ТРИПТИХ СКАНДАЛА, КОТОРЫЙ НЕ СОСТОЯЛСЯ
I.
Воспроизводимый далее - во второй части «триптиха» - текст о книге Марка Розовского «Дело о “конокрадстве”» \М. «Вагриус»,2006\ - мое вступительное слово на презентации этой книги в «Литературной гостиной Союза писателей Москвы» 23 ноября в Малом зале Центрального Дома литераторов. Поначалу и в мыслях не было распечатывать его ни в «Живом журнале», ни тем паче в прессе. Но едва объявление о презентации появилось в календарном плане ЦДЛ за ноябрь месяц, как в дирекцию Дома потек из Петербурга широкий поток протестов, как правило, коллективных. Он и вынудил заранее написать вступление, чтобы, вопреки обыкновению, зачитать его по писанному. А после презентации - озаботиться тем, чтобы вынести зачитанное за стены ЦДЛ.
Против чего протестовали авторы индивидуальных обращений и коллективок, кого и за что осуждали, чего требовали? Не стесняясь резких, зачастую попросту грубых выражений, негативно оценивали книгу М. Розовского. Как потом выяснилось, не книгу даже, а ее первую главу «Театральный человек», которую действительно знали по журнальной публикации в «Новом мире» (№7 с.г.).
Но, нимало не смущаясь, что знают лишь одну главу из четырех, упорно вели речь в целом о книге, которую еще не успели и не могли успеть прочесть. Считали, что дирекция ЦДЛ поспешила предоставить ответственную трибуну для презентации. Не требуя впрямую отменить ее, намеренно настраивали задуманное обсуждение на скандал, не совместимый с духом «Литературной гостиной» как свободной творческой лаборатории писателей-профессионалов, разбирающих литературные труды, по преимуществу книжные новинки друг друга.
Создавалось твердое впечатление, что до лабораторных установок «Литературной гостиной» протестанты не снисходили. Ругательски обругать, запятнать, заклеймить любой ценой - их самоцель. А там - трава не расти: затопчем «по закону табуна».
«Позор. Вы оклеветали великого режиссера Георгия Товстоногова. Вы в своей писульке все наврали. Стыдно. - Чемпион мира по шахматам Марк Евгеньевич Тайманов»…
Постановщик Александр Белинский: «Возмущен презентацией книги Розовского, оскорбляющей память великого русского режиссера Товстоногова»…
«Многолетние поклонники БДТ» профессор Л.Лебедева, академик РАМН Р.Лебедев: «Десятилетиями накапливая яд, не создав ни одного шедевра, решили о себе запомнить. Взбудоражив низменные чувства толпы, оклеветав великого мастера… Ваши вирши читать надо в противогазе…»
«Участники спектакля Георгия Товстоногова «История Лошади»» и не иначе как «весь коллектив БДТ имени Товстоногова»: «Считаем невозможным ставить рядом два имени - великого мастера Георгия Товстоногова и осквернителя его праха». И - «Еще раз подтверждаем всем участникам презентации Розовского, что его пасквиль абсолютная ложь и клевета… Розовский автор идеи и неполноценной пьесы…» Подписантов обоих протестов открывает Олег Басилашвили. За ним - Г.Штиль, Ю.Мироненко, художник Э.Кочергин.
Согласитесь: что-что, а нескрываемая ставка на скандальную разборку, свару, склоку явно вычитывается в этих протестах, словно бы и сочиненных, судя по лексике и стилю, одной организующей рукой. Предотвратить намечаемый скандал, направить предстоящий разговор о книге М.Розовского - о книге, а не о журнальной публикации одной из четырех глав! - в приличествующее «Литературной гостиной» творческое русло и должно было мое вступление. Привожу его слово в слово.
II.
Начну с мотива личного, биографического…
В своей жизни я испытал два главных театральных потрясения. Конечно, их было больше. Но эти - самые-самые. Памятны так, словно я пережил их вчера. И оба в Большом драматическом театре, который заслуженно носит ныне имя его создателя Георгия Товстоногова.
Потрясение первое - «Идиот». Второе - «История лошади».
Зная в общих чертах предысторию «Истории лошади», которую Марк Розовский и не таил, но о которой я был наслышан вовсе не от него, поскольку не был с ним знаком в ту давнюю пору, я так дорожил пережитым у Товстоногова потрясением, так боялся расплескать его, что долго не шел на «Историю лошади» в театр «У Никитских». Пошел лишь тогда, когда стало неудобно не идти.
