"L'Art en Guerre: Франция 1938 - 1947 от Пикассо до Дебюффе в Музее Гуггенхайма. Бильбао
Основная часть экспонатов - из городского Музея современного искусства Парижа (дворец Токио) и гуггенхеймовских коллекций - занимает, по круговой весь второй этаж. Анфиладу белых залов разной формы с высоченными, похожими на купола, потолками.
Конечно, война дело такой важности влияния и сложности воздействия, что ее не объедешь, она намертво впечатана в сердцевину века, как на него не посмотреть. Но, с другой стороны, зрелый модернизм, являющий себя чредой персональных мифологий, это одно из самых от влеченных и абстрактных мироощущений в истории искусства, расцвел под пятой и давлением именно этих исключительных общественно-политических событий.
Этот дуализм подхода очень четко разыгрывается, затакт, уже на входе в самый первый зал.
По левую руку здесь зрителя встречают три патриотических плаката (пожелтевшие, но не потерявшие своей трехцветности), по правую - в автономной витрине небольшие скульптурные фамы и надейки Калдера и Миро. Ну, во-первых, оммажем Испании, в которой выставка проходит; во-вторых, самыми что ни на есть эмблематичными знаками срединного модернизма.
Дальше идет резкое погружение в историко-культурную ситуацию, точкой отсчета которой выбрано открытие Музея современного искусства Парижа. Того самого, что предоставил половину объектов и который выступает здесь в качестве официальной институции.
Дворец Токио (газетные фотографии с церемонии открытия, видео в отдельном закутке с парадом политического истеблишмента, прогуливающнегося по тщательно выверенным, надежным залам) позволяет показать стандартное, салонное искусство, "ласкающее глаз" пропорционально сложенными бронзовыми ню, ни одно из которых, правда, не дотягивает до Майоля.
Исключением зала оказывается эскиз монументального панно Дюфи, посвященного истории электричества. Оригинал его, исполненный в нежных, чуть ли не акварельных красках, висит в самом начале постоянной экспозиции Дворца Токио. Но и эскиз не посрамил.
Эстетически выверенному искусству то ли противостоит, то ли наследует следующий зал, открываемый поздними аппликациями и декупажами Матисса.
Вообще, выставка делится на десять автономных глав-разделов, дополняющих и продолжающих смешивать отвлеченное и конкретное.
После "Предвестников" мы переходим к затемненной комнате сюрреалистов, в которых помимо всех обязательных классиков есть масса рукописных и коллективных работ (например, проект колоды игральных карт, каждая из которых сделана одним из соратников Бретона и Супо). Особую эффектность этой территории придают мешки с углем, плотно закрывающие собой потолок. Инсталляция эта могла бы принадлежать Бойсу если бы не была спроектирована Дюшаном.
Другую часть этого выставочного пространства, открывающую центральный раздел, отдали галерее Жанны Буше, вероятно игравшей важную роль в модернистских течениях середины века (тут, кстати, важно отметить, что многие особенно изысканные экспонаты музею Гуггенхайма предоставил мой любимый фонд Мегт). Теперь многих из этих живописцев помнят лишь самые дотошные искусствоведы, хотя можно, конечно, сделать исключение для того же де Сталя или самого, пожалуй, эффектного в этом закоулке Бюффе, чья "Женщина с курицей" 1947 года (не зря считающаяся манифестом зарождающегося экзистенциализма) выглядит наиболее эффектной.
В следующих двух-трех залах, упирающихся как бы в отдельную выставку "Пикассо в своей студии" условное деление на модернизм и "правду жизни" достигает не менее условного пика. Накала.
Пойдешь направо - увидишь роскошного, яркого, тщательностью проработки похожего на восточные миниатюры Кандинского самых разных форматов. Пойдешь налево - окажешься в залах, посвященных искусству и быту арестантов, солдат и художников сопротивления, пленных евреев.
