"Бизар", роман Андрея Иванова (вторая часть "Скандинавской трилогии")
С прозой Андрея вот что важно: какие бы мерзости и гадости он не описывал, ему (а вместе с ним и читателю) удаётся ни во что не влипать. Проза Иванова предельно физиологична, точнее, она является текстуальным выражением физиологических реакций. И это не метафора, но метод, позволяющий автору погружаться внутрь переживаемых мгновений, сделать грёзу материально ощутимой.
Помню, как в «Путешествии Ханнумана на Лолланд», первой книгой Андрея, попавшей мне в руки, я маялся от самой первой части романа, создававшего ощущение похмелья и ломки хронического наркоши. Это меня едва ли не оттолкнуло тогда от нового автора, помогло любопытство - захотелось понять для чего нужен этот затянутый физиологический очерк. Я тогда даже не заметил, как втянулся, как помотавшись с будуна, роман, наконец, вырулил на более внятную сюжетную дорогу - а я, помню, заболел: возможно, совпало, но мне хочется думать, что в температуре и недомогании была «заслуга» изощрённейшего автора, загоняющего своих читателей внутрь мирового неблагополучия.
Предельно натуралистично (пропуская через собственный ливер) изображая сначала один пересыльный лагерь в Дании, затем другой, датскую тюрьму и психиатрическую лечебницу, эстонский публичный дом и хипарскую коммуну, неухоженных стариков и заброшенных торчков, инвалидов всех мастей, беженцев всех народов, словом все жизни, все жизни, Иванов, тем не менее, не залипает в мерзостях жизни - вот что, черт возьми, для меня важно.
«Бизар», ведь, это продолжение «Ханнумана» и вторая часть «Скандинавской трилогии», развивающей сюжетные линии первого романа, хотя и являющееся максимально самостоятельным текстом. Хотя, конечно, знание предыстории некоторых персонажей, мелькающих на втором плане, делает общую картинку более объёмной. Выпуклой. Мерно пульсирующей.
Физиология у книг Иванова одышливая, потная, перманентно похмельная. Такое ощущение, что Андрей терапевтически и намеренно вытесняет текст всю мерзость, переполняющую его нутрянку. Во-первых, для того, чтобы самому как следует от хронически сбоящей биохимии освободиться. Во-вторых, для того, чтобы читатель, переживающий вместе с персонажами все круги запредельного ада, радовался своей простой и относительно безмятежной жизни. Её простым радостям - крыше над головой, включённости в социум, здоровью, некоторому достатку. Герои Иванова страдают за нас, освобождая нас для скуки обыденного существования. Так герои глупых ситкомов должны быть особенно нелепыми и даже примитивными для того, чтобы телезритель хотя бы на мгновение мог почувствовать себя царем вселенной.
«Бизар», между прочим, самый выстроенный роман Иванова - он построен как вполне традиционный плутовской роман: главный его персонаж, эстонский беженец Женя Сидоров, застрявший в Дании из-за преследования (уголовного и бандитского), переходит от одного «хозяина» к другому, перемещаясь по тексту примерно так же, как Чичиков ехал по плоскогорью «Мёртвых душ».
Андрею важна панорама общественной изнанки, отбросов общества, позволяющая вплетать в повествование важные для себя темы, символы и метафоры: каждое новое лицо - ещё дополнительная возможность двигать текст дальше. Останавливаясь и сосредотачиваясь на временном пристанище как на еще одной модели чьей-то внутренней вселенной.
Хмурь и непролазный туман «Ханнумана» рассеивается; так бывает всегда, когда первоначальный импульс исчерпан и зрение возвращается к норме, становится расчётливым. Фабульный схематизм очень даже на руку тем, кто знакомится с прозой Иванова впервые, так как кажется, современный читатель тупеет буквально на глазах и модернистские изыски «Харбинских мотыльков» или, тем более, поэмы в прозе «Ночь в Сен-Клу» нуждаются в предварительной обработке.
Иванов удивляющее правдоподобен (ибо поразительно свободен) в предъявлении своей грёзы - то, что «Бизар» фантазиен сомневаться не приходится: уж слишком много в него понапихано, не на одну биографию хватить может. Романный хронотоп требует постоянной подвижности и это уже вопрос авторского мастерства - насколько условность происходящего способна вызывать доверие.
Разные авторы достигают чистоты восприятия разными способами. Подобно лучшим модернистам («таллиннский Иванов» и есть идеальный извод классического модернизма в современных условиях) Андрей выбирает максимально трудный путь: подобно Жене Сидорову, он работает на доверии через точность передачи физиологических проявлений, имеющихся у каждого из его читателей. Поэтому сравниваешь с тем, что городит рассказчик, находишь описанное им у себя, и, поневоле, начинаешь верить всему остальному. Тем более, что Иванов плетёт свои импульсы (природу, кстати, он описывает ещё лучше, чем людей) настолько легко и чётко, что невозможно не увлечься, не поддаться повествовательной волне, утягивающей тебя куда-то внутрь.
