Александр Шнирельман: Горы, женщины, проблемы. (Из «Разговоров на прогулке»)

[palmas1]

Впечатлило, репост из ФБ: https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=pfbid02sPwSPaQDC2P5CAcPQitJaqpzwtAbp4GtMBkjX9FS1jonAPaaNRvn6ekTMKeNUYvCl&id=61557157942630

Там много необычных мыслей, внизу под катом полный текст. А сначала коротенькая цитата:



Ну, например, решение проблемы четырех красок свелось, с помощью компьютера, к рассмотрению нескольких сот частных случаев, для каждого из которых указано решение...  Ну, что значит дубовое, конечно, это доказательство потребовало огромной работы; но умнее-то мы от него не стали вроде. Значит, что-то в этом не то. Надо думать, но не тем местом, которым думали, когда это доказательство находили. Потому что там доказательство, это, грубо говоря, перечисление частных случаев, и математичаских таких комбинаторных фактов, прямо конкретных: вот такой-то граф вот так-то раскрашен. А, как известно, факты сотворены дьяволом, который только ими и занимается, а причинами и смыслом занимается не дьявол; это совсем другое занятие. И вот это другое занятие сейчас... нельзя сказать, чтобы им никто не занимался, но оно не, так сказать, институционализировано. Поди напиши на эту тему статью или диссертацию, если там нет «результатов», ты ее и писать не захочешь, и читать ее никто не будет. Это совсем другое дело, и возможно, что мы не сможем понять ученых, и вообще думающих людей других эпох и других стран, которые в другом смысле занимаются мышлением, если мы не оставим такую узкую точку зрения на то, чем они должны заниматься, и не посмотрим пошире, по-другому.

Ну, конечно, это может быть связано с такими вещами, что для огромного числа людей наука стала источником пропитания. Поэтому нельзя пускать на самотек, либо ты хочешь хорошо жить, для этого ты должен предоставлять отчетность и действительно, добывать нечто, что можно обменять на деньги...

Но такая наука, что ли, «производящая», которая берет проблемы короткого дыхания, грубо говоря, и их ликвидирует, более-менее, такая наука, конечно, долгое время существовать не может. Она и началась сравнительно недавно, и потом, большая часть тех, кто ей когда-либо занимался, до сих пор существуют и работают, уж больно это быстро все растет. Но наверно, это все самоликвидируется, само себя съест достаточно быстро. Не при нашем поколении, но примерно за то же время, которое прошло с тех пор как началось. Может быть, даже кончится запретом, не мораторием, а абсолютным моральным запретом, табу, когда будут какие-то жуткие гадости получены в результате этой науки, даже неохота придумывать, какие, наверняка будут какие-нибудь мерзости, и люди увидят, что это просто опасно, то, может быть, начиная с какого-то поколения, такая «производящая наука» будет морально запрещена. Так же как сейчас люди, в основном, имеют моральный запрет против людоедства, у них будет моральный запрет против такой науки. Или это будет каким-то строгим образом регулируемо.

А вот созерцание вечных проблем и вечных истин (я думаю, разница между вечной проблемойи вечной истиной может быть не такая существенная). Это, наверно, останется. Ну, это похоже на такое идеализированное описание средневековья, что еще раз говорит о том, что средневековье это не столько наше прошлое, сколько наше будущее...

=================

Горы, женщины, проблемы.

(Из «Разговоров на прогулке»)

Я хочу сейчас порассуждать о том, как относятся разные люди к научной истине. Здесь есть некоторая разница, разрыв, изменение парадигмы при переходе, более-менее, к Новому Времени лет 500 назад. На самом деле, такая разница была и раньше, то есть эти разные способы подхода к истине существовали всегда, в какой-то степени. Но то, что мы сейчас воспринимаем как единственный возможный вариант, единственно возможный подход, это в основном произошло в последнюю пару сотен лет, потому что до этого все-таки существовали параллельно эти два подхода, о которых я хочу сказать.

