
- Самое главное в вас - это…?
- …то, что я пока живой.
Оригинальная публикация здесь: https://degysta.ru/1063/08/2020/intervyutiv/dmitrij-bavilskij-intervyu/
Дмитрий Бавильский: «Никакой Италии не существует»: беседа с Ольгой Балла о моей книге "Желание быть городом" на "Текстуре" (2018): http://textura.club/italii-ne-sushhestvuet/
Дмитрий Бавильский: "Итальянские города, вступая с тобой в диалог, дают ровно столько, сколько у них просишь": беседа с Дарьей Кожановой на сайте "Прочтение": https://prochtenie.org/geo/30294?fbclid=IwAR3QjkF3Q3OkjG1h153J4Kz5RbwlRdsREF5_udTFhSZG3JAbIRyOLdw4Yq8
Дмитрий Бавильский: "Путешествия напоминают болезни, которые надо вылечить". Беседа с Ариной Буковской на "Литературно" https://literaturno.com/interview/dmitrij-bavilskij/
Статья Ольги Балла о моей книге "Желание быть городом" ("НЛО") в "Учительской газете": https://paslen.livejournal.com/2474276.html
Рецензия писательницы Анны Берсеневой на мою книгу "Желание быть городом" в "Новых Известиях": https://paslen.livejournal.com/2478549.html
Рецензия Ольги Балла на мою книгу "Музей воды: венецианский дневник эпохи твиттера", Знамя, 17, № 3: https://paslen.livejournal.com/2156723.html
- Дмитрий, начну с главного: какой из ваших новых книг (роман «Красная точка» вот-вот выйдет в «Эксмо», а травелог «Желание быть городом» в июне издало НЛО) радуетесь больше?
- Обычно больше всего радует последний текст, все еще полный жизни, которую ему сообщает работа. Потому что уже скоро потом текст начинает отдаляться, как на льдине, уходить к линии горизонта, забываться. В нем начинают вылезать лишние ходы и избыточные словесные обороты.
«Желание быть городом» я начинал в поездке по Италии в 2017-м, но заканчивал, «доводил до ума», этой ковидной весной. «Красную точку» я делал после возвращения из Италии: фрагменты романа публиковались в «Новом мире», «Снобе», «Зеркале», «пост[нон]фикшн» и в ЖЖ Николая Подосокорского ( его журналу я доверил самую важную, зАмковую главу этой книги про сеанс столоверчения с выкликанием духа невинноубиенной Галины Старовойтовой, уроженки нашего города) публиковались, соответственно, в 2018/2019.
Ну, то есть, две эти книги шли параллельно, хотя последние трудовые мозоли связаны именно с травелогом, который, из-за огромного объема вполне конкретных исторических и искусствоведческих реалий, потребовал массу дополнительных усилий и научной экспертизы. Она почти целиком легла на плечи Галины Ельшевской, замечательного, да и, попросту, выдающегося редактора.
Ближе к сдаче верстки мне казалось, что я возненавидел свой текст, выучив его практически наизусть. Но когда взял в руки авторский экземпляр, то увидел, что на бумаге «Желание быть городом» воспринимается совершенно иначе. Словно это какой-то другой текст, к которому я имеют только частичное отношение…
…а тут подоспела редактура «Красной точки» и мне вновь пришлось переключиться на «тропу воспоминаний».
- След в след пошли?
- Из-за эпидемии коронавируса все сроки сдвинулись и наложились друг на друга. То пусто, то густо.
Так вот вчера читал свой роман, в издание которого мы решили с моим прекрасным редактором Юлией Селивановой добавить рассказ «Пока все дома» (когда-то на «Снобе» его впервые опубликовал Илья Данишевский), где описывается момент возникновения идеи книги о застойном детстве и понял, что уже совсем не помню ни рассказа, ни, тем более, романа. Читал его теперь как совершенно чужое произведение.
Все это означает, что для меня обе эти книги уже уплыли на льдине к самому горизонту и можно начинать что-то другое.
