Роль мирян в непрерывной катехизации Церкви
(Окончание статьи Раду Преда " Катехизическая роль мирян в Церкви. Историческая парадигма и пророческий вызов". Перевод с румынского)
Итак, мы констатировали, что катехизация не может быть сведена только к предкрещальному периоду, и пришли к выводу, что нам действительно нужна непрерывная катехизация, соответствующая нашему статусу оглашаемых как неутомимых искателей синтеза между многовековым Преданием и нашим конкретным духовным путем учеников (μαθηταί) Христа, Который является нашим главным Учителем (διδάσκαλος). Теперь необходимо поставить вопрос о тех, кто может нам помочь на этом пути научения вере - о катехизаторах .
Как и в случае с катехизацией и катехуменатом, категорию катехизаторов не миновали искажения, с которыми, как правило, приходится сталкиваться многовековым церковным структурам. Возможно, именно в отношении этой категории учителей/наставников можно наиболее отчетливо увидеть последствия клерикализации церковной жизни. Постепенное исчезновение катехизаторов привело к умалению значения самой катехизации.Непосредственным следствием этого стала потеря из виду определения мирян как народа Божьего, находящегося в духовном странничестве, в паломничестве веры и познания. Основная обязанность верующего была сведена к простому присутствию на литургии, к роли зрителя на теодраме, в которую ему никоим образом не положено, да и незачем, вмешиваться. Пассивное участие в литургии, проявляющееся, среди прочего, в отношении к Телу и Крови Господа на Евхаристии, которые предлагаются ежедневно, но принимаются верующими только два-три раза в год, повлекло за собой также пассивность в свидетельстве. Это нашло свое отражение в том, что у большинства православных практически отсутствует миссионерское сознание. Кроме того, происходил процесс «вакуумирования», в рамках которого подчеркивалась исключительно центральная роль сакраментально-литургической стороны церковной жизни, которая, в свою очередь, скатилась до формализма. В результате, начал иссякать интерес к богословию как к законному и желательному деланию для христианина на любой ступени церковной иерархической лестницы и в любом духовном возрасте.
Богословие из важнейшей подготовки, в равной степени мирян и духовенства, к внутренней и внешней миссии превратилось в нечто второстепенное, без чего в крайнем случае вполне можно обойтись. В некоторых книгах, претендующих на духовность, к богословию со временем даже стали относиться с опаской, ссылаясь на то, что, мол, "и дьявол может богословствовать". Все, что было «слишком» богословским, «слишком» разработанным, с подозрением признавалось «не вполне православным», даже скрытой ересью. Проще говоря, чтобы служить Церкви, можно было являться кем угодно, но совсем не обязательно богословом. Этот парадокс объясняет такое явление, широко распространенное в русском или греческом православии (что, однако, можно встретить и у нас в Румынии), как "священник из народа", едва обученный или вовсе без образования. Вследствие того, что на протяжении многих веков применялся этот поверхностный критерий отбора, поощрялся такой пастырский подход, в рамках которого священнику надлежит только управлять общиной в том виде, в каком он ее унаследовал. Так, священнику негласно предписывалось принимать общину такой, какой она являлась, со всеми ее сильными и слабыми сторонами, со всеми формами истового благочестия, не без примеси языческих суеверий. При этом, в рамках данного подхода, от священника не требовалось вести свою общину к тому духовному уровню, который предельно приближен к евангельскому образцу, в соответствии со святоотеческими толкованиями. К сожалению, монашество не стало исключением из этого странного правила. Отсутствие богословской последовательности в аскетических усилиях породило всевозможные преувеличения, подкрепленные не столько сознательным обращением к Преданию, сколько метафизическим самозванством. Понадобилось несколько столетий, прежде чем, благодаря обширным трудам (не случайно огласительно-толковательным и обращенным к первоисточникам веры), например, св. Никодима Святогорца, мы можем наблюдать возвращение Православия к самому себе, к своим истокам .
