«Рожденные воевать». Часть 15. Фронтир: жизнь на границе цивилизации (начало)
(Внимание: Этот пост будет самым поэтичным в моей практике)
К рубежу нашей эры вдоль линии Рейн-Дуная формируется северная граница Римской Республики, которая на самом деле превратилась уже в монархическую империю, но официально этого не признавала. К слову, думаю, если бы Аристотеля спросили о форме правления эпохи принципата, он бы сказал, что это типичная тирания. Греческие тираны сами себя так не называли, прикрывая свою власть официальными должностями полисных магистратур. Так, боспорские тираны до принятия царского титула называли себя архонтами. В Риме Гай Юлий Цезарь Октавиан Август тоже основывал свои императорскую власть («император» изначально был всего лишь почетным титулом, которым армия награждала своего полководца) на полномочиях народного трибуна, консула и т.п. Помимо прочих деяний, отец римской стабильности под старости лет стал очень трепетно следить за моральным обликом своих соотечественников. Традиционные доблести, honor и virtus, женские добродетели и нравы… И вдруг, в разгар этой идеологической кампании один известный блогер поэт Публий Овидий Назон выпускает довольно фривольную «Науку о любви». И отправляется в ссылку. Во всяком случае, сам Овидий называет это главной причиной суровой опалы, но проговаривается, что была и другая причина - личная. Поэт чем-то глубоко интимным задел чувства всемогущего принцепса, но это навсегда осталось тайной этих двух людей.
В 8 г. н.э. Овидий покинул родную солнечную Италию и отправился морем на самый край ойкумены для образованного человека того времени. Местом ссылки для него назначили городок Томы - греческий полис в Добрудже. Здесь кончалась цивилизация и начинался безумный и жестокий с точки зрения просвещенного человека того времени мир кочевых и некочевых варварских племен, вообще никак не задетых античной цивилизацией. Овидий, судя по всему, уже на корабле начал писать цикл стихов о своей горькой участи, надеясь привлечь внимание общественности, влиятельных друзей и склонить самого Августа к милости. Он описывает свой маршрут - из Италии в греческий Коринф, там пересадка и далее вдоль фракийского побережья, через Проливы в Черное море (Овидий. Скорбные элегии. I. II. 81):
Кто бы поверил, зачем ожидаю попутного ветра? -
Быть на Сарматской земле я у бессмертных молю.
Велено жить мне в дикарской стране, на западном Понте,-
Плачусь, что медленно так мчусь я от родины прочь.
85 Чтоб очутиться в глухих, бог весть где затерянных
Томах,
Сам я изгнания путь, вышних моля, тороплю.
В ссылке Овидий проведет около 10 лет, оставив пронзительные стихи о своей горькой участи, тем самым подарив нам бесценный источник по истории этого дальнего уголка античного мира в начале нашей эры. Читая эти «Скорбные элегии» или «Письма с Понта», американские первопроходцы или русские офицеры на окраинах Российской империи наверняка находили многое из написанного весьма актуальным. «Бремя белого человека», как это назвал один коллега Овидия из совсем другой эпохи.
Овидий в «Скорбных элегиях» передает все свои чувства. Вот он рассказывает, как медлит, покидая дом: «И наконец: «Что спешить? - говорю.- Я в Скифию выслан, / Должен покинуть я Рим - медля, я прав, и вдвойне!» (I. III. 61). Вот описывает свой тяжелый маршрут, зажатый между морской стихией и варварской жестокостью (I. XI. 25-34):
25 Только бы в гавань прийти! Но и гавань ужасом
полнит:
Моря опасна вражда - берег опасней вдвойне.
В злобе они равны, и людей и моря коварство,
Вы как два близнеца, буря морская и меч:
Подстерегает клинок, чтобы кровью пришельца упиться,
30 Буря ревнует стяжать смерти гонимого честь.
Слева - варварский край, племена живут грабежами,
В войнах, в крови, в резне ищут добычи они.
Как ни бушует морской простор в неуемном волненье,
Зимних жесточе бурь жадные эти сердца!
Вот несчастный поэт узрел свой новый дом (II. Элегия единственная. 185-200):
Сколько я тягот терплю, заброшенный в землю чужую,
Прочь из отчизны моей сосланный далее всех!