- В 2015 году вышла отдельным изданием «Музей воды. Венецианский дневник эпохи твиттера». Но твиттер - лента Мебиуса. Как вы планируете путешествия? Глобус или тучки небесные помогают?
- Путешествия - не цель, но средство. Сначала появляется смутная идея того, что хочешь поймать и выразить. Затем подыскиваешь «инструменты» формы, максимально подходящие к выполнению той или иной задачи.
Например, для понимания антропологических мутаций, происходящих с современным человеком, мне понадобилась современная музыка, которую принято называть «серьезной» или «академической», а я люблю определять «поисковой». Именно из этих посылок сложился том бесед с современными композиторами «До востребования».
- Италия сейчас могла бы, наверно, обидеться, что лишь «инструмент» …
- Понимаете, Оля, что сначала возникает идея, а все остальное принципиально вторично? Для того, чтобы показать и передать практически весь спектр восприятия современного человека (а также того чем и как это восприятие отличается от реакций людей предыдущих времен, вплоть до поколения наших родителей и старших братьев) мне понадобилась поездка в Италию. Так как это страна-полигон для функционирования самых разных форм восприятия, от самых что ни на есть бытовых до возвышенных, на всем понятном материале.
Эта доступность понимания сильно экономит авторские усилия, не нужно тратить буквы на объяснение правил, по которым играешь - если речь идет об Италии, то направление поиска становится понятным всем практически на автомате.
При публикации венецианских записок «Музей воды» на обложке, помимо твиттера упоминалась еще и Википедия, в последний момент выпавшая из оформления книги по воле составителя серии Глеба Шульпякова.
Хотя присутствие Википедии в поле текста не менее важно, чем наличие твиттов. Ведь они отвечают за непосредственность и быстроту восприятия, тогда как Википедия позволяет не останавливаться на цифрах и фактах: если вычесть из травелога пласт энциклопедии, расчищается дорога для собственно авторских умозаключений, более не маскирующих заимствованными сведениями свою тщету и нищету.
Ну, или же наоборот, их глубину и неповторимость, поэтому подготовка к путешествию состоит из накопления общеизвестного, которое затем и служит подспорьем и сырьем для сугубо индивидуальных конструкций.
- Итальянский травелог также неразрывно переплетён с личной историей как мемуары Васи с исторической реконструкцией. Скажите, так все же: вы ощущаете себя в центре мира или мир - равен вам?
- Известное дело: где я - там и солнце, быть центром своего мира - необходимое условие для литераторов моего сорта, ставящих эксперименты на себе. А иначе не интересно ни мне, ни другим, находящим схожести и различия с тем, что конкретный человек вытаскивает из себя для прилюдного формулирования.
- Дима, подождите, уточню. Что-что вы ставите на себе?
- Эксбиционизм мне не свойственен, но условия игры заставляют нас играть прилюдно - хотя бы в тех же соцсетях, продолжающих литературные игры какими-то иными способами (иногда мне кажется, что блоги это и есть литература ближайшего будущего).
Вот как примерно солирующий пианист или скрипач исполняет в концертом зале, в присутствии людей, какие-то сочинения, вступая с ними в весьма деликатные отношения. Публика необходима виртуозу, какими бы интимными не были его исполнения, так как иначе акустика нарушается, непосредственные реакции слушателей уже не проверишь…
Одно дело, когда солист репетирует дома и близкие реагируют на его исполнения, зная, что ждать.
Однако исполнителю принципиально важно выходить с плодами своих трудов к людям, изначально равнодушным к тому, что делают музыканты. Когда обращаешься со сцены ко всем, сидящим в зале, не представляя никого персонально.
Дело не только в необходимости отстаивать правоту на глазах случайной публики, но и в особом состоянии публичного одиночества, позволяющего делать мессидж особенно откровенным…
- То есть велика вероятность, что рецензенты правы и - Вася таки Дима?..
- Должен уточнить, Оля, что Вася Бочков из «Красной точки» не равен Диме Бавильскому.