При таком кризисном отношении к богословию, само собой разумеется, любое катехизическое усилие считалось ненужным, поскольку категория катехизаторов представляла собой настоящий вызов невежеству сакраментальной и аскетической иерархии. С исчезновением катехизации была также утрачена живая связь со Священным писанием. Кроме того, перестали обращаться к святоотеческому преданию, тем самым, больше не стремясь к воплощению Евангелия в социально-культурных условиях той или иной эпохи.
Неблагоприятные исторические условия, через которые во второй половине второго тысячелетия прошли страны с православным большинством населения (и на которые так часто любят ссылаться), лишь частично могут оправдать такое положение дел. Более того, ни в коем случае нельзя неблагоприятными историческими обстоятельствами обуславливать настоящее и тем более будущее этих стран.
Что касается нынешнего положения дел в румынском богословском образовании, у нас нет особых оснований для оптимизма. Напротив. Богословие присутствует в высших учебных заведениях, но не являет Присутствие. Очевидно, виною тому рефлексы менталитета небогословского преподавательского состава, у которого отсутствует минимальная религиозная культура. Кризис теологии как академической дисциплины и церковного инструмента исследования знаков времени усугубляется некритичным и импровизированным применением критериев и сроков, предписанных Болонской декларацией о гармонизации европейского высшего образования. В результате этого процесса институциональной уравниловки, при отсутствии каких-либо усилий по определению особенностей науки о Боге, академическое богословие видимым образом теряет солидность. Это проявляется и в сокращении продолжительности обучения до трех лет, и в последовательности и приоритетности дисциплин. Например, патристика переведена в разряд факультативных предметов. К этому можно добавить падение престижа шестнадцати богословских факультетов, о чем свидетельствует рост числа абитуриентов со средним образованием, уровень которого с каждым годом все плачевнее. Такое положение дел изначально отражается на всех усилиях по передаче столь сложных знаний, какими являются богословские дисциплины. Иначе говоря, в настоящее время мы находимся на перепутье, в серьезности и значимости которого лишь очень немногие отдают себе отчет . От того, насколько богословие будет включено в церковное и академическое пространство, зависят возрождение экзегетически-катехизических усилий, а также воплощение кабинетного богословия в жизни приходов.
Молчаливое оспаривание на практике майевтической функции богословия представляет собой одну из непосредственных причин «катехизической амнезии» и, следовательно, почти полного исчезновения категории катехизаторов, ввиду отсутствия оглашаемых. Вместе с этой утратой приходится констатировать, как уже было сказано выше, атрофию сознания мирян относительно их роли в миссионерском делании Церкви, а также сужение сакраментальной иерархией и монашеством перспективы для мирян. Иными словами, в результате прекращения катехизации как средства общения и диалога дело дошло до обоюдной немоты, которую в недостаточной мере компенсирует литургический «Аминь». (…)
Все эти реалии указывают на то, что вопрос о внутрицерковном общении и свидетельстве Церкви миру - это не только богословская проблема, но и проблема менталитета. Здесь речь идет не только о менталитете сакраментальной иерархии, начиная от приходов и монастырей и заканчивая епископами. Часть ответственности лежит на самих мирянах. Многие жалуются, что церковь сделала то-то или того-то не сделала, и при этом забывают, что, на самом деле, большинство церкви составляет не духовенство, а миряне. Все мы вместе - миряне и клирики - составляем Церковь Христову. Тот факт, что мы зашли в нынешний тупик, столкнувшись с дефицитом доверия и нетерпимостью к критике и любому предложению, стремящемуся к конструктивности, не в меньшей степени является плодом менталитета мирян, который напоминает менталитет электората по отношению к постоянно разочаровывающему политическому классу. Однако между этими двумя менталитетами столь же очевидно одно принципиальное отличие. Если в основании демократической политики лежит принцип делегирования полномочий (…), то церковная жизнь характеризуется синодальностью - в том смысле, что вся церковная общность полноценно участвует в литургических актах, в исповедании и отстаивании веры.
