Батя
Пашкина жизнь, такая знакомая и понятная, упала в пыль возле дома и рассыпалась, смешавшись с окурками и осыпавшимися пожелтевшими августовскими листьями.
Он хорошо закончил школу и сдал экзамены в Политех на геолого-разведывательный факультет. Сколько себя помнил, Пашка всегда хотел быть как отец, геологом. Мечтал уйти с ним экспедицию. Отец не вылезал из командировок, Пашка хотел себе такой жизни рядом с батей.
Батя, так уважительно Пашка называл отца, всегда был для него Кутузовым и Большой медведицей, на которую настроен тонкий юношеский компас. Батя сказал, решение принято, на этом всё.
Пашка позвонил из институтского телефонного автомата домой и с щенячьим восторгом в ломком баске подростка, обрадовал родителей, что да, поступил, да, со стипендией и да, с военной кафедрой. Будущее рисовалось прозрачным, счастливым и ясным, как сам август.
Батя велел не торопиться, отметить с друзьями это дело. Но разве ж мог Пашка отмечать с друзьями, если дома ждёт батя, только вчера вернувшийся из очередного похода. Рванул домой.
Отца застал в дверях у подъезда. Он таскал в служебную Ниву баулы с вещами. Увидев счастливого Пашку, поморщился.
- Хотел успеть до твоего прихода, - процедил он и подвинув плечом сына, закинул очередной баул в машину.
Пашка ещё не понял. Не мог понять. Таращился на деловито снующего отца, пока тот не прикрикнул на него, чтоб помог, вместо того, чтоб стоять фарфоровым слоном.
Как зачарованный, Пашка зашёл за отцом в подъезд и поднялся в квартиру. Возле порога ещё валялись какие-то мешки и коробки. Он перешагнул их и заглянул в комнату.
- Мам, - осипшим внезапно голосом позвал Пашка.
Тонкий всхлип послышался из кухни. Мать, расплывшейся квашней, сидела на табурете в домашнем халате с криво застёгнутыми пуговицами. Початая чекушка стояла на столе. Пепельница, полная окурков, завершала декорацию.
Вот тут Пашку окончательно накрыло. Он выскочил на улицу. Лицо перекосило, глаза, полные туманной растерянности, ничего не видят, потные ладошки судорожно теребят подкладку карманов.
Пашка не мог говорить, горло перехватило шершавым обручем и передавило. Он задыхался.
- Как? Ты? Можешь? Нас? Бросить? Я же не смогу. Без тебя. Батя.
- Я хотел сделать это ещё восемнадцать лет назад, но твоя мать, ушлая баба, решила меня удержать и забрюхатела тобой. Сегодня все мои обязательства закончились. Ты взрослый. У тебя стипендия. А матери твоей я ничего не должен.
- Всю твою жизнь и даже дольше, я люблю другую женщину и не мог к ней уйти. Теперь всё. Я свободен. И я не хочу никого из вас видеть. По крайней мере, сейчас.
Машина уже давно скрылась за углом, а Пашка всё еще не мог сдвинуться. По спине метались колкие мурашки. Липкая пелена перед глазами спадала, он видел тот же август. Только это был уже совсем не тот август и не та жизнь. Это была какая-то чужая жизнь, которую он не знал и не хотел.