Один подход, это современный подход, что, грубо говоря, существует в каждый момент какой-то набор проблем, и проблема, под ней имеется в виду то, что проблема может быть решена. Решена и, в общем, уничтожена и закрыта, что это вопрос, на который мы можем получить ответ. Ну, например, мы можем спрашивать, как физики спрашивают, из чего все сделано, как устроено вещество. Сейчас мы, в общем, более-менее знаем, как оно устроено. Это, конечно, была очень долгая работа, и очень удачно сформулированный вопрос, так что на него можно получить ответ. Ну, ответ очень обширный, длинный, богатый, но, в общем, мы его получили. И поэтому сейчас, если мы начнем снова вопрошать, как устроено вещество, нам скажут, посмотрите такие-то и такие-то книжки, прослушайте такие-то лекции, если не верите, сделайте сами такие-то эксперименты, и вы убедитесь. В общем, знание есть, решение есть, и в некотором роде, проблема кончена.

Ну, можно взять очевидный пример вопроса, на который можно дать окончательный ответ, это вопрос, какие на Земле есть материки, острова, океаны, моря. Когда-то это было полностью неизвестно, скажем, для людей европейских; они знали более-менее свою окрестность, а что там дальше, они не знали. Этот вопрос, конечно, был очень актуальный, и они этот вопрос в конце концов решили. Появились карты, на них нанесены все заметные материки, океаны и острова, ну и все, проблема описательной географии, где что есть, была решена и кончена (на некоторое время). Конечно, дальше начинаются другие проблемы, например, как это все меняется со временем, проблемы геологии, геоморфологии, потом проблемы движения плит и т.д., это все тоже постепенно делается; но это все вопросы, на которые в конце концов получается ответ. Если мы его сейчас не знаем, на какие-то вопросы, а мы многого еще не знаем, то ответ мы все равно когда-нибудь получим. Ну, уточним сами вопросы, некоторые вопросы появляются в процессе поиска ответов на другие вопросы, все это обычное развитие науки.

Но есть ведь другой способ взаимодействовать с проблемой. Совершенно не обязательно нам эту проблему прямо-таки убивать и закрывать. Мы можем взять какой-то объект, или какой-то комплекс объектов, может быть реальный, может быть мысленный, и просто его созерцать, совершенно не ставя целью его уничтожить. Например... ну, например, такая вещь (это не обязательно относится к таким привычным нам проблемам как научные проблемы, объекты науки). Могут быть и другие вещи. Вот например, когда-то в Москве была грандиозная выставка старшего Рериха, где были его огромные картины, многочисленные, про Гималаи. В основном там были Гималаи разного вида. Ну, вот перед тобой эти Гималаи. Что ты можешь с ними, собственно, делать? Если ты альпинист, и перед тобой гора, то ты можешь на нее залезть. В некотором роде покорить ее. Если у тебя есть материальные возможности, ты можешь эту гору взорвать и уничтожить, если тебе это зачем-то надо. Это все вещи, которые имеют все больше отношение к тому, чтобы мгновенно, или за сравнительно короткий срок, справиться с этой проблемой, если рассматривать гору как некую проблему, которая перед тобой стоит, или много гор, целые Гималаи, то ты можешь эту проблему каким-то образом для себя закрыть и уничтожить. Была гора, ты на нее залез. Когда я как-то выразился, по-моему я сказал Л. вот это соображение, что, в конце концов, то, что делают альпинисты с горами, это наиболее бездарный способ использования гор, на них залезать. Она это дело не одобрила, а наоборот, меня хорошо выругала; я задел ее альпинистское сердце, как-то оскорбил.

Но, тем не менее, а что еще можно сделать? А вот что делают те, кто живут в горах, йоги, буддистские монахи, и т.д.? Они-то что там делают? Они, в общем много лет эти горы созерцают. Это процесс, который явно не кончается, после смерти одного монаха другой начинает созерцать эти горы. Казалось бы, для материального мира, внешнего мира ничего от этого не происходит. Значит, они в этом находят какой-то смысл. Созерцая горы, они строют какие-то очень сложные системы для себя, основанные на созерцании гор. Я бы сказал, что это способ общения с горами, если взять гору как аллегорию, метафору вообще проблемы, такой проблемы, которая стоит перед нами, и которая явно человека превосходит, вообще другого масштаба проблема.