Я многое присочинил ему - самые странные сцены с женщинами и одноклассниками, они все заимствованные.
Я никогда и никого не заставал в школьной раздевалке за нюханьем чужих кроссовок, списав этот эпизод из одного ЖЖ, потому что мне нужна была сцена-прокол, выводящая персонажей из привычной реальности, а читателей - из автоматизма восприятия, а также, к примеру, я никогда не пользовался услугами проституток.
- После красной точки, мне кажется, должна идти нулевая отметка, а потом зеленая. О чем будет следующая книга?
- Я не мыслю книгами и не живу ими, они складываются попутно, поэтому пока не знаю. Конечно, у «Красной точки» должно быть продолжение, так как Вася Бочков живет в квартире № 2, а всего в подъезде типовой пятиэтажки пятнадцать квартир и в каждой из них живут свои истории.
Было бы интересным, как минимум заглянуть в квартиру № 1, потому что вертикаль советского подъезда дает идеальный социальный срез, и буквально по соседству могут жить наши противоположности.
- Сериальную жилку чую.
- Скорее социологическую, тогда уж. Смайл. Проблема в том, что я не чувствую себя писателем, обязанным изготовлять книгу за книгой. Мне интересны не уже существующие жанры, но «чистое письмо», способное нарастать в каких угодно формах и видах. Иногда такое письмо приобретает формы повести или романа, иной раз - дневниковой записи или критического эссе…
Я пишу в своё удовольствие и о том, что мне интересно в данный момент.
Я не прозаик, который живет только этим и пишет «как на перекладных» то ли для заработка, то ли для славы.
- Вы работаете в большинстве прозаических жанров. А как же поэзия?
- Однажды, в начале 90-х, я описал для журнала «Уральская новь» поэтический цикл Анны Альчук «Двенадцать ритмических пауз».
Мы дружили, и Аня тогда любила выпускать небольшим тиражом книжки, которые сама же иллюстрировала. Я пытался соответствовать ее авангардным устремлениям и написал статью, заимствуя некоторые ее стихотворные приемы. Это была, как мне казалось, обычная рецензия, про которую Аня внезапно сказала: «Да это же стихи!»
Ее реплика перевернула мои представления о том, что такое поэзия.
Прозу ведь можно делать «поэтическими средствами», а поэзию непохожей на то, что под ней обычно понимают. Важна не форма и даже не содержание, но энергия и посыл.
Снимок мгновенного ментального состояния.
- Это как? Суггестию знаю, а про поэтический рентген не слышала.
- Или полароид? Открою вам секрет, что почти все, что я сегодня делаю с «чистым письмом» является моим вкладом в поиски современной поэзии, которая должна экспериментировать не с рифмами и размерами или их отсутствием, но с перпендикулярностью формы и содержания всего того, что вообще сегодня принимается за набор жанровых штампов.
Новизна может быть подражательна, но она не должна быть иллюстративна. В майском номере журнала «Дружба народов» за 1999 опубликована моя статья «Новые стихи», которая, с одной стороны, выполняла роль манифеста моих исканий, с другой, являлась теми самыми «новыми стихами», которые описывала.
Однако статус «поэта» мне также не интересен как статус «прозаика» или «критика». Поэтому, я не стал делать шоу из этой стороны своей работы и упиваться реакциями, сформулировал, ну и пошел дальше, так как поэзия для меня - не платформа для деланья карьеры и организации книг.
- Не платформа, да. Но что тогда поэзия? Как она связана с «чистым письмом» Бавильского?
- Напрямую, особенно когда прививаешь «прозе» некоторые формальные приемы «стиха».
Но я не особо настаиваю на восприятии своего «чистого письма» в этом ключе, мне это давно уже неважно, хотя, к примеру, французская литература и опыты Филиппа Жакоте и Ива Бонфуа, а также эссеистов, у которых великий просветитель Борис Дубин любил переводить экфрасисы или интеллектуальные медитации, занимающие в современной французской культуре место стихов (Роберта Десноса, Франсиса Понжа, Анри Мишо, Жака Дюпена, конечно же, Рене Шара) говорят, что мой подход не такой уж и экстравагантный.
