Попы на московском пепелище (ч. 3 окончание - Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся?)
В первых двух частях этой истории речь шла о событиях церковной жизни в оккупированной французами Москве. Аббат Сюрюг, о котором зашла речь в предыдущих заметкax, писал о том, что почти все русские священники покинули город, а оставшиеся уклонялись от отправления богослужений даже тогда, когда французское командование пыталось наладить православную церковную жизнь в Москве.
Существуют немало доказательств того, что реальность отличалась от нарисованной Сюрюгом картины. Многие священники остались в Москве, и те из них, кто смог это сделать, возобновили богослужение. Хотя церквей, открывшихся в занятой Бонапартом Москве было немного, население города уменьшилось в еще большей степени.
Какие причины препятствовали возобновлению богослужений? Не надо быть капитаном Очевидность, чтобы понять - многие церкви (примерно половина от общего числа) погорели в великом пожаре Москвы.
Вторая очевидная проблема - начавшиеся немедленно по вступлении Великой армии в Москву грабежи. Почти все московские церкви были разграблены хотя бы частично; исключения из этого правила были крайне редкими.
Логичным кажется вопрос - разве не могли московские священники активнее защищать свои храмы от мародерства? Про защиту от пожара речи идти не могло - без пожарных и/или прихожан один священник ничего не сделает. Но от мародерства? Разве не могли священники попытаться остановить грабителей, взывая к их совести или хотя бы к их начальству, которое могло быть заинтересовано в предотвращении морального разложения личного состава?
В этой, завершающей, части заметки мы поговорим о том, какими опасностями был чреват этот путь. Когда французы зашли в Троицкую церковь, не сняв головных уборов, священник заметил им, что они тоже христиане, и сразу получил сильную пощечину. Диакон Петр Андреев упрекнул вражеских солдат, которые уселись выпивать на Святом престоле и был избит до крови.
Оккупанты не были настроены на выслушивание упреков, а были настроены на поиск сокровищ Московии. И по величественному виду московских соборов они догадывались - если сейчас сокровищ в храме нет, они здесь недавно были. Оккупанты понимали, что священники знают, где находятся сокровища, и сезон свободной охоты на бородатых был открыт.
Были избиты и замучены до смерти священники о. Петр Вениаминов (Сорокосвятской церкви), о. Иоанн Петров (Николаевскoй церкви в Кошелях), о. Иоанн Гаврилов (Архангельского собора), о. Алексей Иванов (Николаевской церкви на Студенце), о. Иоанн Алексеев (Георгиевского женского монастыря), иеромонах Знаменского монастыря Павел, протопоп церкви Спаса в Рогожской (имя неизвестно), Михаил Федоров - диакон Николаевской церкви, и одна из послушниц Алексеевского монастыря.
Был избит и ранен до крови о. Петр Семенов (Спасской церкви на Глинищах). Били также и диакона Алексея Яковлева Успенской церкви, свящeнника Казанской церкви в Коломенском Афанасия Ипатова, свящeнника Вознесенской церкви Алексея Маркова.
Были жестоко избиты и умерли от травм вскоре после освобождения Москвы Иоанн Андреев, священник Николотолмачевской церкви, и Петр Катышев, священник Николаевской церкви в Гнездниках.
Избили и ограбили священника Успенского собора И.С.Божанова. Он собирался проводить вечернюю службу, когда солдаты зашли в собор и потребовали ключи. Божанова (к моему сожалению, я не знаю, как звали священника) стали избивать палашами и отрубили половину уха. Потом солдаты ограбили дом Божанова и снова стали избивать его, напоследок ударив штыком.
В Успенском Соборе
Поскольку Божанов как раз собирался крестить сына своего соседа, купца Зеленина, последний, не дождавшись священника и не зная всех этих приключений, зашел за ним, нашел его без сознания, привел его в чувство и перевязал. После этого Божанов отправился крестить ребенка.
Во время пожара Божанов вместе с другими москвичами спасался «в поле». Дом священника полностью сгорел, Успенский собор был занят французами, поэтому Божанов скитался по Москве, останавливаясь в монастырях и домах друзей и благодетелей. Менять приют приходилось из элементарной вежливости; все его гостеприимные хозяева испытывали недостаток в провизии, и священник не хотел «объедать» их.
Находясь на улице, он всегда подвергался опасности. Как-то ему пришлось прятаться от поляков, которые намеревались его «изрубить», узнав, что он из «духовных». Ему также пришлось носить тяжести для французов, а когда он выдохся, они его избили до потери сознания. Все это время он всякий раз исполнял требы, когда к нему обращались оставшиеся в городе москвичи. В конце сентября Божанов выбрался из Москвы и нашел свою семью, которая находилась недалеко от города.