Возвращение к обсуждению богословия лаиката, в конечном счете, означает столь же приветствуемое возвращение к вопросу о пастырском и миссионерском динамизме всей Церкви . Богословие мирян - это вовсе не синдикализм, переведенный на религиозные термины. Это и не учебник по формированию сект или по атомизации. Если богослов, будь он мирянином или нет, занимается лаикатом как вопросом экклезиологии , это означает заботу о том, чтобы Церковь как общность верующих оставалась верной своему призванию - воплощать и являть в истории, пусть и несовершенным образом, преддверие Царства Небесного. При этом следует противостоять искушениям падшей природы, самым сильным и притягательным из которых является желание власти и ее узаконивания через введение дополнительной иерархии. Ставящая в центр незаменимое присутствие Господа Иисуса Христа на Евхаристии, трудящаяся в духе Его апостолов, передающемся через епископское преемство, при содействии священников, диаконов, монахов и мирян, церковная община уклоняется, таким образом, от подчинения другим силам или интересам, направлениям мысли или идеологиям. В этом самая суть христианской свободы. Ведь известно, что свобода в христианстве подразумевает незамутненный и неискаженный, неподверженный манипуляциям доступ к Истине (Ин 8, 31). Только такая свобода бережет нас от плена страстей (и своих собственных, и других людей, в том числе из общины верующих, особенно тех, кому были вверены более высокие служения). Только такая свобода дает нам духовно предвкусить ту радость, которую знали Адам и Ева до грехопадения и которую мы через Христа, при содействии Святого Духа и по ходатайству святых, ощутим в полноте перед Отцом.
Свобода общины верующих находит свое отражение в ее единстве, которое невозможно сравнить с какой-либо другой формой сплачивания или объединения. Это единство поддерживается и углубляется через постоянное общение, через «Аминь!» и «Аксиос!», а также через вопрошание друг к другу: «Что ты хочешь этим сказать?» Катехизация, наряду с другими формами познания, понимания и социализации в общине, делает неоценимый вклад в это единство в диалоге. Иконостас для стоящих перед ним верующих не является непроницаемой стеной, непреодолимым барьером. Точно так же священник или епископ, обращенный лицом к народу Божьему в храме, имеет дело вовсе не с некой компактной, безличной массой, лишенной каких-либо особенностей. Миряне - молящиеся, задающие вопросы, слушающие душеполезное слово (которое отвечает их ожиданиям и переживаниям) - являют собой иконостас, обращенный к этому миру. В нем духовенство видит отражение мира в его способе его существования, в его поисках, надеждах и отчаянии. Опыт исповеди дополняется этим общинным опытом, в котором каждый мирянин, не теряя своей индивидуальности, являет свидетельство о мире в его совокупности. В конечном счете, в этом состоит пророческое призвание мирян - собирать, создавать пространство диалога, находить точки пересечения того, что в мире сем обречено существовать параллельно.
По мере того, как мирянину передаются и изъясняются основы веры, по мере того, как он их усваивает, он превращается из носителя духа мира сего в Церкви в того, кто являет Церковь в мире сем. Таким образом, катехизический диалог познания через веру не имеет своей конечной целью полное раскрытие таинственного устроения Церкви, которая до Страшного суда остается чудесным богочеловеческим присутствием в мире, подобно присутствию Иисуса Христа, Сына Человеческого, в Палестине времен Понтия Пилата. Конечная цель всех изъяснительных усилий, прилагаемых Церковью, и усилий понимания, совершаемых верующим, заключается в том, чтобы передать как можно больше из гармонии и глубины церковной общины этому обезумевшему миру. Иными словами, катехизация не является неким ритуалом инициации, существующим самим по себе и ради самого себя. Это не эзотерический механизм, но школа подготовки к свидетельству в тварном мире. Повторюсь, у нас не может быть подлинной миссии без подлинной катехизации. Это все равно, как если бы апостолы были посланы в мир без того, чтобы следовать за Христом на всех путях Его земной жизни и получать Его ответы на свои вопросы, пусть даже отчасти, «как бы сквозь тусклое стекло».