Другой пример, который на меня в свое время произвел впечатление, это... у Чехова есть рассказ, по-моему, он называется «Страх», довольно странный. Про одного человека, который был всю жизнь безнадежно и безответно влюблен в свою собственную жену. То есть они были уже много лет женаты, у них было четверо детей, и вроде бы никаких реальных проблем не было ... таких, не реальных, а на поверхности. Но, тем не менее, было именно это,с его стороны безнадежная и безответная влюбленность, а с ее стороны, увы, нет. Казалось бы, есть гигантская, ну то есть относительно, в европейско-российской культуре проблематика этих отношений, для которой вопрос: а что, собственно, двум людям, мужчине и женщине, друг с другом делать? Ну, вот они, так сказать, дошли до завершения и увенчания, уже друг другу всячески принадлежат, а дальше-то что? Это вполне такая конечная цель, которая вполне достижима; люди в основном ее достигают. А есть ли еще что-то? Вот здесь, если это сравнить, опять же, вот еще одна метафора, что трудную проблему можно сравнить с женщиной, с которойнадо что-то делать. Исследователь, или тот кто имеет дело с этой проблемой, он себя сравнивает с мужчиной. А что можно делать вот с этой женщиной-проблемой? Вот, можно ей, так сказать, овладеть. Эта цель вполне конечна, и обычно она достижима. Не ты, так кто-то другой, не этой проблемой, т.е. дамой, так другой. А дальше что? Есть ли за этим еще что-то? А если как Абеляр, когда оказалось что для него этот путь закрыт, и вообще он свою Элоизу больше в глаза не видел после того как ее зловредный дядя у него отрезал то что не надо.

Мы, конечно, знаем, что есть; собственно, вся европейская культуре вот этим «дальше» и живет, и похоже, что без этого почти ничего не остается. То есть там начинается бесконечно более глубокая и интересная история, про которую люди обычно стараются в эту историю не вникать, про нее очень трудно рассказать, а если и можно, то это только какими-то аллегориями и намеками.

Но такое отношение к, так сказать, своему объекту (либо к горе, либо к женщине, либо к проблеме) сейчас, ну во всяком случае, в отношении проблем, малопопулярно. То есть как-то считается само собой, что проблема, скажем, в науке, во-первых, подлежит решению, там есть всякие такие лозунги типа что если есть проблема, мы обязательно решим, если мы чего-то не знаем, мы обязательно это будем знать, то это говорил Гильберт, то это говорил Дюбуа-Реймон, наверно еще кто-то, “Wir wollen wissen, wir sollen wissen, wir werden wissen” или что-то в этом роде.

Соответственно, масштаб проблемы не может быть слишком большим. Скажем, может ли быть такая проблема, которую человек, исследователь не рассчитывает сам решить? Ну хорошо, это он может ошибиться. Ньютон, например, считал, что он единолично создаст все математические начала натуральной философии вместе со всей натуральной философией, что ему на это потребуется, быть может, лет двадцать, а потом он займется настоящим делом, то есть толкованием Откровения Иоанна Богослова. Ну, потом оказалось, что это не совсем так просто, и он немножко ошибся, и что это займет не двадцать лет, а, скажем, пятьсот, то есть уже триста пятьдесят прошло, дадим еще сто-сто пятьдесят лет; похоже что сейчас так навалились, что скоро никаких проблем не останется в таком смысле.

