Ударим политкорректностью до основанья, а затем посмотрим, что еще можно завалить -часть 2 окончание
В первой части заметки речь шла о прогрессе политкорректности в американских высших учебных заведениях, последним писком которой стало требование активистов к администрации учредить на кампусах «пространство безопасности», в котором студенты не будут подвергаться словесной агрессии тех, кто выражает мнения, идущие вразрез с дорогими сердцу студентов убеждениями. Такой агрессией будет считаться, например, выражение несогласия с нормальностью однополой семьи или аборта «по требованию». Студенты требуют защитить их от этого, создав зоны, в которых об этом нельзя говорить. Во многих местах им это удается.
Известная левоватая мыслительница Камилла Палья написала любопытную статью, в которой высказала свое мнение о происхождении политкорректности и ее влиянии на университетский мир. Некоторые из соображений автора мне кажутся очень интересными, хотя далеко не со всеми я согласен.
Камилла Палья профессорствует в одном из высших учебных заведений Филадельфии, специализирующихся по искусству. Ее нередко относят к феминистам, и можно признать, что эта классификация в общем соответствует реальности. Однако К. Палья очень критически относится к современному феминистическому мэйнстриму (кажется, уже есть такое русское словечко), а мэйнстрим в полной мере возвращает ей это отношение. Политические взгляды профессора Палья представляют собой интересную смесь обязательного для академических кругов, а особенно их феминистического сектора, прогрессизма с либертарианством. Левизна в ее взглядах присутствует в очень умеренных по американским университетским меркам количествах. Вот, пожалуй, и все, что требуется знать об авторе.
Автор обсуждаемой статьи
Статья начинается с интересной мысли о том, что текущие споры о политкорректности представляют собой вторую волну “культурной войны” (или культуркампфа, если термин “культурная война” вам кажется слишком домотканым), развернувшейся в США в конце 1980х - первой половине 1990х годов. К. Палья считает, что первая волна «культурвойны» пошла на спад благодаря появлению интернета, позволившему разрядить враждебную энергию участников. Но поскольку проблемы не были обсуждены достаточно глубоко и честно («недоспорили»), и поскольку выросло поколение, рожденное в 1990х, которое не застало первое действие того конфликта и которое привнесло в обсуждение свои ожидания и предубеждения, «культурвойна» разгорелась с новой силой.
Палья считает политкорректность предсказуемой стадией жизненного цикла революции, классическим примером которой может служить Французская революция, начавшаяся в 1789 году. Первое поколение революционеров свергает закосневшие правящие классы, оставляя все окружающее в руинах. После окончания революции революционеры начинают жестокую борьбу друг против друга. Затем тот, кто победил в этой борьбе правит такими же тираническими методами, что и тираны, свергнутые революцией. Эта стадия и есть стадия политкорректности, когда жизненные силы революции иссякли и революционные принципы становятся заклинаниями, насаждаемыми аппаратчиками победившей партии, которые убивают великие идеи путем придания им официального статуса.
Не разделяя любви автора к революциям в целом и в частности к той, третья стадия которой представлена нынешней политкорректностью, в целом соглашусь с этим метким сравнением. После него обсуждение можно было бы считать законченным, но в статье есть много других интересных идей и наблюдений, далеко не со всеми из которых я согласен.
В разгуле политкорректности автор полностью винит профессорско-преподавательский состав американских университетов, включая и академическое руководство (завкафедрами, деканы и т.п., те то, которое вырастает из преподавателей). Эти люди не заметили или не пожелали заметить проблему создаваемую политкорректностью для академического процесса. Они позволили размножиться академической бюрократии, которая узурпировала власть в университетах, используя для оправдания своего существования необходимость выполнения бесчисленных навязываемых государством правил. Результатом этого процесса, по мнению К. Палья, стало лишение студентов и преподавателей свободы слова.
