НЕ ЗАБЫТЬ ЗАВЕТ ИМПЕРАТОРА ПАВЛА. По материалам дневника поэта Рюрика Ивнева
Владимир Монахов. "Павел I". 2002
В эту наступающую ночь с 24 на 25 марта (по старому стилю с 11 на 12) марта 216 лет назад в 1801 году в результате заговора в Михайловском замке в собственной опочивальне был злодейски убит Государь Император Павел Петрович, став предтечей царя-мученика Николая Александровича с семьей.
Убиенный император Павел Первый сразу же стал почитаться в народе как мученик царского престола, как небесный ратоборец против революционной стихии. На его гробе происходили чудеса и исцеления, с его именем связаны пророческие знамения и видения.
Недавно я прочел удивительное свидетельство о том, как за два месяца до "отречения" Императора Николая Александровича Павел Первый несколько раз являлся поэту Рюрику Ивневу, о чем тот сам записал в своем дневнике, недавно расшифрованном и опубликованном.
Рюрик Ивнев (1891-1981) - известный русский поэт серебрянного века, прозаик, драматург и мемуарист. В 1917 году вместе с А. Блоком и В. Маяковским пришёл в Смольный и стал секретарём А.В. Луначарского. В 1920 году возглавил Всероссийский Союз поэтов. В дальнейшем отошёл от политической деятельности и занимался творчеством и журналистикой.
Ивнев никогда не был идеологом революции, никогда не воспевал ее идеи и идеалы. Он был лириком и руководствовался исключительно сердечным наитием. Его дневник раскрывает ощущение надвигающейся беды над Россией, как стихи этого времени.
Характерна его следующая запись 1916 г.:
Когда вижу забитых и испуганных людей, мне становится стыдно за свой вечный покой. Сейчас увидел барышню чуть-чуть горбатенькую, славненькую. Так хотелось бы, "чтобы ей было все хорошо". 30 сентября.
Ощущение тревоги посещает поэта при взгляде на небо и облака:
11 октября. Взглянул на серебряные облака, взгромоздившиеся на небе (это было днем) и подумал о “будущем”. Господи, Господи, не оставь меня.
Поэта переполняют вопросы о грядущем:
19 ноября, после вечера в университете.Что делается! Что делается! Боже мой, что будет с Россией?
В свои 25-ть лет он думает о смерти:
23 нояб. ночь с 22-го нояб. Дома. Ведь не страшно же засыпать, почему же страшно умереть?..
Ему верующему стало трудно и стыдно перекреститься:
26 ноября вечером. У часовенки на Моховой встретил группу молодежи (вероятно из Тенишевского шли после лекции). Хотел, как всегда, перекреститься, и стало вдруг перед молодежью “стыдно”, неловко. И рука не поднялась. И почему я думал, что “молодежи” была бы смешна и жалка крестящаяся рука?
Запись 5 декабря состоит всего из трех слов:
"Господи, не оставь меня!"
Его душа жаждет подвигов:
"6 ½ ч<асов> вечера Васильевский остров. 14 дек. Теперь для меня стало ясно, что единственное спасение мое - пойти пешком по России и утешать несчастных и обиженных. Господи! Господи! Господи! Укрепи меня! Дай мне силы выполнить мою волю и прибавить хоть одну душу к сонму Ангелов Твоих!"
На фоне этого желания его поражает всеобщее ликование в обществе о убийстве Распутина:
17 дек. Вечер. Дома. Все радуются убийству Распутина, ликуют, а я спать не мог всю ночь. Не могу, не могу радоваться убийству. Может быть, он был вреден, может быть, Россия спасена, но не могу, не могу радоваться убийству.
Все эти переживания в чувствительной душе молодого поэта неожиданно соединяются в образе убиенного Павла Первого. В его творческом сознании рождается замысел рассказа, который он кратко записывает в дневнике:
"23 дек. Рассказ: фантастический, вроде “Носа”.
В Петербурге чиновник добился должности, "состоящего при Павле I". Вся должность состояла в том, чтобы в парадной форме каждый день приезжать к гробнице Императора и находиться в ней 5 часов, причем всё это делается тайно от посторонних. И вот наступают беспорядки (революция) и чиновника (в форме времен Павла) тянут уличные хулиганы по петербургским улицам. Ветер, снег, букли развеваются, парик падает, он лепечет: “Ваше Величество! Ваше Величество!” Его считают сумасшедшим, бьют, смеются, а он все лепечет: “Государь батюшка Павел Петрович! Спаси меня!"