С Большой сцены БДТ вошли в меня, зрителя, и стихи Юрия Ряшенцева, запавшие в память на всю, как оказалось, «оставшуюся жизнь»:
Мироздание! Чье же ты слово,
Если нет у творца твоего
Ничего беззащитней живого,
Беспощадней живых никого.
С той товстоноговской премьеры не тускнеет и знаково обобщенный образ табуна как стадной толпы, также неотделимый от строк поэта:
Будешь странным - будешь битым
По закону табуна.
Надо ли добавлять что-либо еще, объясняя особый интерес к книге Марка Розовского?
Я благодарен автору за то, что он доверил мне прочесть ее еще в рукописи. Читал с карандашом в руках, оставляя на полях суждения, пожелания, предложения. Когда заново читал сейчас тот же текст по вышедшей книге, большинство из них не всплыли в сознании. То ли потому, что рукописный и книжный тексты читаются разными глазами, то ли потому, что кое-что из помет на полях автор принял во внимание. Но как исключение есть одно-единственное замечание, которое все-таки вспомнил и готов повторить: книге необходим какой-то другой общий заголовок. Потому что, в моем понимании, она не только о «конокрадстве». Если уж автору хочется, то пусть «конокрадство» остается в названии лишь первой главы. Вместо нынешнего - «Театральный человек».
Не кто иной, как сам автор, рассуждает о том, что «История «Истории лошади» - частность. Лично моя жизнь», в которой он, Марк Розовский, принес Георгию Александровичу Товстоногову «не идею, а пьесу. Вместе с идеей. Далее работа над постановкой почти год», прежде чем несокрушимой товстоноговской волей и под его монопольным авторством она была перенесена с Малой сцены БДТ на Большую. Но в этой, продолжает М.Розовский, лично его жизни, «как в капле воды, отразилось что-то большее, то, чем была характерна и наша культура, и наша история».
Книга об этом большем.
В его, большего, контекст вписаны не только напряженные взаимоотношения автора и художественного руководителя БДТ, сложная, по-своему драматичная фигура Г.А.Товстоногова. В него плотно вписаны две важнейшие серединные главы - о работе над пьесой и работе над спектаклем, в ходе которой «Холстомер» становился «Историей лошади», образ литературный - образом сценическим.
Материал этих серединных глав нанизан на ключевую авторскую концепцию: сценическая версия литературного произведения - самостоятельное явление другого искусства, судить которое следует по его собственным самобытным и специфическим законам. В свете других законов другого искусства дан и важный для авторской концепции мотив поэта в театре. В раздумьях М. Розовского его подсказывает сценическое воплощение в «Истории лошади» прекрасных стихов Юрия Ряшенцева...
По принципу закольцованной композиции фигура Г.А. Товстоногова обрамляет повествование. И влечет за собой сюжеты, зримо и звучно раскрывающие атмосферу БДТ. В ней органично живет Нина Ольхина, чью - выражение М. Розовского - «лебединую шею» я помню еще по леди Гамильтон со своих школьных лет. Выразительно выписан ее самоироничный монолог, который она произносит, поднимаясь в Малый зал, где ей предстоит играть в «Бедной Лизе». Поднимается вверх по лестнице, а на деле уходит с первых ролей на Большой сцене… Тут же актер и поэт Владимир Рецептер… Олег Басилашвили, чьим присутствием передано неотразимое обаяние интеллигентности, - недаром он и текстуально назван интеллигентенейшим актером… И, конечно, Евгений Лебедев, в «актерском гении» которого раскрыта мало сказать неповторимость - уникальность талантливо сыгранной роли.
Но в центре всего - отмеченная печатью времени личность лидера, под чьей жесткой, твердой рукой в театре «царит единоличная власть». Единовластие - не только и не столько колоритный стиль его личностного поведения, сколько типологический стиль эпохи и среды. Вне этой стилевой типологии личность такая, какой она была, попросту бы не состоялась.
Сознавая это, могу признаться со всей определенностью: по двукратном прочтении книги М. Розовского образ Товстоногова для меня не поблек и не померк, но лишился ореола святости, точнее - святочности, розоватой идеальности. Стал объемнее и земнее. Человечнее. Да, тверд. Да, жесток. Да, властен. Если угодно - диктатор. Но без такого диктаторства как бы существовал БДТ, создать который было «труднее, чем построить Днепрогэс или Байконур»? Да еще - не забудем! - в ленинградских условиях, навязанных культуре вообще и театру в особенности под приглядом и напором Смольного как некоего малого кремлевского ареопага…
И в личном плане без диктаторской твердости, жесткости, властности не было бы той верности слову и решительности поступков, которые отличали Товстоногова и наглядно проявились, скажем, в постановке «Бедной Лизы» на Малой сцене БДТ.
