ХОДЫ НАТТЫ
Написано в 1994 году, после того, как напечатали статью обо мне в "Столице".
Я решил, что можно восславить там и Натту. Но "Столица" изменилась, о художниках каждую неделю уже не публиковали. Отдал статью в "Мир Женщины" (бывшую "Советская Женщина" (!). Там пролежала 2 года, отнес в "Творчество", там ее потеряли, причем главное - и все слайды.
Редактора Рожина я стал тихо ненавидеть.
Наконец, в "Разноцветных дорогах" №8 2002 напечатали.
ХОДЫ НАТТЫ.
Народ в метро не знал, на кого смотреть: то ли на панка, сидящего на полу и выставившего спину с аббревиатурой «EST» (буквы были нашиты двадцатирублёвыми монетами), то ли на тетку в застиранных тренировочных штанах, кедах и брезентовой кепке, которая старательно зарисовывала панка фломастером на клочке бумаги.
Это была Натта Ивановна Конышева, художница, любящая городскую экзотику. Она бесцеремонно делает наброски на крестном ходе и на презентации в клубе «Гиппопотам», на Красной площади в новогоднюю ночь и на концерте металлистов.
Свои картины, столь многочисленные, что некий мучимый творческими кризисами абстракционист сказал: «Плодовита как крыса», она подписывает просто: «Натта». Этим уникальным двойным «Т» она обязана бабушке, посчитавшей, что так официально звучит имя «Наташа».
Натта даже групповые портреты пишет за один день. Приезжает к заказчику домой и требует показать экзотику. Забраковывает одежды: «Не умеешь одеваться - раздевайся». Члены семьи (включая домашних животных), театрально разодетые, перемещаются по квартире. Натта ищет «ходы». «Ход» - символическое или случайное, или абсурдное, зачастую видимое только ею самой взаимодействие внутри картины. Так, висящий на стене колокольчик оказался в ухе отца семейства, вычурный подсвечник, стоящий на шкафу, превратился в рога на чьей-то голове. При этом ходы должны динамично участвовать в композиции - располагаться по какой-то линии, например - диагонали, кругу.
Классический «ходовой» пример - картина Натты, изображающая витрину антикварного магазина (с натуры). Конечно, несколько экспрессивно-незаконченно выписанные экзотические и старинные вещи. Но (!) каждая с деталью, которую «нормальный» художник отбросит, не придав значения или посчитав портящей. Это - квитанции, свёрнутые трубоч-кой и засунутые (сознательно-садистски?) девушкой-продавщицей в каждое изделие. Африканской маске - в глаз, кому-то в ноздрю, фарфоровой статуэтке - между ног. И так - у всех. Блестящие позолотой, покрытые благородной патиной, поблескивающие камнями вещи, сами по себе дорогие и важные, проткнуты, унижены маленькой бумажкой, сви-детельствующей об их незавидной жизни: кто и когда их сюда сдал и во сколько оценил.
Вернёмся к портрету: когда позируешь, нужно держать ухо востро. Стоило отцу поковырять костяным ножом в зубах - так и остался он на картине с этим ножом, приставленным к голливудской улыбке. Натта может схватить как фотокамерой секундное выражение лица, не красящее хозяина, не упустит дефекты, которые тот пытается скрыть. Что-либо изменить на полотне она отказывается (не нравится, - не бери). И, глядя на её портреты, многие теряют желание быть увековеченными.
Пока Натта работает, люди устанут от позирования, отдохнут, куда-то съездят и вернутся, а Натта всё будет писать, заканчивая уже при электрическом свете. Иной может оказаться в одном портрете изображённым дважды. Однажды я видел, как приехавший под вечер человек был с ходу дописан на передний план почти законченного портрета.
Но интересное продолжается и потом:
- Видел твой портрет, поздравляю, вылитый идиот!
- Как ты мог его видеть, если он у меня дома?
- Да нет, он в мастерской у Натты висит.
Действительно, придя к ней в мастерскую, можно увидеть второй, третий и последующие варианты недавнего портрета. Но они разительно отличаются от первого. Не стесненная натурой и присутствием заказчика, во власти своих «ходов», забыв о портретном сходстве, Натта пишет, и все становится гротескным и утрированным. Можно подумать, что это делал другой человек и намеренно, по-дилетантски изготовил пародию и карикатуру на портрет, в котором и без того достаточно карикатуры и пародии. И уже не важно, что могут появляться какие-то новые детали, а то и вовсе персонажи вчерашнего портрета влезают в наттины вечно начатые и незаконченные многофигурные полотна.