Самое поразительное, что до революции остается всего лишь два месяца.
Образ "бедного Павла" так глубоко проникает в душу поэта, что император является ему во сне, который поэт подробно записывает в дневнике:
Сон (ночь с 23 на 24 дек.).
Огромное пространство, всюду синие твёрдые куски атмосферы. Идешь, и хрустит под ногами, как стекло. Чувствуется, что все это происходит там, наверху, в воздушных пространствах. И вдруг идет навстречу мне страничек, и в нём я узнаю Императора Павла. У него над головой сияние, и весь он тихий и светлый, и грустный... Я молча падаю на колени, и слышу как хрустят синие твёрдые кусочки атмосферы. И вдруг всё меняется, то - есть все остается голубым, но вокруг уже не “твердый воздух”, а море, и Император идет по морю прямо ко мне… Он указывает на венец, сияющий вокруг его головы, и говорит: “Сим победиши”, - и я уже ничего не слышу, только чувствую, будто он и не говорил мне, а внушал это “Сим победиши”.
И снова всё исчезает, и я уже иду один по широкой дороге и сознание такое, что я под Москвой, и будто вокруг меня много народа, а я всем говорю: “Всё будет хорошо, всё будет хорошо, Павел печется о вас, святой Павел печётся о вас - и как только я произношу “святой Павел”, как мне становится вдруг так хорошо, светло, и, поднимая к небу глаза, я встречаюсь с его взором, тихим, светлым. Ощущение такое, будто он руководит мной, и показывает мне куда идти, и я всё куда-то дальше, дальше иду и кому-то <нрб> и кому-то говорю о Павле тихом и светлом, а он направляет меня всё дальше и мне так светло.
Но меня потрясающее впечатление произвел этот сон.
Я утром был у гробницы Павла и долго стоял там в тишине и светлом покое…
Государь открывает поэту свою святость и указывает на крест как символ победы, подобно тому как он явился святому царю Константину.
Видение императора Павла повторяется в тот же день накануне Рождества Христова:
24 дек. Днем дома. Снова видел во сне Императора Павла. Он обнял меня и молча указал на большую дорогу. Мы стояли где-то наверху, на чем - не знаю, но нам были видны сверху деревушки и города, и огромная белая дорога (пыль? Или снег?) И над головой у него было сияние… Что мне делать? Что мне делать? Я ясно чувствую, что со мной совершается что-то новое и восхитительное. Но вместе с тем тревожное… Я хочу пойти к настоятелю Петропавловского собора и рассказать ему обо всём…"
Поэт чувствует, что его сны носят какой-то чудесный характер и он желает свидетельствовать о святости и откровении императора Павла. Пошел ли Ивнев к настоятелю Петро-Павловского собора? Записал ли свое видение в книгу чудес императора Павла? Мы не знаем. Но главное, что он записал это в своем дневнике. И это сохранилось.
Последний сон-видение были открыты поэту уже после Рождества на Святках за три дня до начала трагического 1917 года, который полностью изменить бытие Русской земли.
"1916. 27 дек. Большой пр. Петерб. Стороны. (Сон с 26 на 27 дек.).
Снова тот же сон, снова светлый, тихий с сиянием вокруг головы предстал передо мной Павел… Я падаю на колени и спрашиваю: “Что мне делать? Что делать?” Светлое лицо Павла немного насупилось: “Или ты не понимаешь, что надо тебе делать. Или жизни своей ты не хочешь посвятить мне, как я посвятил жизнь своему народу”. Я чувствую, как мне делается больно и грустно, я хочу что-то сказать, спросить, но ничего не могу выговорить. И такое ужасное состояние, хочется кинуться к Павлу, поцеловать его руку, его лоб, над котором видно сияние, и точно окаменение напало. Ничего не могу сделать, не могу пальцем пошевельнуть… Вдруг Павел совсем близко подходит, наклоняется и задушевно так говорит: “Скажи своему государю, что он и Россия будут спасены через меня, ступай во все концы России и беседуй обо мне и прожигай живым словом людские сердца. Понял теперь? Теперь понял? И эти последние слова прозвучали для меня так явственно, будто не во сне мне их говорят, а наяву. Проснулся - было еще темно."