Искусства здесь меньше, чем в остальных залах, зато много карандашных рисунков, набросков, игрушек из спичечных коробков, самодельных тряпичных кукол и прочих "свидетелей обвинения". Картины перемешаны с рукописными документами (фотографии в явном меньшинстве и это правильное решение на художественной, а не мемориальной выставке), несколько картин известных мастеров, пострадавших от фашизма или же фиксирующих его (тут, кроме французов есть, скажем, Вольс или Отто Дикс).
Отдельной находкой выглядит цикл "народных примитивов" некоего Джозефа Стейба, действительно стебущегося над Гитлером и его камарильей. Изображая их то в виде тайной вечери, то зверьми с окровавленными клыками и бешеными глазами. Работы этого полуанонима, взятые из частной коллекции, мастеровитее, затейливее карикатуры, но плакатнее живописи. Странный микс сюрреализма и агитки выгорожен в специальный полукруг по соседству с залом Пикассо.
Пикассо на выставке тоже какой-то особенный, серединный - внятный, с жирным черным контуром, который именно здесь, по соседству с Каталонией, кажется не эстетской вычурой, но переносом части реальности в мир художественных обобщений. Художников надо, подобно вину, "пить" там, где они творили; многое тогда становится очевидным. Каталонец в музее страны басков выглядит с помощью своих стремительных скоростных рывков, дробящих действительность, продолжением жизни, кипящей за стенами выкипающего вовне музея.
В центре этого круглого, точно башенного, зала, стоит большая бронза Пикассо - бородатый мужик с жертвенным ягненком, на стенах - портреты Доры Маас и натюрморты в которых нет ни намека на ужасы войны или "стиль Герники". За исключением, разве что другой скульптуры - узкой козлиной морды, сделанной из велосипедного седла с рогами-велосипедными рамами, но в контексте всей экспозиции, как не странно, больше всего суггестии сочится именно из этой наструганной плоскостями безмятежности.
После небольшой прослойки небожителей, существовавших параллельно истории (типа Боннара) нас вводят в заключительный простор победы и окончательного отслоения модернистского мифа от реальности.
Период этого (позднего, загнивающего) модернизма символизируют несколько земельных картин Дюбюффе, однако самыми вызительными экспонатами оказываются эксклюзивы фонда Мегт. Это пара работ Убака и монументальный пояс Миро, занимающий целую стену.
Последние две главы каталога весьма символически называются "Свобода" и "The Anartists". Финальный аккорд выставки - витрина с двумя десятками гипсовых моделей Джакометти. Одна из его шагающих спичек, впрочем, уже встречала нас рядом с поздним Матиссом, однако здесь кураторы акцентируют этой панелью свои самые важные мысли.
О том, что искусство, подзаряжаясь от окружающей действительности и "духа времени" стремится оторваться, вырвавшись на безбрежные просторы личного мифотворчества. При том, что чем дальше модернистское искусство отрывается от сермяги тем точнее оно ее (его, их) выражает.
И о том, что серединный модернизм был одним из самых безбашенных, фантазийных предприятий в истории мирового визионерства. Война выступила по отношению к французским художникам примерно тем же сдерживающим началом каким в СССР оказались советская идеология и соцреализм. Дело даже не в конъюнктуре, но отчетливости понимания художниками своего общественного долга. Он и заставляет богов снизойти с заоблачных олимпийских высот до уровня понимания "простых людей", несмотря на то, что к середине ХХ именно модернизм стал едва ли не официальным интернациональным языком актуального на тот момент искусства. Война несколько откорректировала персональный имморализм целого ряда важных для нас авторов, сдвинув временные рамки "расцвета" и подзатянувшегося заката едва ли не до конца 80-х.
Поздний, заплутавший в своих поисках и рисках модернизм чемпионов аукционов - отдельное удовольствие, значительно обогащавшее современное монументальное искусство эстетски продвинутым украшательством больших городов (чему примером - здание Музея, в котором проходит выставка).
Поздний модернизм это и есть "вилла богатого коллекционера" Мэгт в чистом виде. "Искусство войны", для которого кураторы соорудили что-то вроде временного [походного] музея модернизма показывает чем питался и как готовился будущий взрыв, из неомодернизма которого ведем свои эстетические родословные уже мы с вами.
Posted via LiveJournal app for iPhone.