Я возле устьев живу семиструйного Истра в изгнанье,
190 Дева аркадская здесь мучит морозом меня.
От многочисленных орд язигов, колхов и гетов
И матереев с трудом нас защищает Дунай.
Многие больше меня виновны перед тобою,
Но не сослали из них дальше меня никого.
195 Дальше и пет ничего: лишь враги, морозы и море,
Где от мороза порой отвердевает волна.
Это римский рубеж у левого берега Понта;
Рядом бастарнов лежит и савроматов земля.
Местности этой пока Авзонии власть непривычна
200 И с государством твоим связи не прочны ее.
Далее Овидий призывает отправить его в ссылку куда-нибудь в более безопасное место, не забывая воздать должное недавним подвигам легионов Цезаря (II. Элегия единственная. 225-228):
225 То Паннонию ты, то Иллирию нам покоряешь,
То за Ретией вслед Фракия бредит войной,
Мира ждет армянин, а вот возвращает знамена
Всадник парфянский и лук нам боязливо сдает.
Вторая книга «Скорбных элегий» уникальна в том плане, что единственный раз упоминает бастарнов среди пограничных народов. В дальнейшем регулярно будут упоминаться только геты и савроматы / сарматы / языги. Думаю, что и в этой части своей эпопеи поэт их упомянул больше по привычке. В реальности же бастарны давно покинули границы Нижнего Подунавья. Сразу следует отметить, что фактически Овидий покинул границы Римского государства: Томы находились на территории клиентского фракийского государства, а сам полис сохранял автономию, находясь в союзе с Римом.
Кому подчинялась эта территория не совсем понятно. Произведения Овидия рисуют картину полного политического вакуума. «Царство Рола» видимо не просуществовало долго. В 16 г. до н.э. в Малую Скифию вторглись «савроматы». Отражать их был должен наместник Македонии Луций Тарий Руф (Кассий Дион. LIV, 9). Можно предположить, что Рол либо погиб в битве, либо умер около этого времени. Кажется, наследников он не оставил. Если верно мое предположение о связи Рола с «царством Дромихета», можно считать, что это был последний потомок знаменитого царя гетов. В соседнем Фракийском царстве в это время тоже было не спокойно. Но, включать Добруджу в состав империи римляне явно были не готовы. Добруджу с греческими полисами приписали к Фракии, где с 11 г. до н.э. правил верный Риму Реметалк I из Сапейской династии.
(Монета царя Реметалка I. На аверсе - портреты царя и его супруги; на реверсе - портрет Октавиана Августа)
Уже после смерти Буребисты одрисские цари Фракии стали распространять свое влияние на Одесс. При Сапеях, получивших поддержку Рима, это влияние усиливалось. Фактически, римляне помогли Реметалку восстановить на Балканах границы державы Ситалка, великого фракийского царя V в. до н.э. Надписи из Истрии и Каллатиса демонстрируют связи полисов с Реметалком и его наследником Котисом. В Добрудже было несколько крепостей с фракийскими гарнизонами, но похоже толку от них было не много.
(Геты атакуют из засады - иллюстрация из графической повести Т. Алешкина и А. Еремина "Крепость Сентия")
Живя во Фракии, Овидий должен был хорошо представлять ситуацию в регионе. Поэтому фраза «Фракия бредит войной» явно отражает народные настроения у племен Фракии и Мёзии. В состоянии перманентной войны с римлянами находились задунайские даки. Едва ли их соплеменники в Добрудже были настроены дружелюбнее. Местных варваров постоянно подогревала воинственность задунайских гетов и сарматов:
Книга III. III
5 Вообрази, как страдал я душой, не вставая с постели,
В дикой стране, где одни геты, сарматы кругом.
Климат мне здешний претит, не могу и к воде я
привыкнуть,
Здесь почему-то сама мне и земля не мила.
(Набег сарматов)
Население далекого фронтира античной цивилизации живет в постоянном напряжении и ожидании нападения. Особенно тревожными были зимние месяцы:
Книга III. Х
Ежели кто-нибудь там об изгнаннике помнит Назоне,
Если звучит без меня в Городе имя мое,
Пусть он знает: живу под созвездьями, что не касались
Глади морей никогда, в варварской дальней земле.