Эти полотна: то пляжи с ковром переплетающихся человеческих тел, то фестивальные парады с интернациональной круговертью, то толкучки Арбата и Измайлова, то «Птичий рынок» кишащий зооморфными продавца-ми и антропоморфным товаром. От желания ничего не забыть Натта захлёбывается, многие картины (или их части) так и остаются «условнографическими» (ещё один термин Натты). Но она всё равно не может остановиться. На выставках завешивает стены залов шпалерно-сплошным ковром из картин. Так и в мастерской, - где я видел сплошь увешенные полотнами сначала 2, потом 4, потом 6, потом 13 комнат. И при этом постоянные сетования: «Художника из меня не получилось… сейчас нет ни одной картинки на выставку… нет таланта… придумай мне что-нибудь…».
Имидж юродивой позволяет Натте беспрепятственно проходить мимо контролёров (метро, кино и т.п.) и мимо очереди в ОВИР за загранпаспортом. Но галерейщиков это отсутствие респектабельности раздражает (их привлекает наличие символических цен). Так в Вашингтоне устроители выставки привезли её на вернисаж с большим опозданием, а кончилось дело тем, что её стали запирать в квартире, чтоб не сбежала к конкурентам. На выставке в ЦДХ, весной 94 года, Натту прогнали из зала, когда она взялась… дописывать портрет прямо в экспозиции: «Иди-иди, покупатели могут подумать, что все твои картины незакончены».
Время Натты уплотнено творчеством и житейскими заботами. Она встает рано утром, обливается холодной водой (в печке, переделанной в душ), едет на дачу, чтобы, надев кирзовые сапоги, идти в лес, или идет в Бельгийское посольство выпрашивать транзитную визу («Я через вас во Францию еду, мне бы 3 дня, чтобы Рубенса посмотреть»), или ворочает балки, ремонтируя мастерскую, ругаясь с соседями, потом всё равно берётся дописывать или начинать новую картину.
- Хорошо, что ты пришёл, пойдём поешь кашу, а потом - попозируешь…
Я решил, что можно восславить там и Натту. Но "Столица" изменилась, о художниках каждую неделю уже не публиковали. Отдал статью в "Мир Женщины" (бывшую "Советская Женщина" (!). Там пролежала 2 года, отнес в "Творчество", там ее потеряли, причем главное - и все слайды.
Редактора Рожина я стал тихо ненавидеть.
Наконец, в "Разноцветных дорогах" №8 2002 напечатали.
ХОДЫ НАТТЫ.
Народ в метро не знал, на кого смотреть: то ли на панка, сидящего на полу и выставившего спину с аббревиатурой «EST» (буквы были нашиты двадцатирублёвыми монетами), то ли на тетку в застиранных тренировочных штанах, кедах и брезентовой кепке, которая старательно зарисовывала панка фломастером на клочке бумаги.
Это была Натта Ивановна Конышева, художница, любящая городскую экзотику. Она бесцеремонно делает наброски на крестном ходе и на презентации в клубе «Гиппопотам», на Красной площади в новогоднюю ночь и на концерте металлистов.
Свои картины, столь многочисленные, что некий мучимый творческими кризисами абстракционист сказал: «Плодовита как крыса», она подписывает просто: «Натта». Этим уникальным двойным «Т» она обязана бабушке, посчитавшей, что так официально звучит имя «Наташа».
Натта даже групповые портреты пишет за один день. Приезжает к заказчику домой и требует показать экзотику. Забраковывает одежды: «Не умеешь одеваться - раздевайся». Члены семьи (включая домашних животных), театрально разодетые, перемещаются по квартире. Натта ищет «ходы». «Ход» - символическое или случайное, или абсурдное, зачастую видимое только ею самой взаимодействие внутри картины. Так, висящий на стене колокольчик оказался в ухе отца семейства, вычурный подсвечник, стоящий на шкафу, превратился в рога на чьей-то голове. При этом ходы должны динамично участвовать в композиции - располагаться по какой-то линии, например - диагонали, кругу.