А как быть с проблемами, которые и сформулированы не так, и ясно, что их так никогда до конца и не решить? Есть же великие проблемы. Ну, в моей, скажем, математике это, например, проблема формы, вот то, что примерно за 300 лет до Ньютона рассматривал Николь Орем и его коллеги. Проблема заключается в том, чтобы описать и классифицировать все формы, какие есть в мире, какие существуют мыслимые, материальные и духовные формы, все эти формы расписать. Ну, эти я уже говорил в другом месте, что, конечно, эта проблема уж точно превышала все возможности эпохи Николя Орема, да и по-видимому и современные возможности. Я думаю, что она в принципе не соизмерима с теми возможностями и теми мыслительными орудиями, которые есть у нас сейчас. Нельзя ее решить, можно только созерцать эту проблему, можно по ее поводу говорить какие-то частичные наблюдения, например то, что сделал сам Орем, то есть нужно было подумать и постараться и сформулировать, а что же такое форма. Выяснилось, что форма это не только то, что мы понимаем под формой геометрического тела, но форма это может быть и распределение какой-то интенсивности или, скажем, плотности, там, окраски, или формой может быть и тембр звука, и мелодия, то есть форма может отчасти тем, что сейчас называется функцией; то есть можно отсюда плясать, что есть много разных видов функций, то есть много вещей, которые можно назвать функцией, но которые друг к другу имеют мало отношения. Поэтому само по себе размышление о том, что такое форма, ну может быть с описанием каких-нибудь примеров, это уже способно занять бесконечное, ну неопределенное время и силы, и главное, может быть, сам процесс размышления на эту тему может быть ценнее чем результат, потому что даже непонятно, какой результат здесь может быть. То есть результат в смысле существующей сейчас парадигмы, т.е. понимания, что такое вообще размышление над проблемой и ее решение.

Аналогичная проблема, тоже ее отдельные люди пытались трогать, но явно с негодными средствами, это проблема, что такое случайность. Недаром теория вероятностей всегда была под сомнением, насколько это вообще наука. Может быть, и сейчас какой-то мусор замели под ковер, а на самом деле такие люди как Колмогоров или фон Мизес, искали определение или размышляли о том, что же такое случайность. Явно эту проблему нельзя решить окончательно, но можно какие-то частные вещи придумать, что-то по этому поводу придумать умное, но может быть, это будет как отрицательное богословие, вот как Колмогоров придумал свою алгоритмическую теорию, где он скорее размышлял о том, что случайностью НЕ является. Что же такое настоящая случайность? Возможно, что , то есть я уверен, что это никогда не будет выяснено, не то что полностью, но даже сколь-нибудь убедительно, хотя бы даже частично, потому что эта проблема явно превышает мыслительные возможности современных людей, да и в общем, всегда будет.

Еще проблема, конечно, это взаимоотношение души и тела. То есть мы все больше и больше, все лучше и лучше узнаем, как устроено наше тело, это как раз работа в нынешнем стиле, то есть то, что мы можем из этого узнать, мы узнаем. Но никак не получается узнать, где же там наша душа, где же там наши мысли, чувства, эмоции. С другой стороны, мы можем себя изнутри, на психологическом уровне, описывать , описывать свой внутренний мир, какие-то есть способы описывать внутренний мир человека, его психику; ну, например, этим занимается всякая художественная литература, а также психология, и т.д. Но переход между этими двумя мирами как-то совершенно неясен, непонятен, и вполне возможно, что мы никогда не поймем этого. Во всяком случае, рассчитывать, что разберемся, как из этих молекул получаются наши мысли и чувства, ... но я не удивлюсь, или даже мне кажется желательным, чтобыэто было никогда не понято целиком.