Рюрик Ивнев полностью погружается в чтение жизни императора Павла, проникается его духом, становится как бы его верноподанным, желает послужить ему и России, также как послужил сам император Павел.
27 дек. Перечитываю жизнь Павла Петровича. Я бы всё отдал за него, всё отдал. Читаю с душевной болью о его горестях и ясно, ясно виден мне его светлый непорочный лик. Как его замучили! Ведь каждый день его жизни - был трагедией. Сколько мучений. Сколько мучений на одного человека!
На этом откровение закончилось. Более император Павел никогда не напоминал поэту о себе. Все, что он хотел сказать и открыть, он сделал.
Далее в 1917 году последовали страшные события революции, "отречения", жестоких революционных расправ, деградации общества...
Поэт блуждает во тьме времени. Те потрясения ,о которых предсказывал Павел I, поэт вскоре увидел своими глазами:
22 фев. На улице революция. Дума распущена, но постановила не расходиться. Войска присоединились к народу. По улицам разъезжают автомобили с вооруженными солдатами с красными флагами. Толпа кричит “ура” и машет шапками. Рабочий объясняет собравшейся толпе, что он с утра до ночи работает, а его семья умирает от голода.Что будет? Что будет дальше? Господи, Господи, спаси Россию, Господи, Господи, спаси Россию, сделай так, чтобы молодая Россия вышла в светлое море без крови, без ужасов. В сумерках тускло горят фонари, толпы народа всюду. И кто мог подумать, и кто мог подумать? Господи, спаси Россию.
Но вот наступает развязка:
3 марта 11 ч. 40 м. ночи, перед сном. Государь отрекся от престола в Пскове, 2 марта в 3 ч. дня в пользу Михаила Александровича. М.А. отрекся в пользу народа. На улицах радостно и спокойно. Господи, спаси Россию.
Как это понять? Как это пережить? С кем быть?
5 марта, утром до чая. Мне кажется, что я вижу сон: Романовых нет… Исполнительный Комитет… Учредительное Собрание…Совет рабочих и солдатских депутатов… О, если бы Россия вышла здоровой и обновленной!
Боже, Боже, помоги России.
И вот здесь происходит измена. Поэт, как будто забывает о явлении ему Павла I, о его завете служить царю. Революция лишает человека разума и Рюрик Ивнев записывает в дневнике:
5 марта утро. Всей душой рад революции. Рад свержению Романовых. Они, конечно, к гибели вели Россию. Об этом нет двух мнений.
Как следствие этой измены поэта посещает другое мерзкое и гадкое видение:
Сон (ночь с 10 на 11 марта)(очень неприятный). Я стою в нашей ванной комнате и полощу рот. Вдруг на дне ванны вижу какое-то насекомое, среднее между тараканом и кузнечиком, и всё оно бегает, всё оно мечется, по свинцовым бокам ванны. Я думаю: не изо рта ли выпрыгнула эта дрянь. Я чувствую, что изо рта и вытягиваю изо рта какую-то тянущуюся вязь и оказывается, что это - ножка таракана.
Поэт радуется ветру революционных перемен, лишь в глубине души предчувствуя все страшные ее последствия:
11 марта утро до кофе. Я рад, что пала династия Романовых, я в восторге от того (зачеркнуто). Сегодня из контрольных зал выносили портреты Александра III, Николая II, Алексея. Я встретил эту процессию в контрольном дворе, когда шёл за маслом. Сторожа лениво волочили портреты, мальчишки кричали, кричали… и мне вдруг стало так грустно. Я всегда ненавидел эти казенные портреты, опошленные участками, казенными домами и т.п. учреждениями. А тут вдруг стало грустно…
Насмотревшись ужасов революции поэт записывает:
Ночь с 4 на 5 апреля. Нет ничего ниже человеческой породы. Эта самая мерзкая и самая ужасная живая тварь, населяющая землю, потому что в человеке соединены сознательность, которой лишены животные с мерзостностью, (зачёркнуто), с обезьяньей пакостностью. Вот уж “пакостные обезьянки” эти люди, лучшего названия и не придумаешь для людей.