Этот результат кажется совершенно противоположным движению за интеллектуальную свободу в 1960х годах. В то время никто не требовал у начальства употребить власть, чтобы особым образом защитить отдельные группы или отдельные точки зрения. Прогрессисты в то время требовали ослабления контроля со стороны тех, кто имеет власть, а не его усиления. Это, по мнению автора, проявлялось в требовании отмени всяческих ограничений на публикацию книг, на изображение жизни в кинематографе, в сексуальном раскрепощении и т.д. Полная свобода слова и самовыражения, независимо от форм, в которых она проявляется, была центром культурной революции 1960х годов. Полной противоположностью этому является подавление свободы обмена идеями, которое стало целью левых на американских кампусах.
Кампус Калифорнийского Университета в Беркли. На этом кампусе произошли одни из самых знаменитых студенческих волнений в период между 1964 и 1974 годом. Как вы думаете, можно ли на основании этих дат вычислить, когда в США был отменен призыв в вооруженные силы?
Большой мурал неподалеку от кампуса, написанный с целью обессмертить героизм студентов.
Автор затем пытается найти конкретное объяснение создавшемуся положению. Объяснение, которое обычно дают феномену левизны и политкорректности консерваторы - радикалы 1960х годов захватили высшее образование и навязали академии свой дискурс - она считает неверным. По ее мнению, истинные радикалы 1960х годов не пошли в высшее образование. (Точка зрения автора, о которой сейчас пойдет речь, кажется мне очень узкой и слишком технической, но это точка зрения автора и ее следует привести.) Академические гуманитарные дисциплины, по мнению автора, нуждались в реформе по целому ряду причин: они были оторваны о жизни и революции [кто бы сомневался - Партизан], были слишком изолированы от других дисциплин, например, истории и психологии, вкючая сексологию [так у автора - Партизан], враждебно относились к преподавателям из числа расовых и этнических меньшинств, включая евреев и италоамериканцев [тоже цитата - Партизан]. Но реформа, по мнению Камиллы Палья, была проведена наихудшим образом.
Вместо создания горизонтальных, междисциплинарных связей, позволяющих студентам изучать вопрос со всем сторон, используя при этом существующие качественные преподавательские кадры, академическое руководство быстро понаоткрывало всяких новых программ с правильно звучащими названиями вроде женского вопроса, который затем стал гендерным, проблем чернокожих американцев и индейцев [пардон - афроамериканцев и нативных американцев - Партизан] и т.п. Для того, чтобы быстро организовать эти программы набирали абы кого, лишь бы можно было отчитаться о том, что с консервативным прошлым покончено и университет бодро движется к светлому будущему. Кроме малосильного преподавательского состава эти программы имели и такой недостаток, как нетребовательность к студентам и узость охвата проблемы. Так, пресловутые “женские исследования” не требовали от студентов знания биологии - предмета вовсе не бесполезного для тех, кто пытается разобраться в том, чем женщины отличаются от мужчин.
В общем, все получилось так плохо, потому что плохие организации оседлали хороший революционный процесс и иссущили и заморили великие идеи путем их кооптации в Систему. Иными словами, плохая Система подавила революцию путем осуществления ее требований, которое было поверхностным, только лишь для виду. Я не согласен с этим объяснением, хотя в нем есть доля правды. Действительно, кооптация произошла. Но кооптированы были не только идеи, но и их носители. Революционные кадры захватили себе место под солнцем, включая власть, почет, доход и возможность лепить из наивной молодежи подобных себе. Разве не в этом заключается победа культурной революции? Если нет, то стоило бы разобраться в том, какие же существенные ее требования не были исполнены. Мне кажется, что таковых не найдется.
Гораздо важнее моего несогласия тот факт, что со своим мелкотравчатым, с элементами теории заговора, объяснением не вполне согласна и автор статьи. Политкорректность как третья стадия революции - авторский образ этого явления, о котором я писал выше - подразумевает победоносность революции, потому что для наступления этой третьей стадии старый порядок должен быть сметен, а между революционерами должны произойти внутренние разборки. Естественно, автор может считать, что победившие в этих внутренних разборках не являются истинными революционерами, но подобный взгляд вообще характерен для третьего периода революции, вовсе не являясь убедительным для внешнего наблюдателя. Троцкисты могут сколько угодно обвинять сталинистов в предательстве делу революции, но кого, кроме революционеров, волнуют разногласия между ними?