Но, с другой стороны, мы можем интенсивно созерцать эту проблему и, например, как в богословии, всячески исследовать, каким образом эта проблема неразрешима нашими средствами. И здесь, поскольку никакого быстрого успеха быть не может, про таком отношении к проблеме, мы не можем ее убить, эту проблему, проблема будет существовать, мы должны только на нее взирать, о ней думать, пытаться прочувствовать, ну то есть себя прочувствовать, интернализировать, ну и возможно, что здесь даже не будет никаких побочных выгод таких практических, а может быть, они даже будут крайне нежелательны. То есть, надо эту проблему оставить как такую внутреннюю, эзотерическую проблему, которую очень немногие чудаки, которые будут ей интересоваться, будут жить в этой проблеме, это будет такой способ жизни, общение с этой загадкой, что ли. Наверное, выработается какой-то язык , непонятный для окружающих, потому что в него будет впитаны многие поколения думающих над этим. Но это такая проблема, что, конечно, мы можем ликвидировать эту проблему, ну например, ликвидировав вообще всех людей, тогда и проблемы не останется. Возможно, что, может быть, не буквально такое решение для этой проблемы, но если взять вернуться к такому отношению людей вот такому сильно эмоциональному, то можно вспомнить этого человека, который застрелил Джона Леннона. По-видимому, можно так интерпретировать, что это было сделано, потому что для него любовь к Джону Леннону, ну не любовь, а какое-то в высшей степени эмоциональное отношение представляло собой такую нестерпимую загадку, и он был настолько неспособен жить с этим, что он предпочел эту задачу решить в современном стиле, то есть ликвидировать саму проблему. Что он и сделал. Кстати, это есть одно из...  те из реальных ученых, которые пишут о пути к своим открытиям, там довольно обычно бывает так, что человек видит или чувствует проблему, и ему совершенно нестерпимо жить не зная решения. Эта проблема ставит его в экзистенциально тяжелое положение, он жить не может, пока ее не решит. Если у него это не получается в течение долгого времени, то это может привести просто к расстройству психики, сумасшествию, в общем, ничего хорошего (Кантор). Это колоссальная травма получается. Поэтому, конечно, ожидать, что люди вот так вот легко согласятся на такое отношение к проблемам, которое не связано с их уничтожением, это как-то не очень реально. Ну, дальше-то что. Можно посмотреть на ситуацию менее драматично, когда мы берем проблемы, которые, казалось бы, давно решены. Возможно, как в этом рассказе Чехова, с точки зрения обыкновенной, ортодоксальной, проблемы нет. Проблема решена. Ответ получен. Теорема доказана. Можно ли считать, что вопрос исчерпан, и что вообще надо заняться чем-нибудь другим? А если это не получается? Ну не все же могут так взять и удовлетвориться таким дешевым успехом?

Например, рассмотрим элементарную геометрию. В центре ее стоит, уж несомненно, теорема Пифагора, у которой есть много разных доказательств. Мы уже в школе учили эту теорему, уже доказывали, потом доказательство забыли, потом, если надо, прочитали и вспомнили, прочитали книжку Литцмана с сотней доказательств ... Казалось бы, все, кончена теорема Пифагора. А вот как возьмешь и начинаешь созерцать это дело, что это какая-то странная и даже таинственная теорема. Даже непонятно, чем она таинственна. Ну, например, мне кажется, что что-то в ней еще осталось, чего мы не поняли. Какая-то есть в ней тайна, как, кажется, Заходер писал про стихи: в них секрета нет, а тайна есть. Секреты все разгаданы, а тайна остается.

Ну или другой пример, который меня всю жизнь поражает, это закон рычага Архимеда. Там вроде бы все перед нами, никаких секретов, и он разными способами доказан, этот закон рычага, обоснован, все есть, никаких ... вроде ничего не осталось. Уже две с половиной тысячи лет он существует , этим законом рычага изо всех сил пользуются... а все-таки есть что-то, что притягивает внимание к нему. Может быть, единицы во всем мире не удовлетворены тем, что о нем говорят, и его созерцают, причем здесь даже нет никакой надежды получить хоть какой материальный результат. Вот перед нами этот рычаг в равновесии, и мы можем полностью статически эту картину созерцать, и пропускать через себя всю эту игру сил, ...

Или, например, у Томаса Манна в «Докторе Фаустусе», там у Леверкюна в числе прочего на стене висит репродукция «Меланхолии» Дюрера. Там изображено много разных вещей, и в частности, латинский квадрат. Это квадрат, он разделен на 16 клеток, 4 на 4, и в нем размещены числа от 1 до 16 так что сумма их во всех столбцах и во всех строках одинакова. Вот такой латинский квадрат, и тоже там этот герой, который чистый гуманитарий, он глядит на это, и для него в этом свойстве, латинскости этого квадрата, какая-то тайна и загадка. И он говорит, что каждый раз, входя в эту комнату, он искоса смотрел на таблицу, и про себя опять проверял, что суммы по всем строкам и столбцам одинаковы, и для него это было каждый раз каким-то чудом и откровением. Хотя вроде бы, ну что, ну вот факт, вот перед тобой этот факт.