- Помните, у Анны Альчук: «легко вам / легкое выВЕРнУть» …
- Аню Альчук, к сожалению, практически забыли после ее жуткого самоубийства в 2008 году, а ведь она была одним из последних органических авангардистов в нашей поэзии и одной из первых российских феминисток, начав заниматься гендерными штудиями задолго до того, как это стало модным и хоть сколько-нибудь заметным.
Судьба и наследие Анны, затравленной ряженными кликушами, заслуживает пристального и детального изучения. Она ведь вполне бы могла стать иконой для молодых рафинированных интеллектуалов. Вместо того, чтобы заимствовать чужие культы, поклоняясь всяческим ситуативным Зебальдам и Зонтаг, мы не ценим выдающихся новаторов, живших или живущих совсем рядом с нами.
- Дмитрий Бавильский - писатель, литературовед, литературный и музыкальный критик, журналист. А с чего начался философ?
- Да какой уж я философ-то, Оля? Ну, если только решить, что философии как таковой в России не было и практически нет, а ее роль в российской культуре выполняют поэзия, живопись и симфоническая музыка, то меня можно причислить к людям, думающим не только о себе…
- Почему философии в России не было и нет? В том смысле, что философы у нас - писатели и ученые, люди искусства, а не «специально обученные люди»?
- Это отдельная и большая тема, связанная со структурой культуры и способами мышления. Иногда мне кажется, что философию России заменили, например, симфоническая музыка или живопись. А еще стихи. И тут важны не глубины интенций и не универсальность ума (я не обладаю ни тем, ни другим), но технические средства (тот же самый перевод поэтических приемов в горизонтальную, прозаическую плоскость), позволяющие создавать из слов такие коммуникативные аттракционы, которые воспринимаются всеми сугубо индивидуально. В том числе и как философские высказывания. Важно уметь конструировать такие текстуальные поля, которые в разных головах способны обращаться даже и в разные виды высказывания.
Конструировать их дико интересно и плодотворно - в том числе для самого себя.
«Чистое письмо» помогает обращать свои записи в то, что может размещаться под любыми жанровыми ярлыками. Люди привыкли атрибутировать тексты по понятным им признакам и если подкинуть читателю пару формальных подсказок, он с радостью воспринимает текст как роман или травелог, как фикшн или автофикшн.
Если с сюжетной стороны писательские поиски кажутся исчерпанными («всё уже было»), то в области дискурсивных мутаций и симбиозов эти эксперименты практически не начинались. Хотя, как кажется, будущее именно за такими сплавами и нестандартными миксами.
Это они пробуждают собственную читательскую мысль. Делая философом уже не автора, но читателя.
- Человек «эпохи твиттера» мне напоминает человека эпохи Возрождения, только в карикатурно искаженной моментальными сообщениями форме. Что для вас значит словосочетание «двадцать первый век»?
- Время жизни - моей и моих близких. Очередной этап перехода, как это ловко обозначил Пелевин, из ниоткуда в никуда. Это еще одна эпоха постоянного становления нового и разрушения того, что было; это первые поколения, выросшие при интернете как природной данности.
В моей юности не то что интернета, но компьютеров не было - первое десятилетие своей графоманской активности я провел за печатной машинкой и это накладывает свои неповторимые особенности на любые писательские опыты наших ровесников.
В «Красной точке», между прочим, я объясняю, что появление интернета для нынешних людей гораздо важнее переживания распада империи.
- Печатная машинка была и у меня. Огромная, с жестким громко цокающим ходом. Несколько букв сбитые были, по пять раз каждую приходилось припечатывать…
- Если посмотреть на «наше время» с большой временной дистанции, то понимаешь, что империй разрушалось и будет разрушаться еще много, а вот компьютеры и интернет - это действительно эксклюзив, с которым нам особенно подфартило.