Сик транзит, паньмашь, глория муньди. Нет, Петька, "сик" это не ругательство. Нет, и "муньди" не ругательство!
В своей статье Камилла Палья объясняет свое понимание того, что именно плохо в господстве политкорректности на кампусе, и многие из этих объяснения вполне справедливы и очевидны. Вкратце их можно сформулировать так - процесс изучения и обучения должен оставаться объективным в той степени, в которой это вообще возможно. Преподаватель может и даже должен иметь «активную жизненную позицию», но пользоваться преподавательской кафедрой для того, чтобы выдать ее за единственно оправданную он не должен. Высказывая «идеологическую» точку зрения, преподаватель обязан признать ее оценочный характер и уверить студентов, что они могут высказывать свои мнения без боязни пострадать за это даже если эти мнения не совпадают с точкой зрения преподавателя и одноклассников. В общем, ничего необычного в этих словах автора нет; все вполне разумно.
Хотя они и не добавляют почти ничего к рассмотрению проблемы в целом, взгляды автора на специфику американской академической жизни довольно интересны. Я уже приводил ее точку зрения о том, что политкорректность началась с «комсомольской мобилизации» второсортных преподавателей для заполнения многочисленных ставок, необходимых для организации академически поверхностных, второсортных программ, отвечающих требованиям «текущего момента». Она неоднократно возвращается к этому обстоятельству. Профессора 60х годов, по ее мнению, могли быть какими угодно замшелыми консерваторами, но они были настоящими исследователями. Они верили, что их долг состоит в поисках истины и как можно более точном изложении ее. В те годы считалось, что небольшое, но намеренное искажение, сделанное в одной из ссылок, означает крах академической карьеры. Все это в прошлом, сожалеет автор; не только академическая честность, но даже и богатые знания не являются более необходимыми для занятия преподавательских должностей.
В качестве поименно названных разрушителей академических традиций Палья говорит о французских пост-структуралистах. О Фуко, который по мнению автора, является божеством гуманитариев, она пишет так: «его теории о любом периоде, предшествующем Просвещению, просто не имеют никакого смысла». Пост-структурализм, который считает, что язык создает реальность, автор считает реакционным ударом по культурной революции 1960х. При этом она высказывает интересную мысль, что политкорректность с ее фиксацией на «оскорбляющей речи» связана именно с преувеличенным мнением о значении слова, которое отводит ему роль магического инструмента создания реальности. Так что французы, по ее мнению, ответят и за это.
Решением проблемы автор считает проведение университетами комплекса мероприятий*, включающего следующее:
Карикатура, иллюстрируюяая принцип "покупатель всегда прав" в отношении образования. Слева - то, что было до Великой Культурной революции, справа - после. В обоих случаях родители недовольны оценками: "что это за оценки такие!?"
Несмотря на все мое согласие с весьма точными наблюдениями автора и с полезностью тех мер, которые она предлагает, я не могу согласиться с ней в целом. Камилла Палья считает, что политкорректность при всей ее вредоносности является извращением идей Великой Культурной революции. Не за это, де, боролись настоящие революционеры. Плохие реакционеры завладели плодами революции и установили контрреволюционный режим под революционной вывеской. Все это напоминает мне перестроечные разговоры об очистке истинного наследия Ленина от сталинских извращений социализма. Или на десятилетия предшествующие Перестройке жалобы троцкистов на то же самое. Или тоску демократических социалистов/гуманистов/общечеловеческих интернационалистов по истинному освобождению Человеческого Духа, которое должно было прийти в виде Зари Свободы, а пришло в ужасной форме большевизма/фашизма/грабительского капитализма. Заметим, что списки, приведенные в предшествующем предложении далеко не полные; пожалуйста, добавьте сочетание конкретного вида тоскующих и уродливой морды “неправильной” революции по своему вкусу.