Пытали иеромонаха Аарона, казначея Богоявленского монастыря; его таскали за бороду, пытали сабельными ударами (очевидно, ударами плашмя), и приставляли к груди штыки. Пытали о. Михаила Георгиева (Спасской церкви в Чигасах) «острием меча».
Французы пытают иеромонаха Аарона
Угрожали смертью, нередко с имитацией казни, очень многим, в т.ч. наместнику Новоспасского монастыря Никодиму и того же монастыря послушнику, наместнику Симонова монастыря иеромонаху Иосифу. Все это только некоторые примеры. Серьезно били очень многих священников и монахов и очень многим угрожали смертью.
Погоня за сокровищами настолько увлекла французов, что в поиске священников, у которых можно было бы выпытать, где спрятаны церковные ценности, они нередко хватали первых попавшихся мужчин с окладистыми бородами и пытали их. Например, о. Петр Семенов (Спасской церкви на Глинищах) смог освободить трех таких незадачливых купцов.
Очевидно, что для священников оставаться в Москве было смертельно опасно. Но несмотря на это очень многие оставались. Однако одного этого было недостаточно для возобновления богослужений. Обязательно было получить разрешение у оккупационных властей, о чем пишут те священники, которым это удалось. Такое разрешение не было пустой формальностью; только оно могло защитить от беспредела, поскольку означало предоставление охраны для церкви. Без охраны возобновление богослужения могло только привлечь внимание мародеров.
Не исключено также, что священники недоверчиво относились к необходимости получения разрешения из-за того, что боялись, что их тогда заставят поминать на ектеньях Бонапарта и воинство его, а поэтому предпочитали служить требы для нуждающихся, нежели возобновлять общественное богослужение. (Следует заметить, однако, что служившие в занятой французами Москве священники продолжали поминать императора Александра и его семью; об этом пишет и о. Михаил Гратинский, и о. Георгий Легонин.) Но вполне вероятно, что получение разрешения затруднялось не столько осторожностью священников, сколько вполне практическими причинами - трудностью установления контакта с «правильным» начальством.
Итак, для возобновления богослужений должны были произойти многие не слишком вероятные события, и даже целая цепь таких событий. Церковь должна была уцелеть при пожаре, а также не быть разграблена или осквернена. Священник должен был выжить, находиться в не слишком плохом состоянии после побоев и не скрыться от вполне реальной смертельной опасности, за что его очень трудно осуждать. Он также должен был дойти до начальства и получить у него разрешение. Там, где все происходило именно так, возобновлялись богослужения. Иногда это происходило сразу, как в Новодевичьем монастыре, иногда через 2 недели или чуть позднее.
И тем не менее, священников, возобновивших богослужение, было немало, а совсем не один и не три, как о том пишет Сюрюг. Но почему же он написал именно так, погрешив против правды? Мне меньше всего хочется обвинить аббата в преднамеренной лжи, и я надеюсь, что причина, по которой он упомянул среди возобновивших в Москве богослужение священников только о. Михаила Гратинского, безусловно выделяя его из группы «трех или четырех попов», гораздо проще и прозаичнее.
Храмы св. Людовика, где служил аббат Сюрюг, и св. Евпла, где стал служить протоиерей Михаил Гратинский (цитаты из Сюрюга и подробнее об истории о. Михаила можно посмотреть в первых двух частях рассказа), находились на расстоянии примерно 150 метров друг от друга. Они были соседями! Остальные московские священники не были у Сюрюга на виду, а получение полной и достоверной информации об обстановке в сожженом и опустевшем городе было, по всей вероятности, непростым делом. К тому же у Сюрюга были более важные дела, чем составление полной сводки православной церковной жизни в оккупированной Москве; он должен был заботиться о своем храме и своей пастве в исключительно трудных условиях. Все это в сочетании с некоторым предубеждением в отношении русских способствовало тому, что Сюрюг пришел именно к тем выводам, о которых мы говорим.
Но не стоит нам расстраиваться из-за того, что Сюрюг ошибался. Главное то, что закончилось все хорошо. Бонапарт из Москвы скоро ушел и с несколькими остановками прибыл в Париж, хотя и без войска. Об этом мы еще обязательно поговорим.
Сохранившиеся храмы починили и переосвятили. Были построены многие новые храмы. Вообще, Москву отстроили так, что некоторые горячие головы утверждали, что "пожар способствовал ей много к украшенью". При этом следует заметить, что «послепожарнaя» Москвa в значительной степени погибла на рубеже 19 и 20 веков безо всякого нового пожара. Ее снoсили ради того, чтобы расчистить место для нового, современного строительства. То, что построили в те годы, мы и считаем доброй старой Москвой о потере которой печалимся. Но это уже совершенно другая, не относящаяся к нашему разговору, история.