Благодарственная память об этом для М. Розовского бесценна, как бесценна и «смелость мэтра, впервые позвавшего в свой театр молодого режиссера и автора, да к тому же имевшего «хвост» и «антисоветчика», и «еврея», и вообще человека «не нужного советскому театру». А ведь именно эти характеристики я имел в то время в Москве, в кабинетах столичного Управления культуры».
Марк Розовский не единственный, кому выпадает откровенно, без утайки размышлять о неоднозначной личности Г.А. Товстоногова, противоречиях его неодномерного характера, контрастах незаурядной натуры. К тому, о чем повествует он, много своего могли бы добавить и О. Борисов, и С. Юрский, чьи конфликты с Товстоноговым завершились разрывом. Зорко подмечены и метко зафиксированы товстоноговские черты в посмертно изданном «Дневнике последнего сценариста. 1945-2002» (М., «Русский импульс», 2006) Анатолия Гребнева. Так, в дневниковой записи 1978 года А. Гребнев приводит броскую формулу главного режиссера БДТ о ведущем правиле его единоначалия: «В одном театре не может быть двух театров». А ведь под идеологическим прессом «совковости» и вправду не могло! Не могло в театре Станиславского или Мейерхольда, Н. Акимова или Охлопкова, Р. Симонова или Любимова…
Ключ к личности героя повествования - и психологический, и если хотите, социально-исторический - в рассуждениях Марка Розовского о том, что «всё лучшее у Товстоногова - от Бога, всё худшее - от советской власти. Лучшее - это ум, талант, мастерство, чувство Автора и Актера, художественное чутье времени… Худшее - вынужденное служение официозу, регалии за это, вождизм и как следствие - нарушение этики в театральной жизни». А без этики и эстетика если не совсем мертва, как намеренно запальчиво роняет однажды автор, то, скажем мягче, терпит ущерб и несет убытки.
Как приходилось терпеть и нести в нашем литературном мире, с разной степенью интенсивности приняв на себя наложенную временем печать раздвоенности, Александру Твардовскому или Юрию Трифонову, Даниилу Гранину или Григорию Бакланову, многим другим «людям советизма-тоталитаризма». Лучшие из лучших, они тоже ставились перед необходимостью овладевать искусством «жизни в «совке», в болоте несвободы». Не овладев таким искусством, пренебрегая вытекающими из него нормами жизненного и творческого поведения, Г.А. Товстоногов не достиг бы той независимости, с какой мог в ответ на интриги недоброжелателей упреждающе назвать себя «несъедобным» и свысока отозваться о надзирающей за ним власти: «Они боятся нас еще больше, чем мы их».
Но в боязни-небоязни власти был свой драматизм судьбы, которая принимала на себя, несла на себе отсветы эпохи, когда «сын арестованного Сталиным отца (а это, к слову, и участь Марка Розовского, чей отец тоже не избежал репрессий! - В.О.) славит Сталина и получает за это Сталинскую премию - вот правда, от коей никуда не деться. Это ли не самое страшное преступление сталинщины перед своим народом - кроме лесоповалов, гниений в бараках и расстрелов! - когда душа человека оказывается расщепленной».
Однако и при расщепленности души остаются масштабы таланта. И не просто таланта, а, как замечено однажды М. Розовским, «режиссерского гения» Товстоногова «Мастер высококлассного прочтения текста, тонкий, мыслящий человек, чувствующий все сложности и оттенки драматургических связей и сценической атмосферы…» Без него, такого Мастера, «подлинное художественное дерзание подменяется бесконечным в своей наглости шарлатанством». Непреходящие уроки Товстоногова - в отпоре шарлатанству, его агрессивным малохудожественным извержениям.
Это определяет и невосполнимое место Георгия Товстоногова в истории театра. «С «Идиота», - вспоминает Марк Розовский, - началась эпоха БДТ - театра глубинного проникновения в авторский замысел, театра реалистического переживания, театра русской школы сценического изъявления…» В таком полноводном русле первосвершений следует воспринимать и товстоноговское открытие Смоктуновского. Для советского времени оно стало «своеобразной бомбой, подложенной под конструкторски твердое, с виду незыблемое здание соцреализма. Вместо железного и бесстрашного героя, вместо рубахи-парня из народных низов, героя из толпы общество впервые увидело раненую душу, болезненное сознание, ослепительную улыбку робкого, трепетного, изнемогающего от собственной доброты человека».