В отличие от Камиллы Палья (и в полном согласии с ее исходным образом политкорректности как третьей стадии революции) я считаю создавшееся положение не извращением идей 1960х годов, а их закономерным результатом. Великая Культурная революция победила в той мере, в которой революции вообще могут победить.** Политкорректность есть ее законный, хотя и нежеланный для некоторых революционеров результат. Но разве революции обязаны выполнять прихоти всех тех, кто их совершал? Изучение истории, к чему неустанно призывает нас профессор Палья, решительно дает нам отрицательный ответ на этот вопрос.
В этом нет ничего удивительного. Любая победившая революция желает привести мир в состоянии, соответствующем ее целям. Разве не для “исполнения всякой правды” начинают революции? Разве не является победа революции доказательством правдивости ее идей? А раз они правдивы и приводят к успеху, то какая польза от того, чтобы учить юношество идеям, противоречащим революционным? Нет, я решительно не вижу никакой загадки и никакого реального противоречия между сегодняшней политкорректностью на кампусе и идеалами Великой Культурной революции. За что боролись, то и получили. Действительно наблюдаемая разница в требованиях прогрессистов 1960х (максимальная свобода слова) и 2000х (свобода выражения правильного мнения и максимально возможное ограничение выражения мнения неправильного) связан с очевидным, но важным различием. В 1960х годах прогрессисты еще только боролись за власть, а в 2000х они ей обладали.
Вы спросите: “Но как же профессор Палья? Разве идеалы ее радикальной молодости включали политкорректность и безопасные зоны на кампусе?” Отвечу прямо - включали. То, что она считает иначе, говорит только о том, что цели не были додуманы до конца. Предполагаю, что в начале 20 века было немало русских революционеров, в личные планы которых не входило установление цензуры, раскулачивание крестьян и массовые чистки своей собственной партии. Но то, чего они от всей души хотели, не могло состояться иначе и даже и не желая всего вышеупомянутого, они были готовы на жертвы ради торжества идеи. Так же и здесь; разве можно убедить всех сменить образ мысли на правильный, соответствующий прогрессивному, культурно-революционному, не давая этому образу мысли никаких преимуществ в общественном дискурсе? Это, в общем-то и не жертва.
Это невозможно уже потому, что не весь мир - университетский кампус, в результате чего в жизни остаются люди, не желающие воспринимать прогрессивные идеи. Но революция не может позволить реакционерам обратить прогресс вспять! А раз так, то для спасения идеалов революции требуется Чрезвычайная Комиссия насаждение политкорректности. Ну и к тому же - не для того революционеры добиваются власти, чтобы потом отказаться от нее, и только та революция чего-нибудь стоит, которая способна себя защитить.***
В целом же статья, о которой шла речь, весьма интересная своими деталями. Так, в качестве яркого примера абсурдности политкорректности К. Палья приводит интереснейший случай в Университете Штата Пенсильвания, когда некая преподавательница пожаловалась на репродукцию “Махи обнаженной” в аудитории, где она вела занятия. По ее мнению, наличие этой репродукции создавало в классе “атмосферу враждебности”. Палья вспоминает о том, как различные комиссии реагировали на эту жалобу и как решение нашли в переносе этой и еще нескольких репродукций картин с изображением обнаженной натуры в телевизионную комнату студенческого центра с последующим прикреплением у двери таблички с предупреждением, что таковые репродукции находятся в указанной комнате. Увы, все это правда, но только происходящий театр абсурда это не реванш реакционеров, а триумф революционеров, что бы ни думали сегодня оказавшиеся в стороне от основного русла культурной революции культурные троцксты.
* Кого коснулось - тот ощутит суконную прелесть этого термина.
** Ни одна из них не разрушает весь мир до основанья; всегда что-нибудь да остается. Это я добавляю для того, чтобы отвести упреки в том, что я не признаю совершившейся кооптации революционных сил в эстеблишмент. ПризнаЮ. Но вижу и победу. Можно даже так сказать - в этом, главным образом, я и вижу победу революции. Если бы ее не было, мы бы жили в мире, выглядящем совсем не так, как тот, что нас окружает.