Как в хорошем повезло, так ведь и в плохом, ибо мы все еще безоружны перед этой непривычной и неприрученной стихией, с которой совершенно не знаем, как обращаться. Тем не менее, интернет есть, и он дарит нам возможности неограниченного выбора и комбинаций - мы можем дотянуться до плодов истории и культуры любого периода практически любого народа.
Это порождает возможности как свободы, так и особенного закрепощения, но, что мне кажется особенно важным, такая ситуация снимает с нас непроговариваемые обязательства соответствовать «духу времени», который отныне отсутствует.
- Что же присутствует?
- Для меня XXI век - это время, дающее максимальные возможности для того, чтобы не тянуться за модами и трендами (хоть в одежде, хоть в литературе, хоть в еде), но верить внутреннему голосу и быть собой.
Да, XXI век тоталитарен и агрессивен с точки зрения информационных технологий и отсутствия у нас персональных кодексов информационной безопасности, но именно поэтому он и лишен центровых, обязательных для всех черт, стилей и идеологий. Тут важно уметь справляться c валом медийного мусора и уметь делать правильный отбор.
В одежде, в литературе или том, что понимается под литературой большинством наших современников, в еде.
Кажется, что уже очень скоро именно «точный выбор» как таковой станет еще одной разновидностью современного творчества, важнейшей практикой сознания, настроенного максимально креативно.
- Какой вашей ипостаси труднее угодить в современной литературе: литературного критика или литературоведа?
- Литературовед во мне меланхоличен и безучастно наблюдает за развитием «объективных процессов».
Литературный критик во мне понимает, как «все это» сделано, потому что текущая масса текстов делается соседями по эпохе, из-за чего в их творческих мотивациях и способах осуществления для меня практически нет никаких секретов.
Литературные тайны, как это водится и видится в искусстве, возникают со временем, когда появляются дистанция и дополнительная суггестия, выделяющаяся из-за утраты общепринятых знаний - когда бальзам очевидного, в котором плавают соседи по времени, расползается и уступает время бальзамам какого-то иного сорта.
Современной литературе труднее всего угодить мне как читателю. К сожалению. Потому что это неисправимо - я могу снимать или надевать внутри себя маски и ракурсы критика или литературоведа, пользоваться ими или отставить в сторону, но свою читательскую сущность в сторону не отложишь. Это не социальная и не творческая роль, но частная судьба, зависимая от того, что пишется и публикуется все наши годы.
Поэтому жизнь нынешнего читателя далеко не сахар.
- Согласна, скорее дегтевый мед. Кто в таком случае есть критик?
- Критик - тот, кого другие называют этим именем, анализируя способы, которыми этот человек борется за власть. За свое место внутри уже существующих раскладов, сложившихся до его появления.
Я не привык называть себя критиком, так как у меня есть свое место и мне не нужно чужих мест.
Иной раз «чистое письмо» заводит меня на территорию критических писаний или текстов, которые могут выглядеть критическими (особенно если они написаны за деньги для соответствующих рецензионных разделов) потому что в этот момент я решил попользовать этот жанр, а не другой.
Однако я нарочно не создаю из своих критических писаний системы (она есть, но касается лишь меня) и, тем более, не «создаю своего читателя», нуждающегося в подсказках и рекомендациях, так как люди, заинтересованные в моих текстах, сами горазды подсказывать и рекомендовать что угодно и кому угодно.
Мое мнение - одно из многих, оно не выше и не ниже чужих, просто еще одно размышление, вызванное прочитанным.
- Критика для критиков?
- Если я, иной раз, и заостряю что-то нарочно, то только для того, чтобы в палитре общественных мнений могла оказаться точка зрения, которой еще не было высказано.
Иногда просто само наличие такого «другого мнения», несогласного, например, с «московским хором», оказывается жизненно важным.
- В чем ваша дерзость, если посмотреть объективно на формулировку специального приза премии «Неистовый Виссарион», присужденного вам в июне?