Существуют немало доказательств того, что реальность отличалась от нарисованной Сюрюгом картины. Многие священники остались в Москве, и те из них, кто смог это сделать, возобновили богослужение. Хотя церквей, открывшихся в занятой Бонапартом Москве было немного, население города уменьшилось в еще большей степени.
Какие причины препятствовали возобновлению богослужений? Не надо быть капитаном Очевидность, чтобы понять - многие церкви (примерно половина от общего числа) погорели в великом пожаре Москвы.
Вторая очевидная проблема - начавшиеся немедленно по вступлении Великой армии в Москву грабежи. Почти все московские церкви были разграблены хотя бы частично; исключения из этого правила были крайне редкими.
Логичным кажется вопрос - разве не могли московские священники активнее защищать свои храмы от мародерства? Про защиту от пожара речи идти не могло - без пожарных и/или прихожан один священник ничего не сделает. Но от мародерства? Разве не могли священники попытаться остановить грабителей, взывая к их совести или хотя бы к их начальству, которое могло быть заинтересовано в предотвращении морального разложения личного состава?
В этой, завершающей, части заметки мы поговорим о том, какими опасностями был чреват этот путь. Когда французы зашли в Троицкую церковь, не сняв головных уборов, священник заметил им, что они тоже христиане, и сразу получил сильную пощечину. Диакон Петр Андреев упрекнул вражеских солдат, которые уселись выпивать на Святом престоле и был избит до крови.
Оккупанты не были настроены на выслушивание упреков, а были настроены на поиск сокровищ Московии. И по величественному виду московских соборов они догадывались - если сейчас сокровищ в храме нет, они здесь недавно были. Оккупанты понимали, что священники знают, где находятся сокровища, и сезон свободной охоты на бородатых был открыт.
Были избиты и замучены до смерти священники о. Петр Вениаминов (Сорокосвятской церкви), о. Иоанн Петров (Николаевскoй церкви в Кошелях), о. Иоанн Гаврилов (Архангельского собора), о. Алексей Иванов (Николаевской церкви на Студенце), о. Иоанн Алексеев (Георгиевского женского монастыря), иеромонах Знаменского монастыря Павел, протопоп церкви Спаса в Рогожской (имя неизвестно), Михаил Федоров - диакон Николаевской церкви, и одна из послушниц Алексеевского монастыря.
Был избит и ранен до крови о. Петр Семенов (Спасской церкви на Глинищах). Били также и диакона Алексея Яковлева Успенской церкви, свящeнника Казанской церкви в Коломенском Афанасия Ипатова, свящeнника Вознесенской церкви Алексея Маркова.
Были жестоко избиты и умерли от травм вскоре после освобождения Москвы Иоанн Андреев, священник Николотолмачевской церкви, и Петр Катышев, священник Николаевской церкви в Гнездниках.
Избили и ограбили священника Успенского собора И.С.Божанова. Он собирался проводить вечернюю службу, когда солдаты зашли в собор и потребовали ключи. Божанова (к моему сожалению, я не знаю, как звали священника) стали избивать палашами и отрубили половину уха. Потом солдаты ограбили дом Божанова и снова стали избивать его, напоследок ударив штыком.
В Успенском Соборе
Поскольку Божанов как раз собирался крестить сына своего соседа, купца Зеленина, последний, не дождавшись священника и не зная всех этих приключений, зашел за ним, нашел его без сознания, привел его в чувство и перевязал. После этого Божанов отправился крестить ребенка.
Во время пожара Божанов вместе с другими москвичами спасался «в поле». Дом священника полностью сгорел, Успенский собор был занят французами, поэтому Божанов скитался по Москве, останавливаясь в монастырях и домах друзей и благодетелей. Менять приют приходилось из элементарной вежливости; все его гостеприимные хозяева испытывали недостаток в провизии, и священник не хотел «объедать» их.
Находясь на улице, он всегда подвергался опасности. Как-то ему пришлось прятаться от поляков, которые намеревались его «изрубить», узнав, что он из «духовных». Ему также пришлось носить тяжести для французов, а когда он выдохся, они его избили до потери сознания. Все это время он всякий раз исполнял требы, когда к нему обращались оставшиеся в городе москвичи. В конце сентября Божанов выбрался из Москвы и нашел свою семью, которая находилась недалеко от города.