*** Кажется, это цитата. Эх, вот только автора не упомню? Не Деррида, нет? А может Кон-Бендит?
Известная левоватая мыслительница Камилла Палья написала любопытную статью, в которой высказала свое мнение о происхождении политкорректности и ее влиянии на университетский мир. Некоторые из соображений автора мне кажутся очень интересными, хотя далеко не со всеми я согласен.
Камилла Палья профессорствует в одном из высших учебных заведений Филадельфии, специализирующихся по искусству. Ее нередко относят к феминистам, и можно признать, что эта классификация в общем соответствует реальности. Однако К. Палья очень критически относится к современному феминистическому мэйнстриму (кажется, уже есть такое русское словечко), а мэйнстрим в полной мере возвращает ей это отношение. Политические взгляды профессора Палья представляют собой интересную смесь обязательного для академических кругов, а особенно их феминистического сектора, прогрессизма с либертарианством. Левизна в ее взглядах присутствует в очень умеренных по американским университетским меркам количествах. Вот, пожалуй, и все, что требуется знать об авторе.
Автор обсуждаемой статьи
Статья начинается с интересной мысли о том, что текущие споры о политкорректности представляют собой вторую волну “культурной войны” (или культуркампфа, если термин “культурная война” вам кажется слишком домотканым), развернувшейся в США в конце 1980х - первой половине 1990х годов. К. Палья считает, что первая волна «культурвойны» пошла на спад благодаря появлению интернета, позволившему разрядить враждебную энергию участников. Но поскольку проблемы не были обсуждены достаточно глубоко и честно («недоспорили»), и поскольку выросло поколение, рожденное в 1990х, которое не застало первое действие того конфликта и которое привнесло в обсуждение свои ожидания и предубеждения, «культурвойна» разгорелась с новой силой.
Палья считает политкорректность предсказуемой стадией жизненного цикла революции, классическим примером которой может служить Французская революция, начавшаяся в 1789 году. Первое поколение революционеров свергает закосневшие правящие классы, оставляя все окружающее в руинах. После окончания революции революционеры начинают жестокую борьбу друг против друга. Затем тот, кто победил в этой борьбе правит такими же тираническими методами, что и тираны, свергнутые революцией. Эта стадия и есть стадия политкорректности, когда жизненные силы революции иссякли и революционные принципы становятся заклинаниями, насаждаемыми аппаратчиками победившей партии, которые убивают великие идеи путем придания им официального статуса.
Не разделяя любви автора к революциям в целом и в частности к той, третья стадия которой представлена нынешней политкорректностью, в целом соглашусь с этим метким сравнением. После него обсуждение можно было бы считать законченным, но в статье есть много других интересных идей и наблюдений, далеко не со всеми из которых я согласен.
В разгуле политкорректности автор полностью винит профессорско-преподавательский состав американских университетов, включая и академическое руководство (завкафедрами, деканы и т.п., те то, которое вырастает из преподавателей). Эти люди не заметили или не пожелали заметить проблему создаваемую политкорректностью для академического процесса. Они позволили размножиться академической бюрократии, которая узурпировала власть в университетах, используя для оправдания своего существования необходимость выполнения бесчисленных навязываемых государством правил. Результатом этого процесса, по мнению К. Палья, стало лишение студентов и преподавателей свободы слова.
Этот результат кажется совершенно противоположным движению за интеллектуальную свободу в 1960х годах. В то время никто не требовал у начальства употребить власть, чтобы особым образом защитить отдельные группы или отдельные точки зрения. Прогрессисты в то время требовали ослабления контроля со стороны тех, кто имеет власть, а не его усиления. Это, по мнению автора, проявлялось в требовании отмени всяческих ограничений на публикацию книг, на изображение жизни в кинематографе, в сексуальном раскрепощении и т.д. Полная свобода слова и самовыражения, независимо от форм, в которых она проявляется, была центром культурной революции 1960х годов. Полной противоположностью этому является подавление свободы обмена идеями, которое стало целью левых на американских кампусах.
Кампус Калифорнийского Университета в Беркли. На этом кампусе произошли одни из самых знаменитых студенческих волнений в период между 1964 и 1974 годом. Как вы думаете, можно ли на основании этих дат вычислить, когда в США был отменен призыв в вооруженные силы?