5 Вкруг - сарматы, народ дикарей, и бессы, и геты,-
Как унижают мой дар этих племен имена!
В теплое время, с весны, защитой нам Истра теченье,
Он преграждает волной вылазки дерзких врагов.
Но лишь унылой зимы голова заскорузлая встанет,
10 Землю едва убелит мраморный зимний покров,
Освободится Борей, и снег соберется под Арктом,-•
Время ненастья и бурь тягостно землю гнетет.
Снега навалит, и он ни в дождь, ни на солнце не тает,-
Оледенев на ветру, вечным становится снег.
15 Первый растаять еще не успел - а новый уж выпал,
Часто, во многих местах, с прошлого года лежит.
Столь в этом крае могуч Аквилон мятежный, что, дуя,
Башни ровняет с землей, сносит, сметая, дома.
Мало людям тепла от широких штанин и овчины:
20 Тела у них не видать, лица наружи одни.
Часто ледышки висят в волосах и звенят при движенье.
И от мороза блестит, белая вся, борода.
Сами собою стоят, сохраняя объемы кувшинов,
Вина: и пить их дают не по глотку, а куском.
25 Что расскажу? Как ручьи побежденные стынут от стужи,
Или же как из озер хрупкой воды достают?
Истр не уже реки, приносящей папирус: вливает
В вольное море волну многими устьями он,
Но, если дуют ветра беспрерывно над влагой лазурной,
30 Стынет и он, и тайком к морю, незримый, ползет.
Там, где шли корабли, пешеходы идут, и по водам,
Скованным стужею, бьет звонко копыто коня.
Вдоль по нежданным мостам - вода подо льдом
протекает,-
Медленно тащат волы тяжесть сарматских телег.
35 Трудно поверить! Но лгать поистине мне бесполезно,-
Стало быть, верьте вполне правде свидетельских слов.
Видел я сам: подо льдом недвижен был Понт необъятный,
Стылую воду давил скользкою коркой мороз.
Мало увидеть - ногой касался я твердого моря,
40 Не намокала стопа, тронув поверхность воды.
Если бы море, Леандр, таким пред тобой расстилалось,
Воды пролива виной не были б смерти твоей!
В эту погоду взлетать нет силы горбатым дельфинам
В воздух: сдержаны злой все их попытки зимой.
45 И хоть Борей и шумит, хоть бурно трепещет крылами,
Все же не может поднять в скованных водах волну.
Так и стоят корабли, как мрамором, схвачены льдами,
Окоченелой воды взрезать не может весло.
Видел я сам: изо льда торчали примерзшие рыбы,
50 И, между прочим, средь них несколько было живых.
Так едва лишь Борей могучею, грозною силой
Полые воды реки, волны на море скует,
Истр под ветром сухим становится ровен и гладок
И по нему на конях дикий проносится враг.
55 Враг, опасный конем и далеко летящей стрелою,
Все истребляет вокруг, сколько ни видно земли.
Многие в страхе бегут. Никто за полями не смотрит,
Не охраняют добра, и разграбляется все:
Бедный достаток селян, и скотина с арбою скрипучей,-
63 Все, что в хозяйстве своем житель убогий имел.
В плен уводят иных, связав им за спины руки,-
Им уж не видеть вовек пашен и Ларов своих!
Многих сражает степняк своей крючковатой стрелою,-
Кончик железный ее красящий яд напитал.
65 Все, что не в силах беглец унести или вывезти, гибнет,
Скромные хижины вмиг вражий съедает огонь.
Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся,
Не налегают на плуг, землю не пашет никто.
Или же видят врага, иль боятся его, хоть не видят.
70 Как неживая лежит, брошена всеми, земля.
Здесь под тенью лозы не скрываются сладкие гроздья,
Емкий сосуд не шипит, полный вином до краев,
Нет тут сочных плодов, и Аконтию не на чем было б
Клятвы слова написать, чтобы прочла госпожа.
75 Видишь без зелени здесь, без деревьев нагие равнины.
Нет, счастливый сюда не забредет человек!