Пытали иеромонаха Аарона, казначея Богоявленского монастыря; его таскали за бороду, пытали сабельными ударами (очевидно, ударами плашмя), и приставляли к груди штыки. Пытали о. Михаила Георгиева (Спасской церкви в Чигасах) «острием меча».
Французы пытают иеромонаха Аарона
Угрожали смертью, нередко с имитацией казни, очень многим, в т.ч. наместнику Новоспасского монастыря Никодиму и того же монастыря послушнику, наместнику Симонова монастыря иеромонаху Иосифу. Все это только некоторые примеры. Серьезно били очень многих священников и монахов и очень многим угрожали смертью.
Погоня за сокровищами настолько увлекла французов, что в поиске священников, у которых можно было бы выпытать, где спрятаны церковные ценности, они нередко хватали первых попавшихся мужчин с окладистыми бородами и пытали их. Например, о. Петр Семенов (Спасской церкви на Глинищах) смог освободить трех таких незадачливых купцов.
Очевидно, что для священников оставаться в Москве было смертельно опасно. Но несмотря на это очень многие оставались. Однако одного этого было недостаточно для возобновления богослужений. Обязательно было получить разрешение у оккупационных властей, о чем пишут те священники, которым это удалось. Такое разрешение не было пустой формальностью; только оно могло защитить от беспредела, поскольку означало предоставление охраны для церкви. Без охраны возобновление богослужения могло только привлечь внимание мародеров.
Не исключено также, что священники недоверчиво относились к необходимости получения разрешения из-за того, что боялись, что их тогда заставят поминать на ектеньях Бонапарта и воинство его, а поэтому предпочитали служить требы для нуждающихся, нежели возобновлять общественное богослужение. (Следует заметить, однако, что служившие в занятой французами Москве священники продолжали поминать императора Александра и его семью; об этом пишет и о. Михаил Гратинский, и о. Георгий Легонин.) Но вполне вероятно, что получение разрешения затруднялось не столько осторожностью священников, сколько вполне практическими причинами - трудностью установления контакта с «правильным» начальством.
Итак, для возобновления богослужений должны были произойти многие не слишком вероятные события, и даже целая цепь таких событий. Церковь должна была уцелеть при пожаре, а также не быть разграблена или осквернена. Священник должен был выжить, находиться в не слишком плохом состоянии после побоев и не скрыться от вполне реальной смертельной опасности, за что его очень трудно осуждать. Он также должен был дойти до начальства и получить у него разрешение. Там, где все происходило именно так, возобновлялись богослужения. Иногда это происходило сразу, как в Новодевичьем монастыре, иногда через 2 недели или чуть позднее.
И тем не менее, священников, возобновивших богослужение, было немало, а совсем не один и не три, как о том пишет Сюрюг. Но почему же он написал именно так, погрешив против правды? Мне меньше всего хочется обвинить аббата в преднамеренной лжи, и я надеюсь, что причина, по которой он упомянул среди возобновивших в Москве богослужение священников только о. Михаила Гратинского, безусловно выделяя его из группы «трех или четырех попов», гораздо проще и прозаичнее.
Храмы св. Людовика, где служил аббат Сюрюг, и св. Евпла, где стал служить протоиерей Михаил Гратинский (цитаты из Сюрюга и подробнее об истории о. Михаила можно посмотреть в первых двух частях рассказа), находились на расстоянии примерно 150 метров друг от друга. Они были соседями! Остальные московские священники не были у Сюрюга на виду, а получение полной и достоверной информации об обстановке в сожженом и опустевшем городе было, по всей вероятности, непростым делом. К тому же у Сюрюга были более важные дела, чем составление полной сводки православной церковной жизни в оккупированной Москве; он должен был заботиться о своем храме и своей пастве в исключительно трудных условиях. Все это в сочетании с некоторым предубеждением в отношении русских способствовало тому, что Сюрюг пришел именно к тем выводам, о которых мы говорим.
Но не стоит нам расстраиваться из-за того, что Сюрюг ошибался. Главное то, что закончилось все хорошо. Бонапарт из Москвы скоро ушел и с несколькими остановками прибыл в Париж, хотя и без войска. Об этом мы еще обязательно поговорим.
Сохранившиеся храмы починили и переосвятили. Были построены многие новые храмы. Вообще, Москву отстроили так, что некоторые горячие головы утверждали, что "пожар способствовал ей много к украшенью". При этом следует заметить, что «послепожарнaя» Москвa в значительной степени погибла на рубеже 19 и 20 веков безо всякого нового пожара. Ее снoсили ради того, чтобы расчистить место для нового, современного строительства. То, что построили в те годы, мы и считаем доброй старой Москвой о потере которой печалимся. Но это уже совершенно другая, не относящаяся к нашему разговору, история.