Большой мурал неподалеку от кампуса, написанный с целью обессмертить героизм студентов.
Автор затем пытается найти конкретное объяснение создавшемуся положению. Объяснение, которое обычно дают феномену левизны и политкорректности консерваторы - радикалы 1960х годов захватили высшее образование и навязали академии свой дискурс - она считает неверным. По ее мнению, истинные радикалы 1960х годов не пошли в высшее образование. (Точка зрения автора, о которой сейчас пойдет речь, кажется мне очень узкой и слишком технической, но это точка зрения автора и ее следует привести.) Академические гуманитарные дисциплины, по мнению автора, нуждались в реформе по целому ряду причин: они были оторваны о жизни и революции [кто бы сомневался - Партизан], были слишком изолированы от других дисциплин, например, истории и психологии, вкючая сексологию [так у автора - Партизан], враждебно относились к преподавателям из числа расовых и этнических меньшинств, включая евреев и италоамериканцев [тоже цитата - Партизан]. Но реформа, по мнению Камиллы Палья, была проведена наихудшим образом.
Вместо создания горизонтальных, междисциплинарных связей, позволяющих студентам изучать вопрос со всем сторон, используя при этом существующие качественные преподавательские кадры, академическое руководство быстро понаоткрывало всяких новых программ с правильно звучащими названиями вроде женского вопроса, который затем стал гендерным, проблем чернокожих американцев и индейцев [пардон - афроамериканцев и нативных американцев - Партизан] и т.п. Для того, чтобы быстро организовать эти программы набирали абы кого, лишь бы можно было отчитаться о том, что с консервативным прошлым покончено и университет бодро движется к светлому будущему. Кроме малосильного преподавательского состава эти программы имели и такой недостаток, как нетребовательность к студентам и узость охвата проблемы. Так, пресловутые “женские исследования” не требовали от студентов знания биологии - предмета вовсе не бесполезного для тех, кто пытается разобраться в том, чем женщины отличаются от мужчин.
В общем, все получилось так плохо, потому что плохие организации оседлали хороший революционный процесс и иссущили и заморили великие идеи путем их кооптации в Систему. Иными словами, плохая Система подавила революцию путем осуществления ее требований, которое было поверхностным, только лишь для виду. Я не согласен с этим объяснением, хотя в нем есть доля правды. Действительно, кооптация произошла. Но кооптированы были не только идеи, но и их носители. Революционные кадры захватили себе место под солнцем, включая власть, почет, доход и возможность лепить из наивной молодежи подобных себе. Разве не в этом заключается победа культурной революции? Если нет, то стоило бы разобраться в том, какие же существенные ее требования не были исполнены. Мне кажется, что таковых не найдется.
Гораздо важнее моего несогласия тот факт, что со своим мелкотравчатым, с элементами теории заговора, объяснением не вполне согласна и автор статьи. Политкорректность как третья стадия революции - авторский образ этого явления, о котором я писал выше - подразумевает победоносность революции, потому что для наступления этой третьей стадии старый порядок должен быть сметен, а между революционерами должны произойти внутренние разборки. Естественно, автор может считать, что победившие в этих внутренних разборках не являются истинными революционерами, но подобный взгляд вообще характерен для третьего периода революции, вовсе не являясь убедительным для внешнего наблюдателя. Троцкисты могут сколько угодно обвинять сталинистов в предательстве делу революции, но кого, кроме революционеров, волнуют разногласия между ними?
Сик транзит, паньмашь, глория муньди. Нет, Петька, "сик" это не ругательство. Нет, и "муньди" не ругательство!
В своей статье Камилла Палья объясняет свое понимание того, что именно плохо в господстве политкорректности на кампусе, и многие из этих объяснения вполне справедливы и очевидны. Вкратце их можно сформулировать так - процесс изучения и обучения должен оставаться объективным в той степени, в которой это вообще возможно. Преподаватель может и даже должен иметь «активную жизненную позицию», но пользоваться преподавательской кафедрой для того, чтобы выдать ее за единственно оправданную он не должен. Высказывая «идеологическую» точку зрения, преподаватель обязан признать ее оценочный характер и уверить студентов, что они могут высказывать свои мнения без боязни пострадать за это даже если эти мнения не совпадают с точкой зрения преподавателя и одноклассников. В общем, ничего необычного в этих словах автора нет; все вполне разумно.