Так - меж тем как весь мир необъятный раскинут широко, -
Для наказания мне этот назначили край!
К рубежу нашей эры вдоль линии Рейн-Дуная формируется северная граница Римской Республики, которая на самом деле превратилась уже в монархическую империю, но официально этого не признавала. К слову, думаю, если бы Аристотеля спросили о форме правления эпохи принципата, он бы сказал, что это типичная тирания. Греческие тираны сами себя так не называли, прикрывая свою власть официальными должностями полисных магистратур. Так, боспорские тираны до принятия царского титула называли себя архонтами. В Риме Гай Юлий Цезарь Октавиан Август тоже основывал свои императорскую власть («император» изначально был всего лишь почетным титулом, которым армия награждала своего полководца) на полномочиях народного трибуна, консула и т.п. Помимо прочих деяний, отец римской стабильности под старости лет стал очень трепетно следить за моральным обликом своих соотечественников. Традиционные доблести, honor и virtus, женские добродетели и нравы… И вдруг, в разгар этой идеологической кампании один известный блогер поэт Публий Овидий Назон выпускает довольно фривольную «Науку о любви». И отправляется в ссылку. Во всяком случае, сам Овидий называет это главной причиной суровой опалы, но проговаривается, что была и другая причина - личная. Поэт чем-то глубоко интимным задел чувства всемогущего принцепса, но это навсегда осталось тайной этих двух людей.
В 8 г. н.э. Овидий покинул родную солнечную Италию и отправился морем на самый край ойкумены для образованного человека того времени. Местом ссылки для него назначили городок Томы - греческий полис в Добрудже. Здесь кончалась цивилизация и начинался безумный и жестокий с точки зрения просвещенного человека того времени мир кочевых и некочевых варварских племен, вообще никак не задетых античной цивилизацией. Овидий, судя по всему, уже на корабле начал писать цикл стихов о своей горькой участи, надеясь привлечь внимание общественности, влиятельных друзей и склонить самого Августа к милости. Он описывает свой маршрут - из Италии в греческий Коринф, там пересадка и далее вдоль фракийского побережья, через Проливы в Черное море (Овидий. Скорбные элегии. I. II. 81):
Кто бы поверил, зачем ожидаю попутного ветра? -
Быть на Сарматской земле я у бессмертных молю.
Велено жить мне в дикарской стране, на западном Понте,-
Плачусь, что медленно так мчусь я от родины прочь.
85 Чтоб очутиться в глухих, бог весть где затерянных
Томах,
Сам я изгнания путь, вышних моля, тороплю.
В ссылке Овидий проведет около 10 лет, оставив пронзительные стихи о своей горькой участи, тем самым подарив нам бесценный источник по истории этого дальнего уголка античного мира в начале нашей эры. Читая эти «Скорбные элегии» или «Письма с Понта», американские первопроходцы или русские офицеры на окраинах Российской империи наверняка находили многое из написанного весьма актуальным. «Бремя белого человека», как это назвал один коллега Овидия из совсем другой эпохи.
Овидий в «Скорбных элегиях» передает все свои чувства. Вот он рассказывает, как медлит, покидая дом: «И наконец: «Что спешить? - говорю.- Я в Скифию выслан, / Должен покинуть я Рим - медля, я прав, и вдвойне!» (I. III. 61). Вот описывает свой тяжелый маршрут, зажатый между морской стихией и варварской жестокостью (I. XI. 25-34):
25 Только бы в гавань прийти! Но и гавань ужасом
полнит:
Моря опасна вражда - берег опасней вдвойне.
В злобе они равны, и людей и моря коварство,
Вы как два близнеца, буря морская и меч:
Подстерегает клинок, чтобы кровью пришельца упиться,
30 Буря ревнует стяжать смерти гонимого честь.
Слева - варварский край, племена живут грабежами,
В войнах, в крови, в резне ищут добычи они.
Как ни бушует морской простор в неуемном волненье,
Зимних жесточе бурь жадные эти сердца!
Вот несчастный поэт узрел свой новый дом (II. Элегия единственная. 185-200):
Сколько я тягот терплю, заброшенный в землю чужую,
Прочь из отчизны моей сосланный далее всех!