Вслед за «Идиотом» - «Мещане»: «самый мощный товстоноговский спектакль, подлинный шедевр и актерского, и режиссерского искусства». Здесь Мастер «добился Гармонии, совершил совершенное во всех отношениях»…
В чем непревзойденная профессиональная и гражданская заслуга Георгия Товстоногова? В том, отвечает Марк Розовский, что он поднял планку искусства на новую высоту. Установив свою планку на такой высоте, Товстоногов, будь он сегодня с нами, «испепелял бы знаки разрушения театра, воспитывал бы нашу критику и публику в едином процессе приобщения к культуре, а не бескультурью». Тем нужнее нам «память о его могучем театре», которая «с уходом Товстоногова улетучивается и транжирится по мелочам».
Книга Марка Розовского из тех, что сохраняет, удерживает эту память, не дает исчезнуть. «Товстоногова на нас нет, господа!» - с таким полемическим вызовом озаглавлена у автора последняя глава. Заметим: не «на вас», а «на нас»…
Да и полемичная в целом, книга вся рассчитана на полемику, на столкновение разных взглядов, мнений, позиций.
Свое понимание ее, свою точку зрения я высказал…
III
Замысел оправдал себя: вступительное слово задало тональность, настрой встрече в «Гостиной».
С развернутым анализом презентуемой книги выступили литературный критик Н. Железнова, театральный критик Н. Старосельская, театровед, историк театра А. Смелянский, поэт Ю. Ряшенцев, драматург В. Славкин, политолог Г. Водолазов. Спокойно, вдумчиво рассмотрев многоразличные аспекты повествования, они, в частности, остановились и на его фактологической достоверности, настоятельно подчеркнув: всё, о чем свидетельствует М. Розовский, доподлинно, подтверждается не наблюдателями со стороны, а непосредственными очевидцами. И к тому же имеет немало прецедентов и аналогий в истории советского театра. Было бы меньше, обронил на это автор книги, существуй у нас определение интеллектуальной собственности и закон о ее охране…
Не обошлось, однако, без неуклюжей попытки свернуть обсуждение на скандальную тропу. Вслед за моим вступлением и первым выступлением М. Розовского, рассказавшего, как писалась книга и какие намерения он, автор, преследовал, к микрофону вдруг выскочила некая молодящаяся дама и, не вникая в просьбу председательствующей элементарно представиться, назвать себя и вести себя малость посдержанней, потребовала под предлогом спешки на поезд внеочередного слова.
Затем, завладев микрофоном, объявила, будто по поручению Даниила Гранина зачитает его заявление о книге М. Розовского, оставленное «Московскому комсомольцу». И зачитала следующий текст, который я привожу, устраняя отдельные, в общем-то не свойственнее писателю некорректности:
«Я удивлен тем, что эта книга опубликована спустя 17 лет после смерти Товстоногова. Почему при жизни Георгия Александровича автор ничего не публиковал? Сейчас уже нет в живых и Лебедева, и Ковель, и Волкова, и других участников спектакля, и это выглядит совершенно неприлично. Может быть, это результат того, что за тридцать с лишним лет Розовский ничего значительного не поставил, ничем не доказал, что он талантливый режиссер. Это вызывает сомнения в его претензиях к Товстоногову … Знаете, сейчас завелся целый слой разоблачителей известных людей. Разоблачать выгодно. Разоблачители становятся авторами сенсаций, претендующих на смелость … Товстоноговский БДТ доставил столько радости людям, любящим театр, и мы не такие дураки, чтобы принимать Товстоногова за «конокрада»».
Заинтригованный оглашенным текстом, в котором местами Даниил Александрович не узнавался, на следующий день, 24 ноября, я позвонил Гранину в Петербург.
Наш телефонный разговор воспроизвожу с почти стенографической точностью:
- Я никого не уполномочивал выступать от моего имени. И никому не поручал зачитывать тексты, которых сам не писал. Да, в интервью «Московскому комсомольцу» я устно высказал свое критическое отношение к тому, что Марк Розовский через 17 лет после смерти Товстоногова сводит с ним счеты. Где он был раньше, почему молчал, когда Товстоногов был жив и мог ему сам ответить? Действительно, неприлично выглядит…
- Но в книге объяснено, почему не тогда, а сейчас, спустя 17 лет. Извините, Даниил Александрович, но у меня ощущение, будто вы книгу до конца не дочитали.
- А я книгу и не читал. Я ее даже не видел. И в интервью судил не о книге, а о публикации в «Новом мире».
- Но там одна глава из четырех!