Хотя они и не добавляют почти ничего к рассмотрению проблемы в целом, взгляды автора на специфику американской академической жизни довольно интересны. Я уже приводил ее точку зрения о том, что политкорректность началась с «комсомольской мобилизации» второсортных преподавателей для заполнения многочисленных ставок, необходимых для организации академически поверхностных, второсортных программ, отвечающих требованиям «текущего момента». Она неоднократно возвращается к этому обстоятельству. Профессора 60х годов, по ее мнению, могли быть какими угодно замшелыми консерваторами, но они были настоящими исследователями. Они верили, что их долг состоит в поисках истины и как можно более точном изложении ее. В те годы считалось, что небольшое, но намеренное искажение, сделанное в одной из ссылок, означает крах академической карьеры. Все это в прошлом, сожалеет автор; не только академическая честность, но даже и богатые знания не являются более необходимыми для занятия преподавательских должностей.
В качестве поименно названных разрушителей академических традиций Палья говорит о французских пост-структуралистах. О Фуко, который по мнению автора, является божеством гуманитариев, она пишет так: «его теории о любом периоде, предшествующем Просвещению, просто не имеют никакого смысла». Пост-структурализм, который считает, что язык создает реальность, автор считает реакционным ударом по культурной революции 1960х. При этом она высказывает интересную мысль, что политкорректность с ее фиксацией на «оскорбляющей речи» связана именно с преувеличенным мнением о значении слова, которое отводит ему роль магического инструмента создания реальности. Так что французы, по ее мнению, ответят и за это.
Решением проблемы автор считает проведение университетами комплекса мероприятий*, включающего следующее:
- Сократить длиннейший список суперспециализированных курсов вроде тех, которые я упоминал в первой части («Леди Гага как проявление гендерной неопределенности в контексте человеческой истории» и т.п.). Давать всем студентам солидные знания по истории и культуре в обязательном порядке.
- Официально организовывать дискуссии по горячо обсуждаемым в обществе вопросам. Всех, пытающихся препятствовать проявлению свободы слова, строго наказывать.
- Не лезть в личную жизнь студентов, не относиться к ним, как к детям. Если совершено преступление, то все, что следует сделать - сообщить о нем полиции. Никаких «безопасных зон» не создавать; риск и опасность есть неотъемлемые свойства человеческой жизни.
Карикатура, иллюстрируюяая принцип "покупатель всегда прав" в отношении образования. Слева - то, что было до Великой Культурной революции, справа - после. В обоих случаях родители недовольны оценками: "что это за оценки такие!?"
Несмотря на все мое согласие с весьма точными наблюдениями автора и с полезностью тех мер, которые она предлагает, я не могу согласиться с ней в целом. Камилла Палья считает, что политкорректность при всей ее вредоносности является извращением идей Великой Культурной революции. Не за это, де, боролись настоящие революционеры. Плохие реакционеры завладели плодами революции и установили контрреволюционный режим под революционной вывеской. Все это напоминает мне перестроечные разговоры об очистке истинного наследия Ленина от сталинских извращений социализма. Или на десятилетия предшествующие Перестройке жалобы троцкистов на то же самое. Или тоску демократических социалистов/гуманистов/общечеловеческих интернационалистов по истинному освобождению Человеческого Духа, которое должно было прийти в виде Зари Свободы, а пришло в ужасной форме большевизма/фашизма/грабительского капитализма. Заметим, что списки, приведенные в предшествующем предложении далеко не полные; пожалуйста, добавьте сочетание конкретного вида тоскующих и уродливой морды “неправильной” революции по своему вкусу.