Нечто подобное, кстати, я совсем недавно нашёл (и продолжаю находить) в «Книге воспоминаний» Петера Надаша, точно так же, как и Иванов, забирающегося, с помощью своей текстуальной видеокамерой, буквально под кожу. Это, между прочим, выглядит важным технологическим расширением: это сюжетные возможности давным-давно исчерпаны, тогда как для передачи нутрянки никаких границ нет и быть не может. Вопрос лишь в писательских возможностях. В его бескожести.
Не отсюда ли возникает это важное для меня ощущение вечности, в которую словно бы попадаешь, открывая очередной текст «таллиннского Иванова». Они же у него, к тому же, очень длинные, не слишком членимые на части и главы - Андрей мало чем старается помочь своим читателям. Кажется, он совершенно не любит отвлекаться на извне привходящие фитюльки, вроде дополнительных заголовков, эпиграфов и удобоваримых периодов.
Андрей кажется предельно сосредоточенным человеком, занятым чем-то важным для себя. Чувство это почти сразу передаётся читателю, неосознанно понимающему, что если автор городит такие <важные> огороды, значит, просто не может иначе. Значит именно этим нагроможденьем депрессивного дна он может быть полезен любому избалованному и занятому собой современному человеку.
Грязь и гной (гаш и хаш) не липнут к нему оттого, что «Бизар» вообще про другое - Иванов живописует мытарства души, прохождение её через фильтры Чистилища. Развёртывающаяся панорама соблазнов и искушений, сплетённых в неразрывный клубок противоречий, добрых побуждений, любви к матери и к женщине, тоски по свободе и чистому существованию - не что иное, как одна из частей «Божественной комедии», исполненной современным художником. Тем более, что впереди есть ещё одна, заключительная часть «Скандинавской трилогии».
Структура мира со времён Данта несколько изменилась. Ад теперь не закреплён за статичным многосоставным подземельем. Он теперь блуждающ.
Впрочем, как и Рай. Точно так же, как и Чистилище.
Моя беседа с Андреем Ивановым пятилетней давности: http://www.chaskor.ru/article/andrej_ivanov_pisatel_zol_on_kak_skorpion_zmeya_20926
Моя прошлогодняя беседа с Андреем Ивановым: http://www.kultpro.ru/item_96/
Моя рецензия на дебютный роман Андрея Иванова "Путешествие Ханумана на Лолланд": http://www.chaskor.ru/article/horoshie_kvartiry_16486
Помню, как в «Путешествии Ханнумана на Лолланд», первой книгой Андрея, попавшей мне в руки, я маялся от самой первой части романа, создававшего ощущение похмелья и ломки хронического наркоши. Это меня едва ли не оттолкнуло тогда от нового автора, помогло любопытство - захотелось понять для чего нужен этот затянутый физиологический очерк. Я тогда даже не заметил, как втянулся, как помотавшись с будуна, роман, наконец, вырулил на более внятную сюжетную дорогу - а я, помню, заболел: возможно, совпало, но мне хочется думать, что в температуре и недомогании была «заслуга» изощрённейшего автора, загоняющего своих читателей внутрь мирового неблагополучия.
Предельно натуралистично (пропуская через собственный ливер) изображая сначала один пересыльный лагерь в Дании, затем другой, датскую тюрьму и психиатрическую лечебницу, эстонский публичный дом и хипарскую коммуну, неухоженных стариков и заброшенных торчков, инвалидов всех мастей, беженцев всех народов, словом все жизни, все жизни, Иванов, тем не менее, не залипает в мерзостях жизни - вот что, черт возьми, для меня важно.
«Бизар», ведь, это продолжение «Ханнумана» и вторая часть «Скандинавской трилогии», развивающей сюжетные линии первого романа, хотя и являющееся максимально самостоятельным текстом. Хотя, конечно, знание предыстории некоторых персонажей, мелькающих на втором плане, делает общую картинку более объёмной. Выпуклой. Мерно пульсирующей.
Физиология у книг Иванова одышливая, потная, перманентно похмельная. Такое ощущение, что Андрей терапевтически и намеренно вытесняет текст всю мерзость, переполняющую его нутрянку. Во-первых, для того, чтобы самому как следует от хронически сбоящей биохимии освободиться. Во-вторых, для того, чтобы читатель, переживающий вместе с персонажами все круги запредельного ада, радовался своей простой и относительно безмятежной жизни. Её простым радостям - крыше над головой, включённости в социум, здоровью, некоторому достатку. Герои Иванова страдают за нас, освобождая нас для скуки обыденного существования. Так герои глупых ситкомов должны быть особенно нелепыми и даже примитивными для того, чтобы телезритель хотя бы на мгновение мог почувствовать себя царем вселенной.