Не проходит и трех месяцев, как все иллюзии относительно революции развеиваются:
Троицкий мост 22 мая 11 часов вечера.Сколько злобы в человеческом сердце. Наряду со всякими “аттракционами” в саду Народного Дома выставлена кукла-силомер, изображающая Распутина. За 5 или 10 коп. желающие бьют куклу пол голове и узнают “силу удара”. Когда я увидел эту куклу, я даже не изумился. Я так привык к людской мерзости. А сейчас еле пишу об этом. Точно на ручке пудовая гиря и дышать трудно: воздуха нет! Где милосердие. Где “христианство”? Боже, Боже! Он умер. Чего же его еще мучить? Своей смертью он уже искупил все свои великие грехи. Так, где же это человеческое в человеке? И как мне стыдно, что это случилось в России, в православной России.
Или такой пассаж:
30 мая белая ночь.Разве мы мало встречаем пьяных людей? Разве мало пьяных солдат в городе? Странно увидеть в трамвае пьяного офицера, болтающего с солдатами (насмехавшимися над ним) и стало вдруг физически больно. Запела старая кровь. Завизжала старая кровь! Умереть, умереть (так оно и будет, ведь рано ли, поздно ли) и не видеть этих человеческих гадин, и ничего, ничего не видеть, вот только разве море, да воздух, да лес, да поле. О, лишь бы не было людей... Когда я смотрю на толпу людей, мне сейчас же представляется куча муравьёв, копошащихся, суетящихся, только муравьев, злобных, хищных и право унизительно даже думать, что Христос мог носить облик человека…
Поэт, предавший царя, впадает в страшное отчаяние:
20 авг., ночь на 21 авг. Дома.“Была Россия, и нет России” (слова юноши рабочего вагоновожатому) я услышал и…
27 авг. Цирк “Модерн”.Как не вертись, от души не отвертишься. (В.В. Одоевский. Русские ночи. Ночь вторая.) Эти слова долго стучались в мой мозг.
30 авг. Днем.Всё сморю на “публику” (в трамваях, на людных улицах). Если это - Россия, то пусть она гибнет. Такой никому не надо.
Наконец, в поэте происходит переворот. Ужасы революции неожиданно толкают его в объятия Бога. Он делает судьбоносную запись ,как будто вспоминая завет государя Павла о жертвенном служении вере, царю и отечеству:
31 авг. Решился на этот шаг (Как я волнуюсь!). О, Господи, Господи, молю Тебя, помоги мне осуществить моё решение. Господи, молю Тебя, услыши меня!
Я подавлен событиями: режут, убивают, жгут… Последнее событие вывело меня из равновесия (меня осенило, лучше этого слова не придумаешь), я весь как-то внутренне загорелся, (тихо засветился), будто я фонарь и во мне зажгли восковую свечку, это было на Симеоновской улице, почти на самом углу Литейного проспекта.
В Выборге обезумевшие солдаты, избив генералов и офицеров, сбросили их с Абосского моста (человек 20). Доктор Флеминг мне рассказывал (он был там в это время) что солдаты даже в воде добивали их поленьями (слово зачёркнуто) головешками. Голова кружится! Грудь сжимается! Боже! Боже!
Я решил идти в монастырь послушником и взять на себя послушание ходить по казармам и рабочим кварталам, умоляю (как могу) людей сохранить в себе человеческие чувства и не опьяняться кровью. Господи! Господи! Молю Тебя, умоляю Тебя, дорогой Господи, помоги мне на этом пути, направь меня, помоги осуществить (практически) то, чем горит вся моя душа, не охлаждай её страстного жара! Молю Тебя, Господи, будь со мной и во мне!
Рюрик Ивнев решает осуществить свое намерение и поступить послушником в Александро-Невскую лавру, приходит на прием к митрополиту Вениамину Петроградскому, а потом к его заместителю викарному владыке Геннадию:
Александро-Невская Лавра. Мостик. 3 сент. Постучался в келью иеродиакона Вениамина (первую попавшуюся дверь). Вышел он - здоровый, красивый “видный”. Заспанное лицо.
