Про выставку графики Марка Шагала. Инженерный корпус ГТГ
Говорят, директор Третьяковки сильно удивляется успеху Левитановской ретроспективы на Крымском валу, побившем цифры посещаемости Пикассо, привезённого в ГМИИ.
Говорят, Ирина Лебедева, любящая авангард и умеющая с ним работать, считает толпы левитановских зрителей, змеившихся очередью у входа, случайностью.
Уж не знаю, насколько её убедит ажиотажный интерес к выставке Ге и, тем более, Коровина (перечисляю выставки, проходившие в одном и том же огромном выставочном пространстве), которые, несмотря на некоторую изобразительную старомодность, собирают толпы народа, однако, кажется тенденция на лицо: люди соскучились по классике.
По хорошей, качественной, повествовательной, которая идеально складывается в экспозиции, похожие на сюжетные романы - воспитания или карьеры.
Мне, кстати, больших трудов стоило уговорить одного питерского приятеля-эстета сходить на нынешнюю ретроспективу Коровина, которая несмотря на огромность своей пастернакокипучей энергии, не вместила массу эмблематичных шедевров.
Именно на это мой приятель и напирал, мол, не дал ГРМ в ГТГ декоративные панно с парижской выставки, на что я ему торжественно ответствовал, что у наших - собственная гордость и декоративные панно с Нижегородской ярмарки, да какие - павильон "Север", заставивший разлапистого полуимпрессиониста создать тонкую стилизацию особенной какой-то манерой, непохожей на привычный его образ жизни.
Самое-то интересное, что уговорил я своего приятеля сходить на Крымский вал; похерил он своё мнение, что про Коровина всё знает и понимает; признал, что выставка хорошая и приоритетная (а когда срок твоей командировки всего-то день, выбираешь особенно ревностно).
Я к тому, что выставка графики Марка Шагала, открывшаяся в Инженерном корпусе ГТГ возле исторического здания формально прямо противоположна коровинской - камерное помещение остроумно разыграно сочетанием скромного материала, говорящего полушепотом и яркой подсветки, которую обеспечивают фотографии шагаловских витражей из Иерусалима ( надо сказать, что в реальности они выглядят менее ярко - или же мне просто не повезло с солнцем), зато по содержанию эта выставка продолжает линию Третьяковки на оптимизацию оптимизма.
Ведь что такое искусство Шагала? Точнее, в чём его смысл?
Чистая радость; радость, взятая в квадрат, в куб и сделанная главной темой, несущим приёмом.
Радость разная, лучезарная и светоносная, благостная и благодарная, нервная и расслабленная, медитативная.
Та самая, что раздаётся до тех пор, пока рот не залепят глиной, ну, а после того как залепят, продолжающаяся нестись по свету отражённым светом.
Так на только что открытой выставке подсвеченные фотокопии витражей отпечатываются в витринах и стёклах паспарту, покрывающих монохромные офорты и гуаши, рисунки и графические листы, раскрашивая их во все цвета радуги.
В выставке Коровина приятие бытия, повышающее не только настроение, но и общий жизненный тонус, особенно бросалось в глаза [причём, бросалось самым что ни на есть буквальным образом, от которого, порой, рябило] - с выставки не хотелось уходить, настолько она заряжала энергией.
С другой стороны, параллельно Коровину и Шагалу, в главном корпусе проходит выставка графики Валентина Серова, намеренно разыгранная в сдержанных, приглушённых тонах, ибо содержание у неё и смысл её имеют совершенно иной коленкор.
У Шагала показывается тоже графика, причем, порой, серийная (иллюстрации к Библии, басням Лафонтена и к "Мёртвым душам", листки из альбома витебской жизни, между прочим, вскрывающие один из источников вдохновения Ильи Кабакова, на альбомы которого про жизнь персонажей шагаловские бытописания с подписями очень даже похожи), но подаётся она по-театральному ярко, броско.
Дело даже не в аутентичных бытовых вещах (трюмо, игрушки, подсвечники, коляска, рисунки на материи [и даже роскошный брачный договор]), присланных из московского Музея истории русских евреев и Питерского этнографического и не в паре витрин с декоративно-прикладным искусством, исполненным самим Шагалом (две мраморные скульптуры, украшающие фонтан швейцарского фонда Пьера Джанадда, эскиз для росписи в фойе оперного дома Метрополитен или же сервиз свадебного фарфор), но в общем духе приподнятости над бытом, которое создаёт искусство Марка Захаровича.
Ведь если только (!) задуматься (!!), только представить (!!!), что такое был этот самый Витебск, который Шагал запечатлевал с самого своего художнического рождения и который вспоминал потом всю свою сознательную - тухлое, облезлое, дискомфортное местечко, лишённое какой бы то ни было осмысленности и, тем более, живописности.
Скученное, скучное, дико ограниченное (всем и во всём) место, порождающее хасидское волшебство из-за этой концентрированной, непробиваемой безнадёги, свойственной не только окраинам и углам Российской империи, но и всей этой стране, стоит лишь сделать шаг в сторону от центральных проспектов с лощёными витринами.