- Все равно вся эта история мне неприятна…
Вот такой разговор. Не удивлюсь, если со временем выяснится, что и с другими протестами не всё ясно и… чисто. В том числе и с подписями Олега Басилашвили под обеими телеграммами из БДТ…
29.11.2006
Воспроизводимый далее - во второй части «триптиха» - текст о книге Марка Розовского «Дело о “конокрадстве”» \М. «Вагриус»,2006\ - мое вступительное слово на презентации этой книги в «Литературной гостиной Союза писателей Москвы» 23 ноября в Малом зале Центрального Дома литераторов. Поначалу и в мыслях не было распечатывать его ни в «Живом журнале», ни тем паче в прессе. Но едва объявление о презентации появилось в календарном плане ЦДЛ за ноябрь месяц, как в дирекцию Дома потек из Петербурга широкий поток протестов, как правило, коллективных. Он и вынудил заранее написать вступление, чтобы, вопреки обыкновению, зачитать его по писанному. А после презентации - озаботиться тем, чтобы вынести зачитанное за стены ЦДЛ.
Против чего протестовали авторы индивидуальных обращений и коллективок, кого и за что осуждали, чего требовали? Не стесняясь резких, зачастую попросту грубых выражений, негативно оценивали книгу М. Розовского. Как потом выяснилось, не книгу даже, а ее первую главу «Театральный человек», которую действительно знали по журнальной публикации в «Новом мире» (№7 с.г.).
Но, нимало не смущаясь, что знают лишь одну главу из четырех, упорно вели речь в целом о книге, которую еще не успели и не могли успеть прочесть. Считали, что дирекция ЦДЛ поспешила предоставить ответственную трибуну для презентации. Не требуя впрямую отменить ее, намеренно настраивали задуманное обсуждение на скандал, не совместимый с духом «Литературной гостиной» как свободной творческой лаборатории писателей-профессионалов, разбирающих литературные труды, по преимуществу книжные новинки друг друга.
Создавалось твердое впечатление, что до лабораторных установок «Литературной гостиной» протестанты не снисходили. Ругательски обругать, запятнать, заклеймить любой ценой - их самоцель. А там - трава не расти: затопчем «по закону табуна».
«Позор. Вы оклеветали великого режиссера Георгия Товстоногова. Вы в своей писульке все наврали. Стыдно. - Чемпион мира по шахматам Марк Евгеньевич Тайманов»…
Постановщик Александр Белинский: «Возмущен презентацией книги Розовского, оскорбляющей память великого русского режиссера Товстоногова»…
«Многолетние поклонники БДТ» профессор Л.Лебедева, академик РАМН Р.Лебедев: «Десятилетиями накапливая яд, не создав ни одного шедевра, решили о себе запомнить. Взбудоражив низменные чувства толпы, оклеветав великого мастера… Ваши вирши читать надо в противогазе…»
«Участники спектакля Георгия Товстоногова «История Лошади»» и не иначе как «весь коллектив БДТ имени Товстоногова»: «Считаем невозможным ставить рядом два имени - великого мастера Георгия Товстоногова и осквернителя его праха». И - «Еще раз подтверждаем всем участникам презентации Розовского, что его пасквиль абсолютная ложь и клевета… Розовский автор идеи и неполноценной пьесы…» Подписантов обоих протестов открывает Олег Басилашвили. За ним - Г.Штиль, Ю.Мироненко, художник Э.Кочергин.
Согласитесь: что-что, а нескрываемая ставка на скандальную разборку, свару, склоку явно вычитывается в этих протестах, словно бы и сочиненных, судя по лексике и стилю, одной организующей рукой. Предотвратить намечаемый скандал, направить предстоящий разговор о книге М.Розовского - о книге, а не о журнальной публикации одной из четырех глав! - в приличествующее «Литературной гостиной» творческое русло и должно было мое вступление. Привожу его слово в слово.
II.
Начну с мотива личного, биографического…
В своей жизни я испытал два главных театральных потрясения. Конечно, их было больше. Но эти - самые-самые. Памятны так, словно я пережил их вчера. И оба в Большом драматическом театре, который заслуженно носит ныне имя его создателя Георгия Товстоногова.
Потрясение первое - «Идиот». Второе - «История лошади».
Зная в общих чертах предысторию «Истории лошади», которую Марк Розовский и не таил, но о которой я был наслышан вовсе не от него, поскольку не был с ним знаком в ту давнюю пору, я так дорожил пережитым у Товстоногова потрясением, так боялся расплескать его, что долго не шел на «Историю лошади» в театр «У Никитских». Пошел лишь тогда, когда стало неудобно не идти.
С Большой сцены БДТ вошли в меня, зрителя, и стихи Юрия Ряшенцева, запавшие в память на всю, как оказалось, «оставшуюся жизнь»:
Мироздание! Чье же ты слово,
Если нет у творца твоего
Ничего беззащитней живого,
Беспощадней живых никого.