Кстати, в какой-то степени такое «фактическое» отношение к проблеме, ну вот есть такие типичные такого рода доказательства, я бы сказал, производящие впечатление дикой пошлости, это когда мы сначала говорим, что вот есть некое общее утверждение, а потом просто рассматриваем все возможные случаи, и для каждого случая просто тупо указываем, что должно быть. Ну, например, решение проблемы четырех красок свелось, с помощью компьютера, к рассмотрению нескольких сот частных случаев, для каждого из которых указано решение. Все. При таком подходе, казалось бы, убивается все: сказано, что есть такой, такой, такой случай, а больше никаких нет. И в каждом случае вот такая-то раскраска. С одной стороны, это выглядит, действительно, как убийство задачи. С другой стороны, когда все это сделано, ну если мы поверим компьютеру, то все-таки что-то остается, ну и что? А дальше-то что? Наука современной парадигмы этот вопрос отметает: а ничего дальше нет. Вот, был вопрос, вот на него ответ. Что хотел, то и получил. Нет, и все. Значит, дальше это наша добрая воля, думать, что дальше делать. Конечно, есть люди, которые не удовлетворяются этим дубовым доказательством. Ну, что значит дубовое, конечно, это доказательство потребовало огромной работы; но умнее-то мы от него не стали вроде. Значит, что-то в этом не то. Надо думать, но не тем местом, которым думали, когда это доказательство находили. Потому что там доказательство, это, грубо говоря, перечисление частных случаев, и математичаских таких комбинаторных фактов, прямо конкретных: вот такой-то граф вот так-то раскрашен. А, как известно, факты сотворены дьяволом, который только ими и занимается, а причинами и смыслом занимается не дьявол; это совсем другое занятие. И вот это другое занятие сейчас... нельзя сказать, чтобы им никто не занимался, но оно не, так сказать, институционализировано. Поди напиши на эту тему статью или диссертацию, если там нет «результатов», ты ее и писать не захочешь, и читать ее никто не будет. Это совсем другое дело, и возможно, что мы не сможем понять ученых, и вообще думающих людей других эпох и других стран, которые в другом смысле занимаются мышлением, если мы не оставим такую узкую точку зрения на то, чем они должны заниматься, и не посмотрим пошире, по-другому.

Ну, конечно, это может быть связано с такими вещами, что для огромного числа людей наука стала источником пропитания. Поэтому нельзя пускать на самотек, либо ты хочешь хорошо жить, для этого ты должен предоставлять отчетность и действительно, добывать нечто, что можно обменять на деньги. Или, как возможно изредка сейчас, ну можно себе представить, что если человек склонен вот к таким размышлениям и созерцаниям, и у него есть для этого материальная возможность, например, есть родители (или даже дети), кто-нибудь, которые его поддерживают, дают ему возможность физически жить, и не мешают, и не требуют немедленной отплаты, то такой человек может, ну хоть в статусе не совсем умственно полноценного, но пребывать в таком виде. Ну, это вариант. Или вариант, чтобы человек просто был богатый вроде Кавендиша, или другого сумасшедшего философа, чтобы у него были деньги, и ему не надо было их зарабатывать; такие случаи тоже бывают. Или вот что-то вроде монастыря, где люди живут, какая-то базовая структура там есть для жизни, а больше, скажем, ни на что не претендовать. В каком-то смысле, может быть, еще существуют такие кампусы, хотя вряд ли. Сейчас это уже поглощено... даже непонятно, на каком факультете это должно быть, потому что даже философы должны регулярно печататься, ездить на конференции, и делать вид, что они производят такой же научный продукт, как математики, физики и биологи.