Классический «ходовой» пример - картина Натты, изображающая витрину антикварного магазина (с натуры). Конечно, несколько экспрессивно-незаконченно выписанные экзотические и старинные вещи. Но (!) каждая с деталью, которую «нормальный» художник отбросит, не придав значения или посчитав портящей. Это - квитанции, свёрнутые трубоч-кой и засунутые (сознательно-садистски?) девушкой-продавщицей в каждое изделие. Африканской маске - в глаз, кому-то в ноздрю, фарфоровой статуэтке - между ног. И так - у всех. Блестящие позолотой, покрытые благородной патиной, поблескивающие камнями вещи, сами по себе дорогие и важные, проткнуты, унижены маленькой бумажкой, сви-детельствующей об их незавидной жизни: кто и когда их сюда сдал и во сколько оценил.
Вернёмся к портрету: когда позируешь, нужно держать ухо востро. Стоило отцу поковырять костяным ножом в зубах - так и остался он на картине с этим ножом, приставленным к голливудской улыбке. Натта может схватить как фотокамерой секундное выражение лица, не красящее хозяина, не упустит дефекты, которые тот пытается скрыть. Что-либо изменить на полотне она отказывается (не нравится, - не бери). И, глядя на её портреты, многие теряют желание быть увековеченными.
Пока Натта работает, люди устанут от позирования, отдохнут, куда-то съездят и вернутся, а Натта всё будет писать, заканчивая уже при электрическом свете. Иной может оказаться в одном портрете изображённым дважды. Однажды я видел, как приехавший под вечер человек был с ходу дописан на передний план почти законченного портрета.
Но интересное продолжается и потом:
- Видел твой портрет, поздравляю, вылитый идиот!
- Как ты мог его видеть, если он у меня дома?
- Да нет, он в мастерской у Натты висит.
Действительно, придя к ней в мастерскую, можно увидеть второй, третий и последующие варианты недавнего портрета. Но они разительно отличаются от первого. Не стесненная натурой и присутствием заказчика, во власти своих «ходов», забыв о портретном сходстве, Натта пишет, и все становится гротескным и утрированным. Можно подумать, что это делал другой человек и намеренно, по-дилетантски изготовил пародию и карикатуру на портрет, в котором и без того достаточно карикатуры и пародии. И уже не важно, что могут появляться какие-то новые детали, а то и вовсе персонажи вчерашнего портрета влезают в наттины вечно начатые и незаконченные многофигурные полотна.
Эти полотна: то пляжи с ковром переплетающихся человеческих тел, то фестивальные парады с интернациональной круговертью, то толкучки Арбата и Измайлова, то «Птичий рынок» кишащий зооморфными продавца-ми и антропоморфным товаром. От желания ничего не забыть Натта захлёбывается, многие картины (или их части) так и остаются «условнографическими» (ещё один термин Натты). Но она всё равно не может остановиться. На выставках завешивает стены залов шпалерно-сплошным ковром из картин. Так и в мастерской, - где я видел сплошь увешенные полотнами сначала 2, потом 4, потом 6, потом 13 комнат. И при этом постоянные сетования: «Художника из меня не получилось… сейчас нет ни одной картинки на выставку… нет таланта… придумай мне что-нибудь…».
Имидж юродивой позволяет Натте беспрепятственно проходить мимо контролёров (метро, кино и т.п.) и мимо очереди в ОВИР за загранпаспортом. Но галерейщиков это отсутствие респектабельности раздражает (их привлекает наличие символических цен). Так в Вашингтоне устроители выставки привезли её на вернисаж с большим опозданием, а кончилось дело тем, что её стали запирать в квартире, чтоб не сбежала к конкурентам. На выставке в ЦДХ, весной 94 года, Натту прогнали из зала, когда она взялась… дописывать портрет прямо в экспозиции: «Иди-иди, покупатели могут подумать, что все твои картины незакончены».
Время Натты уплотнено творчеством и житейскими заботами. Она встает рано утром, обливается холодной водой (в печке, переделанной в душ), едет на дачу, чтобы, надев кирзовые сапоги, идти в лес, или идет в Бельгийское посольство выпрашивать транзитную визу («Я через вас во Францию еду, мне бы 3 дня, чтобы Рубенса посмотреть»), или ворочает балки, ремонтируя мастерскую, ругаясь с соседями, потом всё равно берётся дописывать или начинать новую картину.
- Хорошо, что ты пришёл, пойдём поешь кашу, а потом - попозируешь…