Я возле устьев живу семиструйного Истра в изгнанье,
190 Дева аркадская здесь мучит морозом меня.
От многочисленных орд язигов, колхов и гетов
И матереев с трудом нас защищает Дунай.
Многие больше меня виновны перед тобою,
Но не сослали из них дальше меня никого.
195 Дальше и пет ничего: лишь враги, морозы и море,
Где от мороза порой отвердевает волна.
Это римский рубеж у левого берега Понта;
Рядом бастарнов лежит и савроматов земля.
Местности этой пока Авзонии власть непривычна
200 И с государством твоим связи не прочны ее.
Далее Овидий призывает отправить его в ссылку куда-нибудь в более безопасное место, не забывая воздать должное недавним подвигам легионов Цезаря (II. Элегия единственная. 225-228):
225 То Паннонию ты, то Иллирию нам покоряешь,
То за Ретией вслед Фракия бредит войной,
Мира ждет армянин, а вот возвращает знамена
Всадник парфянский и лук нам боязливо сдает.
Вторая книга «Скорбных элегий» уникальна в том плане, что единственный раз упоминает бастарнов среди пограничных народов. В дальнейшем регулярно будут упоминаться только геты и савроматы / сарматы / языги. Думаю, что и в этой части своей эпопеи поэт их упомянул больше по привычке. В реальности же бастарны давно покинули границы Нижнего Подунавья. Сразу следует отметить, что фактически Овидий покинул границы Римского государства: Томы находились на территории клиентского фракийского государства, а сам полис сохранял автономию, находясь в союзе с Римом.
Кому подчинялась эта территория не совсем понятно. Произведения Овидия рисуют картину полного политического вакуума. «Царство Рола» видимо не просуществовало долго. В 16 г. до н.э. в Малую Скифию вторглись «савроматы». Отражать их был должен наместник Македонии Луций Тарий Руф (Кассий Дион. LIV, 9). Можно предположить, что Рол либо погиб в битве, либо умер около этого времени. Кажется, наследников он не оставил. Если верно мое предположение о связи Рола с «царством Дромихета», можно считать, что это был последний потомок знаменитого царя гетов. В соседнем Фракийском царстве в это время тоже было не спокойно. Но, включать Добруджу в состав империи римляне явно были не готовы. Добруджу с греческими полисами приписали к Фракии, где с 11 г. до н.э. правил верный Риму Реметалк I из Сапейской династии.
(Монета царя Реметалка I. На аверсе - портреты царя и его супруги; на реверсе - портрет Октавиана Августа)
Уже после смерти Буребисты одрисские цари Фракии стали распространять свое влияние на Одесс. При Сапеях, получивших поддержку Рима, это влияние усиливалось. Фактически, римляне помогли Реметалку восстановить на Балканах границы державы Ситалка, великого фракийского царя V в. до н.э. Надписи из Истрии и Каллатиса демонстрируют связи полисов с Реметалком и его наследником Котисом. В Добрудже было несколько крепостей с фракийскими гарнизонами, но похоже толку от них было не много.
(Геты атакуют из засады - иллюстрация из графической повести Т. Алешкина и А. Еремина "Крепость Сентия")
Живя во Фракии, Овидий должен был хорошо представлять ситуацию в регионе. Поэтому фраза «Фракия бредит войной» явно отражает народные настроения у племен Фракии и Мёзии. В состоянии перманентной войны с римлянами находились задунайские даки. Едва ли их соплеменники в Добрудже были настроены дружелюбнее. Местных варваров постоянно подогревала воинственность задунайских гетов и сарматов:
Книга III. III
5 Вообрази, как страдал я душой, не вставая с постели,
В дикой стране, где одни геты, сарматы кругом.
Климат мне здешний претит, не могу и к воде я
привыкнуть,
Здесь почему-то сама мне и земля не мила.
(Набег сарматов)
Население далекого фронтира античной цивилизации живет в постоянном напряжении и ожидании нападения. Особенно тревожными были зимние месяцы:
Книга III. Х
Ежели кто-нибудь там об изгнаннике помнит Назоне,
Если звучит без меня в Городе имя мое,
Пусть он знает: живу под созвездьями, что не касались
Глади морей никогда, в варварской дальней земле.