Конечно, всегда есть люди, и сейчас есть, которые хоть какую-то часть своего времени и внимания уделяют , хотя бы на заднем плане думают про такие вещи по-другому; некоторые даже потом способны хоть что-то выразить, написать , постепенно все равно это происходит таким подземным путем. Но такая наука, что ли, «производящая», которая берет проблемы короткого дыхания, грубо говоря, и их ликвидирует, более-менее, такая наука, конечно, долгое время существовать не может. Она и началась сравнительно недавно, и потом, большая часть тех, кто ей когда-либо занимался, до сих пор существуют и работают, уж больно это быстро все растет. Но наверно, это все самоликвидируется, само себя съест достаточно быстро. Не при нашем поколении, но примерно за то же время, которое прошло с тех пор как началось. Может быть, даже кончится запретом, не мораторием, а абсолютным моральным запретом, табу, когда будут какие-то жуткие гадости полученыв результате этой науки, даже неохота придумывать, какие, наверняка будут какие-нибудь мерзости, и люди увидят, что это просто опасно, то, может быть, начиная с какого-то поколения, такая «производящая наука» будет морально запрещена. Так же как сейчас люди, в основном, имеют моральный запрет против людоедства, у них будет моральный запрет против такой науки. Или это будет каким-то строгим образом регулируемо.

А вот созерцание вечных проблем и вечных истин (я думаю, разница между вечной проблемойи вечной истиной может быть не такая существенная). Это, наверно, останется. Ну, это похоже на такое идеализированное описание средневековья, что еще раз говорит о том, что средневековье это не столько наше прошлое, сколько наше будущее.

Но проблема в том, что средневековье, это же время очень интенсивного развития... ну что значит интенсивного, глубокого. Ну вот если сравнить, с чем вошли народы в средневековье в пятом-шестом веках, и с чем они оттуда вышли через примерно тысячу лет, видно, что разница все-таки заметная. Это нельзя сказать, что просто застой; так что возможно, что нас ждет застой гораздо более серьезный . Потому что в Средневековье научная революция была впереди, и в общем, в какой-то степени, шла подготовка, создание орудий, мыслительных и материальных, для будущего; все это было не зря. То есть если бы мы тогда жили, мы бы этого не заметили, конечно, но на самом деле это все происходило. А сейчас возможно, что такая наука короткого дыхания сама себя быстро съест. Кроме того, есть познавательные вещи, которые действительно бывают глубокие, бывают мелкие, а есть еще практические выходы, которые очень могут быть сомнительные, даже когда начиналось с очень хороших намерений. Ну уж не говоря о том, что благодаря достижениям даже не науки, а достижениям практическим, сейчас люди намного глупее, то есть наука подрывает сама себя в обществе, потому что людям внушается мышление, я бы сказал, не научное, и не религиозное, а магическое. В самом деле, что такое любая современная техника, электроника, компьютеры, машины, и т.д.? Это человек превращается в какого-то волшебника, который должен только давать команды и совершать какие-то странные, неестественные дела и превращения. Так что выражение «сказку сделать былью», так действительно сделали, только человек от этого не поумнел, а наоборот, потому что мы находимся в состоянии не героев, а скорее читателей сказок. И чем дальше, тем больше. Ну это уж само собой, и всего сразу не охватишь. Но опять же, какое-то количество всегда будет людей, которым, во-первых, это будет неинтересно, вот это, быть маленьким глупым волшебником, во-вторых, захочется чего-нибудь большего, и вот это что-то большее будет, когда дорога к материальному прогрессу будет уже пройдена, понято, что это тупик, и закрыта. Я думаю, что она закроется очень накрепко, основательно, то есть это будет поставлен предел просто человеческой природой. Так же как нынешним людям нельзя выйти в пятое измерение, так и нельзя будет человеку по своей природе начать думать, скажем, как построить автомобиль с двигателем внутреннего сгорания. Ну, конечно, это может кончится полной деградацией и исчезновением людей как мыслящих существ, но это уже следующий вопрос. Я надеюсь, что этот процесс будет не очень быстрым.

===========