Миллион тонн чугуна
Ноябрь я встретил в вагоне поезда СПб - Москва. Быстренько забравшись на свою верхнюю полку, я сквозь дрему слышал, как ехавшие снизу быдловатые мужички говорили о чем-то важном. Алкогольно-сексуальные существительные и глаголы перемежались матерными междометиями. В какой-то момент междометия окончательно возобладали, и я заснул.
Разбудили меня все те же блеклые голоса. Контекст разговора, однако, за ночь совершенно переменился:
- Колян, епта, да хуле тебе этот Лев Толстой?!
- Дык говорю же, бля, Толстой - хуйня, но что делать?!
Так меня давно не удивляли. То есть, конечно, я и раньше не раз слышал резкие выражения о покойном классике - firben, например, не упускает случая его ругнуть. Но от нормальных людей я подобного не слыхал. Как-то еще со школьных времен Лев Николаевич всем настолько пофигу, что ему самому, наверное, было бы обидно - он-то о народе только и думал.
Но пока я осмысливал эту критику снизу, жизнь все расставила по местам:
- Колян, епта, нахуй Толстого! Доберешься из Хельсинки маршруткой!
Разбудили меня все те же блеклые голоса. Контекст разговора, однако, за ночь совершенно переменился:
- Колян, епта, да хуле тебе этот Лев Толстой?!
- Дык говорю же, бля, Толстой - хуйня, но что делать?!
Так меня давно не удивляли. То есть, конечно, я и раньше не раз слышал резкие выражения о покойном классике - firben, например, не упускает случая его ругнуть. Но от нормальных людей я подобного не слыхал. Как-то еще со школьных времен Лев Николаевич всем настолько пофигу, что ему самому, наверное, было бы обидно - он-то о народе только и думал.
Но пока я осмысливал эту критику снизу, жизнь все расставила по местам:
- Колян, епта, нахуй Толстого! Доберешься из Хельсинки маршруткой!