С той товстоноговской премьеры не тускнеет и знаково обобщенный образ табуна как стадной толпы, также неотделимый от строк поэта:
Будешь странным - будешь битым
По закону табуна.
Надо ли добавлять что-либо еще, объясняя особый интерес к книге Марка Розовского?
Я благодарен автору за то, что он доверил мне прочесть ее еще в рукописи. Читал с карандашом в руках, оставляя на полях суждения, пожелания, предложения. Когда заново читал сейчас тот же текст по вышедшей книге, большинство из них не всплыли в сознании. То ли потому, что рукописный и книжный тексты читаются разными глазами, то ли потому, что кое-что из помет на полях автор принял во внимание. Но как исключение есть одно-единственное замечание, которое все-таки вспомнил и готов повторить: книге необходим какой-то другой общий заголовок. Потому что, в моем понимании, она не только о «конокрадстве». Если уж автору хочется, то пусть «конокрадство» остается в названии лишь первой главы. Вместо нынешнего - «Театральный человек».
Не кто иной, как сам автор, рассуждает о том, что «История «Истории лошади» - частность. Лично моя жизнь», в которой он, Марк Розовский, принес Георгию Александровичу Товстоногову «не идею, а пьесу. Вместе с идеей. Далее работа над постановкой почти год», прежде чем несокрушимой товстоноговской волей и под его монопольным авторством она была перенесена с Малой сцены БДТ на Большую. Но в этой, продолжает М.Розовский, лично его жизни, «как в капле воды, отразилось что-то большее, то, чем была характерна и наша культура, и наша история».
Книга об этом большем.
В его, большего, контекст вписаны не только напряженные взаимоотношения автора и художественного руководителя БДТ, сложная, по-своему драматичная фигура Г.А.Товстоногова. В него плотно вписаны две важнейшие серединные главы - о работе над пьесой и работе над спектаклем, в ходе которой «Холстомер» становился «Историей лошади», образ литературный - образом сценическим.
Материал этих серединных глав нанизан на ключевую авторскую концепцию: сценическая версия литературного произведения - самостоятельное явление другого искусства, судить которое следует по его собственным самобытным и специфическим законам. В свете других законов другого искусства дан и важный для авторской концепции мотив поэта в театре. В раздумьях М. Розовского его подсказывает сценическое воплощение в «Истории лошади» прекрасных стихов Юрия Ряшенцева...
По принципу закольцованной композиции фигура Г.А. Товстоногова обрамляет повествование. И влечет за собой сюжеты, зримо и звучно раскрывающие атмосферу БДТ. В ней органично живет Нина Ольхина, чью - выражение М. Розовского - «лебединую шею» я помню еще по леди Гамильтон со своих школьных лет. Выразительно выписан ее самоироничный монолог, который она произносит, поднимаясь в Малый зал, где ей предстоит играть в «Бедной Лизе». Поднимается вверх по лестнице, а на деле уходит с первых ролей на Большой сцене… Тут же актер и поэт Владимир Рецептер… Олег Басилашвили, чьим присутствием передано неотразимое обаяние интеллигентности, - недаром он и текстуально назван интеллигентенейшим актером… И, конечно, Евгений Лебедев, в «актерском гении» которого раскрыта мало сказать неповторимость - уникальность талантливо сыгранной роли.
Но в центре всего - отмеченная печатью времени личность лидера, под чьей жесткой, твердой рукой в театре «царит единоличная власть». Единовластие - не только и не столько колоритный стиль его личностного поведения, сколько типологический стиль эпохи и среды. Вне этой стилевой типологии личность такая, какой она была, попросту бы не состоялась.
Сознавая это, могу признаться со всей определенностью: по двукратном прочтении книги М. Розовского образ Товстоногова для меня не поблек и не померк, но лишился ореола святости, точнее - святочности, розоватой идеальности. Стал объемнее и земнее. Человечнее. Да, тверд. Да, жесток. Да, властен. Если угодно - диктатор. Но без такого диктаторства как бы существовал БДТ, создать который было «труднее, чем построить Днепрогэс или Байконур»? Да еще - не забудем! - в ленинградских условиях, навязанных культуре вообще и театру в особенности под приглядом и напором Смольного как некоего малого кремлевского ареопага…
И в личном плане без диктаторской твердости, жесткости, властности не было бы той верности слову и решительности поступков, которые отличали Товстоногова и наглядно проявились, скажем, в постановке «Бедной Лизы» на Малой сцене БДТ.