5 Вкруг - сарматы, народ дикарей, и бессы, и геты,-
Как унижают мой дар этих племен имена!
В теплое время, с весны, защитой нам Истра теченье,
Он преграждает волной вылазки дерзких врагов.
Но лишь унылой зимы голова заскорузлая встанет,
10 Землю едва убелит мраморный зимний покров,
Освободится Борей, и снег соберется под Арктом,-•
Время ненастья и бурь тягостно землю гнетет.
Снега навалит, и он ни в дождь, ни на солнце не тает,-
Оледенев на ветру, вечным становится снег.
15 Первый растаять еще не успел - а новый уж выпал,
Часто, во многих местах, с прошлого года лежит.
Столь в этом крае могуч Аквилон мятежный, что, дуя,
Башни ровняет с землей, сносит, сметая, дома.
Мало людям тепла от широких штанин и овчины:
20 Тела у них не видать, лица наружи одни.
Часто ледышки висят в волосах и звенят при движенье.
И от мороза блестит, белая вся, борода.
Сами собою стоят, сохраняя объемы кувшинов,
Вина: и пить их дают не по глотку, а куском.
25 Что расскажу? Как ручьи побежденные стынут от стужи,
Или же как из озер хрупкой воды достают?
Истр не уже реки, приносящей папирус: вливает
В вольное море волну многими устьями он,
Но, если дуют ветра беспрерывно над влагой лазурной,
30 Стынет и он, и тайком к морю, незримый, ползет.
Там, где шли корабли, пешеходы идут, и по водам,
Скованным стужею, бьет звонко копыто коня.
Вдоль по нежданным мостам - вода подо льдом
протекает,-
Медленно тащат волы тяжесть сарматских телег.
35 Трудно поверить! Но лгать поистине мне бесполезно,-
Стало быть, верьте вполне правде свидетельских слов.
Видел я сам: подо льдом недвижен был Понт необъятный,
Стылую воду давил скользкою коркой мороз.
Мало увидеть - ногой касался я твердого моря,
40 Не намокала стопа, тронув поверхность воды.
Если бы море, Леандр, таким пред тобой расстилалось,
Воды пролива виной не были б смерти твоей!
В эту погоду взлетать нет силы горбатым дельфинам
В воздух: сдержаны злой все их попытки зимой.
45 И хоть Борей и шумит, хоть бурно трепещет крылами,
Все же не может поднять в скованных водах волну.
Так и стоят корабли, как мрамором, схвачены льдами,
Окоченелой воды взрезать не может весло.
Видел я сам: изо льда торчали примерзшие рыбы,
50 И, между прочим, средь них несколько было живых.
Так едва лишь Борей могучею, грозною силой
Полые воды реки, волны на море скует,
Истр под ветром сухим становится ровен и гладок
И по нему на конях дикий проносится враг.
55 Враг, опасный конем и далеко летящей стрелою,
Все истребляет вокруг, сколько ни видно земли.
Многие в страхе бегут. Никто за полями не смотрит,
Не охраняют добра, и разграбляется все:
Бедный достаток селян, и скотина с арбою скрипучей,-
63 Все, что в хозяйстве своем житель убогий имел.
В плен уводят иных, связав им за спины руки,-
Им уж не видеть вовек пашен и Ларов своих!
Многих сражает степняк своей крючковатой стрелою,-
Кончик железный ее красящий яд напитал.
65 Все, что не в силах беглец унести или вывезти, гибнет,
Скромные хижины вмиг вражий съедает огонь.
Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся,
Не налегают на плуг, землю не пашет никто.
Или же видят врага, иль боятся его, хоть не видят.
70 Как неживая лежит, брошена всеми, земля.
Здесь под тенью лозы не скрываются сладкие гроздья,
Емкий сосуд не шипит, полный вином до краев,
Нет тут сочных плодов, и Аконтию не на чем было б
Клятвы слова написать, чтобы прочла госпожа.
75 Видишь без зелени здесь, без деревьев нагие равнины.
Нет, счастливый сюда не забредет человек!
Так - меж тем как весь мир необъятный раскинут широко, -
Для наказания мне этот назначили край!