- Что угодно?
Я кратко объяснил.
Что-то ответил, не помню, но очень сухо, (ну, как швейцар министра надоевшей “вдове в трауре”). Главное казённо.
Завтра в 10 утра буду у митрополита Вениамина. Посмотрим, что будет там.
Направил к швейцару митрополита (в митрополичьи покои). Прихожу. Швейцар тоже “сухо” лаконичен: “Митрополита нет”. Но вдруг - полная перемена. “Ах, вот, подъезжает карета митрополита”. Сгибаясь, бежит отворять дверь. Входит Владыко (бодрый, приятен лицом). Я низко кланяюсь... Я вдруг почувствовал неприятное ощущение (дурной вкус) от воспоминаний моего низкого (почти унизительного) поклона митрополиту, напрасно я себе внушал, что я поклонился не лицу, а духу - “дурной вкус” проходил…).
Опять банальный вопрос “Что угодно?”. Снова объяснение (“хочу поговорить по делу, касающемуся многих людей, не личному). Принять сейчас не могу. Приходите завтра…
-Когда?
-К десяти…
Приём довольно сухой (но лицо очень приятное и этим всё сглаживается).
Завтра иду к 10-ти. Посмотрим, что будет… Прихожая митрополичьих покоев. (Александро-Невская Лавра).
3 сент. днём. Без пяти минут десять был в покоях митрополита Вениамина. Говорю швейцару: “Владыко назначил мне сегодня к 10-ти”.
Швейцар: “Владыки нет”.
Я: “Как же он назначил час?"
Шв.<ейцар>: “Уехал в Москву на Церковный Собор”.
(Не знаю (ломаю голову), знал ли он вчера, назначая мне “аудиенцию”, что его не будет, или уехал неожиданно. Если знал - то страшно прямо подумать какая это гадость. Хотя он не знал, кто я и что я и зачем мне надо к нему - это всё равно, всё равно ужасно. Или я наивен! (в 25 лет-то!) и “они” такие же “чиновники"…
4 сент., ночью.
Узнав об отъезде митрополита, я направился к викарному - епископу Геннадию. Звоню. Открывает (через минуты 3-4) красивый мальчик. Викарного не оказывается дома. Очень вялые ответы. Я настаиваю. Я почти требую. Мне необходимо его видеть. Тогда мальчик (лет 15,16) выходит на лесенку (каменную, ведущую к аллее) и говорит:
- Вот и он.
- Где?
- Вот, идёт по аллее, у входа в покои Владыки.
Я бегу (буквально) за ним. Догоняю. Геннадий идёт с каким-то чиновником (гладеньким неприятненьким). Доносится фраза чиновника: “Сейчас надо идти на службу, у нас теперь (ирония) социалистический трудовой день, шестичасовой, был с 12 до 5, а теперь с 11 до 5-ти”. Я подхожу к Г. и говорю: “Я прошу Вас принять меня”. Г. (раздражённо, но вежливо, даже не раздражённо, а недружелюбно):
- Я вас не могу принять на панели. Пожалуйте ко мне. Я сейчас приду. “Боже! Боже! Сколько недружелюбия, сколько недоверия, сколько препятствий, - но я сжимаю пальцы и думаю, - буду твёрдым, буду твёрдым”.
Через несколько минут Г. вернулся, принял меня и был очень любезен, доброжелателен, сердечен, хотя из разговора я понял ясно, что он слишком неодобрителен к революции и не по-христиански настроен. В общем - впечатления никакого. Пустое, официально-радушное. Толстокожее... Ну, словом, - “чиновник” и всё!"
После такого приема поэт так и не стал послушником, не принял постриг в Лавре. Через два месяца 25 октября произошел революционный переворот. Рюрик Ивнев пришел в Смольный, написав такие революционные стихи:
Довольно! Довольно! Довольно
Истошно кликушами выть!
Весь твой я, клокочущий Смольный,
С другими - постыдно мне быть.
Об императоре Павле он больше никогда не вспоминал.
О нем в эту ночь вспоминаем мы, чтобы не забыть его завет...
Весь дневник можно прочитать здесь:http://magazines.russ.ru/kreschatik/2008/2/ru26.html