Благодарственная память об этом для М. Розовского бесценна, как бесценна и «смелость мэтра, впервые позвавшего в свой театр молодого режиссера и автора, да к тому же имевшего «хвост» и «антисоветчика», и «еврея», и вообще человека «не нужного советскому театру». А ведь именно эти характеристики я имел в то время в Москве, в кабинетах столичного Управления культуры».
Марк Розовский не единственный, кому выпадает откровенно, без утайки размышлять о неоднозначной личности Г.А. Товстоногова, противоречиях его неодномерного характера, контрастах незаурядной натуры. К тому, о чем повествует он, много своего могли бы добавить и О. Борисов, и С. Юрский, чьи конфликты с Товстоноговым завершились разрывом. Зорко подмечены и метко зафиксированы товстоноговские черты в посмертно изданном «Дневнике последнего сценариста. 1945-2002» (М., «Русский импульс», 2006) Анатолия Гребнева. Так, в дневниковой записи 1978 года А. Гребнев приводит броскую формулу главного режиссера БДТ о ведущем правиле его единоначалия: «В одном театре не может быть двух театров». А ведь под идеологическим прессом «совковости» и вправду не могло! Не могло в театре Станиславского или Мейерхольда, Н. Акимова или Охлопкова, Р. Симонова или Любимова…
Ключ к личности героя повествования - и психологический, и если хотите, социально-исторический - в рассуждениях Марка Розовского о том, что «всё лучшее у Товстоногова - от Бога, всё худшее - от советской власти. Лучшее - это ум, талант, мастерство, чувство Автора и Актера, художественное чутье времени… Худшее - вынужденное служение официозу, регалии за это, вождизм и как следствие - нарушение этики в театральной жизни». А без этики и эстетика если не совсем мертва, как намеренно запальчиво роняет однажды автор, то, скажем мягче, терпит ущерб и несет убытки.
Как приходилось терпеть и нести в нашем литературном мире, с разной степенью интенсивности приняв на себя наложенную временем печать раздвоенности, Александру Твардовскому или Юрию Трифонову, Даниилу Гранину или Григорию Бакланову, многим другим «людям советизма-тоталитаризма». Лучшие из лучших, они тоже ставились перед необходимостью овладевать искусством «жизни в «совке», в болоте несвободы». Не овладев таким искусством, пренебрегая вытекающими из него нормами жизненного и творческого поведения, Г.А. Товстоногов не достиг бы той независимости, с какой мог в ответ на интриги недоброжелателей упреждающе назвать себя «несъедобным» и свысока отозваться о надзирающей за ним власти: «Они боятся нас еще больше, чем мы их».
Но в боязни-небоязни власти был свой драматизм судьбы, которая принимала на себя, несла на себе отсветы эпохи, когда «сын арестованного Сталиным отца (а это, к слову, и участь Марка Розовского, чей отец тоже не избежал репрессий! - В.О.) славит Сталина и получает за это Сталинскую премию - вот правда, от коей никуда не деться. Это ли не самое страшное преступление сталинщины перед своим народом - кроме лесоповалов, гниений в бараках и расстрелов! - когда душа человека оказывается расщепленной».
Однако и при расщепленности души остаются масштабы таланта. И не просто таланта, а, как замечено однажды М. Розовским, «режиссерского гения» Товстоногова «Мастер высококлассного прочтения текста, тонкий, мыслящий человек, чувствующий все сложности и оттенки драматургических связей и сценической атмосферы…» Без него, такого Мастера, «подлинное художественное дерзание подменяется бесконечным в своей наглости шарлатанством». Непреходящие уроки Товстоногова - в отпоре шарлатанству, его агрессивным малохудожественным извержениям.
Это определяет и невосполнимое место Георгия Товстоногова в истории театра. «С «Идиота», - вспоминает Марк Розовский, - началась эпоха БДТ - театра глубинного проникновения в авторский замысел, театра реалистического переживания, театра русской школы сценического изъявления…» В таком полноводном русле первосвершений следует воспринимать и товстоноговское открытие Смоктуновского. Для советского времени оно стало «своеобразной бомбой, подложенной под конструкторски твердое, с виду незыблемое здание соцреализма. Вместо железного и бесстрашного героя, вместо рубахи-парня из народных низов, героя из толпы общество впервые увидело раненую душу, болезненное сознание, ослепительную улыбку робкого, трепетного, изнемогающего от собственной доброты человека».