Если говорить конкретно, какой могла бы и должна быть роль мирян в непрерывной катехизации Церкви? Прежде всего, мы могли бы подумать над тем, чтобы восстановить категорию катехизаторов-мирян на приходах. Так же, как у нас постепенно появились на приходах социальные работники. Хотя в подлинном экклезиологическом смысле, у нас должны быть диаконы, которые дополняли бы свое диаконическое служение филантропией, сакраментальную функцию со служением в прямом смысле этого слова. Точно так же нам следует восстановить центральную роль lec¬tio divina, которая заполняет пространство между двумя литургическими актами. Сколько мы бы ни критиковали другие конфессии и деноминации и сколько мы бы ни гордились красотой нашей Церкви (прежде всего, в эстетическом плане), мы не можем не признать, что, помимо богослужений, мы зовем мирян лишь на уборку или на иные подобные этому послушания. Несмотря на то, что понятие «литургии после Литургии» закрепилась в православном богословии, стремление продлить дух литургии в повседневной жизни воплощается очень слабо. Как мы можем еще надеяться на серьезное воплощение православной культуры в нашей каждодневной жизни, если мы не делаем шаги навстречу этой повседневной реальности?
Кроме того, катехизаторы не являются конкурентами преподавателям религии. В одном и том же человеке могут гармонично сочетаться две ипостаси - церковная и схоластическая. Как уже отмечалось, в этом смысле урок Закона Божьего может быть продолжением церковной огласительной беседы, конкретизировать органическую связь между этими двумя пространствами, которые вмещает в себя учащийся-оглашаемый. Если мы готовим на богословских факультетах только будущих священников, будущих преподавателей Закона Божьего, социальных работников или иконописцев, этот факт не исключает того, что нам удастся в ближайшее время создать основу для подготовки катехизаторов, т.е. миссионеров Церкви. Возможно, в долгосрочной перспективе это является единственной - академической и церковной - причиной, по которой содержится такое большое число богословских факультетов. Однако для достижения этого нам следует переосмыслить взаимосвязь между академическим богословием и богословской жизнью приходов. Это не может быть возложено исключительно на духовенство, на тех, кому из-за их пастырских обязанностей не хватает времени ни на что другое. В дополнение к тому, миряне, получившие богословское образование, могут продолжать это дело и, под руководством священника и по согласованию с приходским советом, инициировать особые формы катехизации.
Наконец, наличие катехизаторов на приходах, богословов, которые остаются мирянами, в том числе певчих на клиросе, позволило бы решить проблему адаптации церковного языка к восприятию и менталитету человека XXI века. У нас нет никаких оснований бояться слова «адаптация», поскольку об этом действии говорится во всем святоотеческом предании, от адаптации иудейского культа к христианскому до адаптации культурной терминологии эпохи к содержанию нового учения. Если говорить кратко, восстановление динамического смысла понятий катехумена и катехизатора позволит включить церковь и мир в активный и подлинный диалог, выходящий за пределы салонной фразеологии (…) В ответ на это, и мир перестанет видеть в церкви только некую структуру, состоящую из профессиональных служителей, но увидит в церкви общность людей, быть причастным к которой означает великую честь, даже если ты мирянин.
Пожалуй, не стану приводить дополнительные аргументы. На мой взгляд, румынский богослов-канонист Ливиу Стан (1910 - 1973) был руководим пророческой интуицией, когда написал следующее:
"Я убежден, что Церковь не может в полной мере являть свою жизнь, если ее члены связаны и обездвижены. Являть жизнь возможно только через тех, кто свободен и активен. Всякое действие, направление на оживление и преобразование в Церкви, не может предприниматься и вдохновлять на труд иначе, как через освобождение ее связанных членов. Это означает признать их права и реальное их положение в Церкви, включить их в совместное делание. По моему убеждению, всем верующим надо предоставить всю свободу и все права, которые им причитаются. [...] В противном случае Церковь никогда не будет живой, но лишь будет постоянно прозябать".
Он выражает то же опасение и озвучивает то же предупреждение, с которым выступал в свое время св. Григорий Нисский в своем «Большом огласительном слове» - первом крупном трактате для катехизаторов:
«И, как в светильнике, когда фитиль объят огнем, если кто, не имея сил погасить пламя дуновением, примешает к маслу воду, то этой выдумкой ослабит пламя, так и сопротивник, обманом примешав к человеческому произволению порок, сделал так, что стало угасать и ослабевать благословение, с оскудением которого по необходимости входит противоположное».
Иллюстрация: Marius Ghenescu, tabor-revista.ro