- Завершая стрим, заменивший в ковидные времена церемонию торжественного вручения премии, член жюри этого года Сергей Павлович Костырко выдал характеристики всем лауреатам этого года. Про меня он сказал, что я - литературный одиночка и не принадлежу ни к каким сообществам или кланам. Добавлю, что никогда и не принадлежал, даже в ранней литературной юности.
Думаю, главная моя дерзость состоит в попытке производить оригинальные суждения без оглядки на общепринятые мнения, не обслуживая никого и ничего, кроме, собственно, литературы, как я ее понимаю.
- Какая музыка вас вдохновляет?
- Сложная, хотя в последнее время, если честно, я предпочитаю тишину. Ее практически не осталось в наших городах, из-за чего тишина становится намного ценнее самой изощренной и умной музыки.
- Что дает вам фотография как искусство?
- Недавно в «Новом мире» был опубликован мой коронанарратив «Искусство карантина», где я объяснял, как фотография стала пост-искусством. То есть, она для меня искусством более не является, так как безмерно разрослась в разные стороны, полностью утратив критерии качества. Тот случай, когда количество перешло во что-то совсем уже новое…
- Думаю, это «чистое письмо» в фотографии.
- Ну, или «скоропись»… В ситуации, когда каждый день делаются миллиарды кадров, фотография остаётся в числе важных творческих практик, которые искусством (тем, чего нет и не может быть в реальной жизни) назвать уже нельзя. Снимки являются для нас или искусством, и тогда существуют как бы отдельно от нас в музее, умозрительном или настоящем, ну, или же они являются неотъемлемой частью нашей жизни, нашего быта, нашего образа жизни. Выбирайте, Оля, что вам важнее…
- Я выбрала жизнь. Вы?
- И я тоже. Слишком уж много примеров вокруг, когда люди самонадеянно выбирали «искусство», карьеру, место в истории, упоминание в учебнике и проигрывали. Проигрывают. А фотография как искусство (например, в музее) мне неинтересна, и я стараюсь пропускать фотовыставки, поскольку снимки, выставленные на фоне белых стен, как правило, не обладают аурой.
В жизни я делаю много снимков, почти каждый день фотографирую то, что вокруг да около, но это для меня работа не творческая, а служебная: я использую эти кадры для памяти. Как наброски в блокноте. К сожалению, я не умею рисовать так, как мне надо, чтобы запоминать детали, способные пригодиться письму, да никогда и не знаешь, что именно понадобится при работе, поэтому снимать приходится много.
- Дима, на многих ваших постановочных снимках присутствует провод. Что он символизирует?
- Оля, у меня не бывает постановочных кадров. Это принципиальный момент - все фотографируется по ходу и без каких бы то ни было усилий.
Если, например, я иду по улице и вижу что-то, нуждающееся в объективе, но уже прошел этот объект, я никогда (!) не возвращаюсь, чтобы догнать упущенное, не охочусь за фактурой и не делаю нечто особенное, чтоб до-выстроить композицию. Максимум, могу подождать, чтобы прохожий ближе подошёл или чтобы в проёме между домов, мелькнула человеческая фигура. Да и то долго ждать не стану, речь о паре секунд, поскольку фотографию я понимаю, как средство, а не цель.
С проводами интересно. Раньше я их прятал, а людей избегал. Особенно в музеях. Но разве можно Джоконду снять без посетителей, постоянно толпящихся перед ее пуленепробиваемым стеклом? Да и зачем снимать Джоконду в скафандре? Таких кадров в интернете тысячи. Причем с любой дистанции. Кажется, в Лувре я тогда и понял, что если не можешь удалить людей из кадра, нужно сделать из этого прием. Тем более, что зрители не просто интереснее картин, но, что ли, эксклюзивнее - ведь такого расположения конкретных фигур и лиц перед этими вечными творениями больше не случится: посетитель посмотрит экспонаты музея и уйдёт домой, чтобы, возможно, более никогда сюда не вернуться. Фиксировать надо или то, что мгновенно исчезает, вот как толпу или облака, или же предметы и явления, кажущиеся нам неизменными.