«Бизар», между прочим, самый выстроенный роман Иванова - он построен как вполне традиционный плутовской роман: главный его персонаж, эстонский беженец Женя Сидоров, застрявший в Дании из-за преследования (уголовного и бандитского), переходит от одного «хозяина» к другому, перемещаясь по тексту примерно так же, как Чичиков ехал по плоскогорью «Мёртвых душ».
Андрею важна панорама общественной изнанки, отбросов общества, позволяющая вплетать в повествование важные для себя темы, символы и метафоры: каждое новое лицо - ещё дополнительная возможность двигать текст дальше. Останавливаясь и сосредотачиваясь на временном пристанище как на еще одной модели чьей-то внутренней вселенной.
Хмурь и непролазный туман «Ханнумана» рассеивается; так бывает всегда, когда первоначальный импульс исчерпан и зрение возвращается к норме, становится расчётливым. Фабульный схематизм очень даже на руку тем, кто знакомится с прозой Иванова впервые, так как кажется, современный читатель тупеет буквально на глазах и модернистские изыски «Харбинских мотыльков» или, тем более, поэмы в прозе «Ночь в Сен-Клу» нуждаются в предварительной обработке.
Иванов удивляющее правдоподобен (ибо поразительно свободен) в предъявлении своей грёзы - то, что «Бизар» фантазиен сомневаться не приходится: уж слишком много в него понапихано, не на одну биографию хватить может. Романный хронотоп требует постоянной подвижности и это уже вопрос авторского мастерства - насколько условность происходящего способна вызывать доверие.
Разные авторы достигают чистоты восприятия разными способами. Подобно лучшим модернистам («таллиннский Иванов» и есть идеальный извод классического модернизма в современных условиях) Андрей выбирает максимально трудный путь: подобно Жене Сидорову, он работает на доверии через точность передачи физиологических проявлений, имеющихся у каждого из его читателей. Поэтому сравниваешь с тем, что городит рассказчик, находишь описанное им у себя, и, поневоле, начинаешь верить всему остальному. Тем более, что Иванов плетёт свои импульсы (природу, кстати, он описывает ещё лучше, чем людей) настолько легко и чётко, что невозможно не увлечься, не поддаться повествовательной волне, утягивающей тебя куда-то внутрь.
Нечто подобное, кстати, я совсем недавно нашёл (и продолжаю находить) в «Книге воспоминаний» Петера Надаша, точно так же, как и Иванов, забирающегося, с помощью своей текстуальной видеокамерой, буквально под кожу. Это, между прочим, выглядит важным технологическим расширением: это сюжетные возможности давным-давно исчерпаны, тогда как для передачи нутрянки никаких границ нет и быть не может. Вопрос лишь в писательских возможностях. В его бескожести.
Не отсюда ли возникает это важное для меня ощущение вечности, в которую словно бы попадаешь, открывая очередной текст «таллиннского Иванова». Они же у него, к тому же, очень длинные, не слишком членимые на части и главы - Андрей мало чем старается помочь своим читателям. Кажется, он совершенно не любит отвлекаться на извне привходящие фитюльки, вроде дополнительных заголовков, эпиграфов и удобоваримых периодов.
Андрей кажется предельно сосредоточенным человеком, занятым чем-то важным для себя. Чувство это почти сразу передаётся читателю, неосознанно понимающему, что если автор городит такие <важные> огороды, значит, просто не может иначе. Значит именно этим нагроможденьем депрессивного дна он может быть полезен любому избалованному и занятому собой современному человеку.
Грязь и гной (гаш и хаш) не липнут к нему оттого, что «Бизар» вообще про другое - Иванов живописует мытарства души, прохождение её через фильтры Чистилища. Развёртывающаяся панорама соблазнов и искушений, сплетённых в неразрывный клубок противоречий, добрых побуждений, любви к матери и к женщине, тоски по свободе и чистому существованию - не что иное, как одна из частей «Божественной комедии», исполненной современным художником. Тем более, что впереди есть ещё одна, заключительная часть «Скандинавской трилогии».
Структура мира со времён Данта несколько изменилась. Ад теперь не закреплён за статичным многосоставным подземельем. Он теперь блуждающ.
Впрочем, как и Рай. Точно так же, как и Чистилище.
Моя беседа с Андреем Ивановым пятилетней давности: http://www.chaskor.ru/article/andrej_ivanov_pisatel_zol_on_kak_skorpion_zmeya_20926
Моя прошлогодняя беседа с Андреем Ивановым: http://www.kultpro.ru/item_96/
Моя рецензия на дебютный роман Андрея Иванова "Путешествие Ханумана на Лолланд": http://www.chaskor.ru/article/horoshie_kvartiry_16486