Вслед за «Идиотом» - «Мещане»: «самый мощный товстоноговский спектакль, подлинный шедевр и актерского, и режиссерского искусства». Здесь Мастер «добился Гармонии, совершил совершенное во всех отношениях»…
В чем непревзойденная профессиональная и гражданская заслуга Георгия Товстоногова? В том, отвечает Марк Розовский, что он поднял планку искусства на новую высоту. Установив свою планку на такой высоте, Товстоногов, будь он сегодня с нами, «испепелял бы знаки разрушения театра, воспитывал бы нашу критику и публику в едином процессе приобщения к культуре, а не бескультурью». Тем нужнее нам «память о его могучем театре», которая «с уходом Товстоногова улетучивается и транжирится по мелочам».
Книга Марка Розовского из тех, что сохраняет, удерживает эту память, не дает исчезнуть. «Товстоногова на нас нет, господа!» - с таким полемическим вызовом озаглавлена у автора последняя глава. Заметим: не «на вас», а «на нас»…
Да и полемичная в целом, книга вся рассчитана на полемику, на столкновение разных взглядов, мнений, позиций.
Свое понимание ее, свою точку зрения я высказал…
III
Замысел оправдал себя: вступительное слово задало тональность, настрой встрече в «Гостиной».
С развернутым анализом презентуемой книги выступили литературный критик Н. Железнова, театральный критик Н. Старосельская, театровед, историк театра А. Смелянский, поэт Ю. Ряшенцев, драматург В. Славкин, политолог Г. Водолазов. Спокойно, вдумчиво рассмотрев многоразличные аспекты повествования, они, в частности, остановились и на его фактологической достоверности, настоятельно подчеркнув: всё, о чем свидетельствует М. Розовский, доподлинно, подтверждается не наблюдателями со стороны, а непосредственными очевидцами. И к тому же имеет немало прецедентов и аналогий в истории советского театра. Было бы меньше, обронил на это автор книги, существуй у нас определение интеллектуальной собственности и закон о ее охране…
Не обошлось, однако, без неуклюжей попытки свернуть обсуждение на скандальную тропу. Вслед за моим вступлением и первым выступлением М. Розовского, рассказавшего, как писалась книга и какие намерения он, автор, преследовал, к микрофону вдруг выскочила некая молодящаяся дама и, не вникая в просьбу председательствующей элементарно представиться, назвать себя и вести себя малость посдержанней, потребовала под предлогом спешки на поезд внеочередного слова.
Затем, завладев микрофоном, объявила, будто по поручению Даниила Гранина зачитает его заявление о книге М. Розовского, оставленное «Московскому комсомольцу». И зачитала следующий текст, который я привожу, устраняя отдельные, в общем-то не свойственнее писателю некорректности:
«Я удивлен тем, что эта книга опубликована спустя 17 лет после смерти Товстоногова. Почему при жизни Георгия Александровича автор ничего не публиковал? Сейчас уже нет в живых и Лебедева, и Ковель, и Волкова, и других участников спектакля, и это выглядит совершенно неприлично. Может быть, это результат того, что за тридцать с лишним лет Розовский ничего значительного не поставил, ничем не доказал, что он талантливый режиссер. Это вызывает сомнения в его претензиях к Товстоногову … Знаете, сейчас завелся целый слой разоблачителей известных людей. Разоблачать выгодно. Разоблачители становятся авторами сенсаций, претендующих на смелость … Товстоноговский БДТ доставил столько радости людям, любящим театр, и мы не такие дураки, чтобы принимать Товстоногова за «конокрада»».
Заинтригованный оглашенным текстом, в котором местами Даниил Александрович не узнавался, на следующий день, 24 ноября, я позвонил Гранину в Петербург.
Наш телефонный разговор воспроизвожу с почти стенографической точностью:
- Я никого не уполномочивал выступать от моего имени. И никому не поручал зачитывать тексты, которых сам не писал. Да, в интервью «Московскому комсомольцу» я устно высказал свое критическое отношение к тому, что Марк Розовский через 17 лет после смерти Товстоногова сводит с ним счеты. Где он был раньше, почему молчал, когда Товстоногов был жив и мог ему сам ответить? Действительно, неприлично выглядит…
- Но в книге объяснено, почему не тогда, а сейчас, спустя 17 лет. Извините, Даниил Александрович, но у меня ощущение, будто вы книгу до конца не дочитали.
- А я книгу и не читал. Я ее даже не видел. И в интервью судил не о книге, а о публикации в «Новом мире».
- Но там одна глава из четырех!
- Все равно вся эта история мне неприятна…
Вот такой разговор. Не удивлюсь, если со временем выяснится, что и с другими протестами не всё ясно и… чисто. В том числе и с подписями Олега Басилашвили под обеими телеграммами из БДТ…
29.11.2006