раскадровка, или фоточки с Ундервудом
под катом - вырезка из заключительной главы «Дара»
«Несколько минут молчания. Уже зажигались фонари, витрины; от незрелого света улицы осунулись и поседели, а небо было светло, широко, в облачках, отороченных фламинговым пухом. "Смотри, готовы фоточки".
Он их взял из ее холодных пальцев. Зина на улице, перед конторой, прямая и светлая, с тесно составленными ногами, и тень липового ствола поперек панели, как опущенный перед ней шлагбаум; Зина, боком сидящая на подоконнике с солнечным венцом вокруг головы; Зина за работой, плохо вышедшая, темнолицая, - зато на первом плане - царственная машинка, с блеском на рычажке каретки.
Она их засунула обратно в сумку, вынула и положила обратно месячный трамвайный билет в целофане, вынула зеркальце, посмотрела, оскалившись на пломбу в переднем зубе, положила обратно, защелкнула сумку, опустила ее к себе на колени, посмотрела себе на плечо, смахнула пушинку, надела перчатки, повернула голову к окну, - всё это необыкновенно быстро, с движением на лице, с миганием, с каким-то внутренним покусыванием и втягиванием щек. Но теперь она сидела неподвижно, сухожилье было натянуто на бледной шее, руки в белых перчатках лежали на зеркальной коже сумки.»
старая фильма, студия Ханжонкова, Вера Холодная... потрескивание кинопроектора, подергивание пленки, вот-вот заест механизм, мощная лампа прожжет застрявший кадр, посреди, расползаясь к перфорированной периферии, возникнет желтое пятно, воздух наполнится едким запахом дымящегося целлулоида.
не будь я Штурман Жорж - пожар, горим!
«Несколько минут молчания. Уже зажигались фонари, витрины; от незрелого света улицы осунулись и поседели, а небо было светло, широко, в облачках, отороченных фламинговым пухом. "Смотри, готовы фоточки".
Он их взял из ее холодных пальцев. Зина на улице, перед конторой, прямая и светлая, с тесно составленными ногами, и тень липового ствола поперек панели, как опущенный перед ней шлагбаум; Зина, боком сидящая на подоконнике с солнечным венцом вокруг головы; Зина за работой, плохо вышедшая, темнолицая, - зато на первом плане - царственная машинка, с блеском на рычажке каретки.
Она их засунула обратно в сумку, вынула и положила обратно месячный трамвайный билет в целофане, вынула зеркальце, посмотрела, оскалившись на пломбу в переднем зубе, положила обратно, защелкнула сумку, опустила ее к себе на колени, посмотрела себе на плечо, смахнула пушинку, надела перчатки, повернула голову к окну, - всё это необыкновенно быстро, с движением на лице, с миганием, с каким-то внутренним покусыванием и втягиванием щек. Но теперь она сидела неподвижно, сухожилье было натянуто на бледной шее, руки в белых перчатках лежали на зеркальной коже сумки.»
старая фильма, студия Ханжонкова, Вера Холодная... потрескивание кинопроектора, подергивание пленки, вот-вот заест механизм, мощная лампа прожжет застрявший кадр, посреди, расползаясь к перфорированной периферии, возникнет желтое пятно, воздух наполнится едким запахом дымящегося целлулоида.
не будь я Штурман Жорж - пожар, горим!