Однажды в Копенгагене я жил у радиожурналиста Йона, безгранично влюбленного в Ленинград, где он некоторое время работал. В один из вечеров он достал альбом со снимками, сделанными еще в советскую пору, где повсюду были провода, так как в России это до сих пор - привычная часть пейзажа.
Особенно Йон гордился снимком с проводами, на которых сидели воробьи, похожие на ноты. И я говорю Йону и его подруге Лизе, мол, какое милое ми-ми-ми, а они мне вдвоем, наперебой, объясняют, что теперь в Копенгагене нет электропроводки, вся под землю ушла. Я много путешествовал по разным странам и континентам, могу сказать, что проводов на свободе остается все меньше и меньше.
Они исчезают и связано это, в том числе, с уровнем жизни и цивилизованности.
Если обратить внимание, то в самом центре Москвы проводов почти не осталось и вполне возможны такие времена, когда их вообще нигде не будет видно.
Мы, конечно, не доживем до того момента, когда ценность свидетельства ландшафтов с проводами возрастет многократно, но если есть такая задача - свидетельствовать о своем времени (а это самое важное, что нам может быть теперь доступно), то без проводов здесь точно не обойтись.
- На фотографиях вашего рабочего стола тоже зачастую играют провода. Также метафора утекающего чего-то?
- Это аллегория стенограммы рабочих и творческих процессов, часть которых фиксируется в текстах. Это зрительная метафора связанности всего со всем, а также невозможности чистого восприятия - еще раз скажу, что наше время способно видеть Джоконду лишь за стеклом и в толпе. Вот так и здесь беспорядок на столе хочет превратиться в натюрморт, в художественный прием.
Можно увидеть в кабелях и шнурах хаос, а можно - какой-то иной уровень организации и даже красоты. Приучаюсь видеть то, что под носом. Постоянно тренирую свои возможности извлекать гармонию отовсюду. Мало ли как сложится дальнейшая судьба, вот я и не зарекаюсь, а воспитываю умение «различать оттенки снега» или неба.
- На какой вопрос вы никогда не ответите откровенно?
- На тот же самый, что и вы. Я понимаю это как вопрос о наличии «границ публичного пространства» и в публичном пространстве. Поэтому спрашивать можно только о том, о чем готов говорить сам. С той же степенью искренности и откровенности.
- Самое главное в вас - это…?
- …то, что я пока живой.
Оригинальная публикация здесь: https://degysta.ru/1063/08/2020/intervyutiv/dmitrij-bavilskij-intervyu/
Дмитрий Бавильский: «Никакой Италии не существует»: беседа с Ольгой Балла о моей книге "Желание быть городом" на "Текстуре" (2018): http://textura.club/italii-ne-sushhestvuet/
Дмитрий Бавильский: "Итальянские города, вступая с тобой в диалог, дают ровно столько, сколько у них просишь": беседа с Дарьей Кожановой на сайте "Прочтение": https://prochtenie.org/geo/30294?fbclid=IwAR3QjkF3Q3OkjG1h153J4Kz5RbwlRdsREF5_udTFhSZG3JAbIRyOLdw4Yq8
Дмитрий Бавильский: "Путешествия напоминают болезни, которые надо вылечить". Беседа с Ариной Буковской на "Литературно" https://literaturno.com/interview/dmitrij-bavilskij/
Статья Ольги Балла о моей книге "Желание быть городом" ("НЛО") в "Учительской газете": https://paslen.livejournal.com/2474276.html
Рецензия писательницы Анны Берсеневой на мою книгу "Желание быть городом" в "Новых Известиях": https://paslen.livejournal.com/2478549.html
Рецензия Ольги Балла на мою книгу "Музей воды: венецианский дневник эпохи твиттера", Знамя, 17, № 3: https://paslen.livejournal.com/2156723.html