В отличие от Камиллы Палья (и в полном согласии с ее исходным образом политкорректности как третьей стадии революции) я считаю создавшееся положение не извращением идей 1960х годов, а их закономерным результатом. Великая Культурная революция победила в той мере, в которой революции вообще могут победить.** Политкорректность есть ее законный, хотя и нежеланный для некоторых революционеров результат. Но разве революции обязаны выполнять прихоти всех тех, кто их совершал? Изучение истории, к чему неустанно призывает нас профессор Палья, решительно дает нам отрицательный ответ на этот вопрос.
В этом нет ничего удивительного. Любая победившая революция желает привести мир в состоянии, соответствующем ее целям. Разве не для “исполнения всякой правды” начинают революции? Разве не является победа революции доказательством правдивости ее идей? А раз они правдивы и приводят к успеху, то какая польза от того, чтобы учить юношество идеям, противоречащим революционным? Нет, я решительно не вижу никакой загадки и никакого реального противоречия между сегодняшней политкорректностью на кампусе и идеалами Великой Культурной революции. За что боролись, то и получили. Действительно наблюдаемая разница в требованиях прогрессистов 1960х (максимальная свобода слова) и 2000х (свобода выражения правильного мнения и максимально возможное ограничение выражения мнения неправильного) связан с очевидным, но важным различием. В 1960х годах прогрессисты еще только боролись за власть, а в 2000х они ей обладали.
Вы спросите: “Но как же профессор Палья? Разве идеалы ее радикальной молодости включали политкорректность и безопасные зоны на кампусе?” Отвечу прямо - включали. То, что она считает иначе, говорит только о том, что цели не были додуманы до конца. Предполагаю, что в начале 20 века было немало русских революционеров, в личные планы которых не входило установление цензуры, раскулачивание крестьян и массовые чистки своей собственной партии. Но то, чего они от всей души хотели, не могло состояться иначе и даже и не желая всего вышеупомянутого, они были готовы на жертвы ради торжества идеи. Так же и здесь; разве можно убедить всех сменить образ мысли на правильный, соответствующий прогрессивному, культурно-революционному, не давая этому образу мысли никаких преимуществ в общественном дискурсе? Это, в общем-то и не жертва.
Это невозможно уже потому, что не весь мир - университетский кампус, в результате чего в жизни остаются люди, не желающие воспринимать прогрессивные идеи. Но революция не может позволить реакционерам обратить прогресс вспять! А раз так, то для спасения идеалов революции требуется Чрезвычайная Комиссия насаждение политкорректности. Ну и к тому же - не для того революционеры добиваются власти, чтобы потом отказаться от нее, и только та революция чего-нибудь стоит, которая способна себя защитить.***
В целом же статья, о которой шла речь, весьма интересная своими деталями. Так, в качестве яркого примера абсурдности политкорректности К. Палья приводит интереснейший случай в Университете Штата Пенсильвания, когда некая преподавательница пожаловалась на репродукцию “Махи обнаженной” в аудитории, где она вела занятия. По ее мнению, наличие этой репродукции создавало в классе “атмосферу враждебности”. Палья вспоминает о том, как различные комиссии реагировали на эту жалобу и как решение нашли в переносе этой и еще нескольких репродукций картин с изображением обнаженной натуры в телевизионную комнату студенческого центра с последующим прикреплением у двери таблички с предупреждением, что таковые репродукции находятся в указанной комнате. Увы, все это правда, но только происходящий театр абсурда это не реванш реакционеров, а триумф революционеров, что бы ни думали сегодня оказавшиеся в стороне от основного русла культурной революции культурные троцксты.
* Кого коснулось - тот ощутит суконную прелесть этого термина.
** Ни одна из них не разрушает весь мир до основанья; всегда что-нибудь да остается. Это я добавляю для того, чтобы отвести упреки в том, что я не признаю совершившейся кооптации революционных сил в эстеблишмент. ПризнаЮ. Но вижу и победу. Можно даже так сказать - в этом, главным образом, я и вижу победу революции. Если бы ее не было, мы бы жили в мире, выглядящем совсем не так, как тот, что нас окружает.
*** Кажется, это цитата. Эх, вот только автора не упомню? Не Деррида, нет? А может Кон-Бендит?