В этом смысле, жизнь наша не особенно изменилась, хотя гигиенически несколько вычистилась, однако, вряд ли кого-то массовые малометражки или даже собственные шесть соток должны вводить в заблуждение.
А вот искренности и чистой, изнутри светящейся радости практически не осталось; оттого-то Шагал и является, на мой вкус, самым что ни на есть актуальным художником, хотя, при этом, и начисто лишённым авангардистских амбиций.
Хотя в моменты становления авангардизм ему зело помог - кубизм, нарезающий мир на тонкие, порой, перпендикулярные слюдяные створки с перепонками, позволил ощутить раскалываемые изнутри пространства как важнейшую составляющую изображения (что еврею Шагалу, воспитанному в традиции отсутствующей фигуративности было особенно важно), а экспрессионизм разрешил заливать все эти плоскости чистым цветом, кажущимся у Шагала бесконечным...
Горечь убого быта подаётся Шагалом с ванильно-зефировым привкусом рождественской изморози (все эти гуляющие по небу мужики с мешками несут за спиной подарки - леденцы на палочке, такие же алые и золотые, как петухи, коровы, цветы и Эйфелевы башни, летающие среди переменной облачности вместе с луной и звёздами), как приквел к сказке про "жили долго и счастливо, а умерли в один день..."
Кстати, про счастливо.
Шагал жил и работал действительно долго и много, пережив свою музу Беллу, жену, соратницу, ангела-хранителя на много-много лет.
Найдите на выставке сначала масло "Белла на мосту" (1915) из частной коллекции (глазастая Белла здесь, странным образом, похожа на свою тёзку Ахмадулину), а затем, среди иллюстраций к Библии, лист "Авраам, оплакивающий Сарру", и вы всё поймёте и про силу любви, и про степень горя.
И про то, что "это жизнь" и "нужно жить дальше".
И про то, что "всё проходит".
И про темперамент художника, его силу и мощь, способные преодолеть несчастье и, поместив мёртвую Сару, рядом с голубкой ковчега и пророчествами Исайи, проговориться, точнее, выговорить не только надежду, но и дать волю своему несокрушимому оптимизму, дающему силы жить, несмотря на на что.
Всё-таки, век, в который он жил и который он прожил, вышел не самым лучезарным, простым и приятным.
Но если время нас съедает тихой сапой, то пространство даёт ощущение простора и, если получится, бесконечности, заполняемой разноцветным сиропом - то клюквенным, черничным, то ехидно лимонным, загустевающим в желе или раздрызганным так, как собака растрясает воду, отряхиваясь после купания.
Это пространство, одновременно центростремительное и центробежное, интровертное и экстравертное, разбежалось и несётся, с обрыва, куда-то ввысь, задавая такой градус концентрированной надежды, что, кажется, её можно унести с собой, в волосах или складках одежды.
Пространство - это же необязательно внешний, но, скорее всего, внутренний резерв, позволяющий скрыться внутри собственных придумок - нычек, фантазий, снов и всего того, что имеет протяжённость.
Можно ли укутаться во время и потеряться в нём?
Если при жизни - то вряд ли; а вот пространство даёт такую, хотя бы и гипотетическую альтернативу.
Кажется, именно поэтому отшельники и пытаются скрыться где-то на самом краю безлюдного света.
Кажется, единственное от чего они хотят убежать (не от искушений или людей), но от времени...
Потребление эпохи изобилия всего должно быть осмысленным; если, конечно, у нас с вами нет задачи постоянно раскармливать свою информационную травму.
Понятно, что в совке читали и смотрели не то, что хотелось, но то, что было под запретом, то, что сообщало правду или же то, что удавалось достать.
Так, в ситуации дефицита и появлялись бенифицианты, типа плохих театров (На Таганке, "Современник", не менее плохих художников (Глазунов) или писателей-заместителей модернизма и модернистов (Рыбков, Вознесенский).
Ныне главной оказывается проблема отбора, заставляющего свести "импульсные покупки" ненужной нам информации к минимуму - реклама будет без устали навяливать ещё один концерт Дениса Мацуева или новую книгу Захара Прилепина, но прежде чем идти на концерт Спивакова или на фильм про Высоцкого нужно задать себе очень простой вопрос: зачем оно мне нужно?
Ну, вот, действительно зачем? Какую такую душевную (бытовую etc) мою потребность оно покрывает? Какие вопросы ставит или откликается?
Когда вокруг всего слишком много, то за всем не успеешь, не успеваешь по определению, главными дефицитами становятся наше внимание и наше время, что означает, что борьба за них будет только накаляться, пиар раскалится до неприличных размеров, а реклама будет стараться (уже старается) хватать за живое.
В этом смысле, с выставкой Шагала всё просто - на неё идёшь поднять экзистенциальный иммунитет. На неё идёшь за радостью. Подпитаться.