МАРЕШКА
Н.Г.
Когда отъехали от вокзала, Марешка открыла окно, впустила в машину теплый летний ветер, откинулась на заднее сиденье, почему-то пахнущее раздавленными жуками, и стала угадывать, где же они остановятся. За окном уплывали назад деревья, кусты, дома всех размеров, холмы, между усталых пологих спин которых проглядывало море, темно-синее, как мамины глаза.
Они проехали мимо больших новых гостиниц, выстроенных в форме башен из кубиков или поставленных на основания балалаек. Мимо старых советских санаториев с ухоженными тенистыми садами и сколотыми или отвалившимися аббревиатурами на фасадах.
Наконец они остановились у уходившего в глубину дворов большого сада без забора, начинавшегося сразу от дороги. Сад был заросший, диковатый и очень красивый в сочном предвечернем свете.
- Следуйте же за мною, прекрасные дамы, я провожу вас в апартаменты, - сказал хозяин пансионата, дядя Миша, припарковав машину прямо под большой яблоней и почти уперев бампер в морщинистый старый ствол.
Дядя Миша с мамой шли впереди, он возбужденно что-то рассказывал и объяснял. В машине он сильно жестикулировал, но сейчас руки у него были заняты чемоданами, поэтому он кивал и дергал подбородком. Хохолок черно-седых волос на его макушке подпрыгивал, как одна из веселых марионеток в кукольном театре в Краснодаре. Они там останавливались по пути к морю, и кукольный театр был маминой идеей. Марешка бы с большим удовольствием сходила в кино, или, на худой конец, в оперетту.
- Мам, ну какие куклы, мне уже одиннадцать лет! - говорила она снова и снова.
- Тем более! - отвечала мама. - Детство уже почти прошло, еще немного - и не успели бы!
Они сидели в третьем ряду, мама хлопала и смеялась до слез, и сама казалась лет пятнадцати. Марешка потихоньку гладила маму по руке и очень радовалась, что они пошли смотреть на кукол.
Дядя Миша жил в большой мансарде с выходом на крышу, единственной симметричной части большого здания пансионата.
Строили в ранних девяностых три большие семьи, заложившие дом вместе, а потом продолжавшие строительство по мере притока денег и новых идей. Строили хаотично, без особенных архитектурных согласований, лет пятнадцать, а потом продали получившееся странное здание дяде Мише и разъехались в разные концы земного шара.
"Концы шара - странное выражение, - думала Марешка, стоя на крыше с дядей Мишей и глядя, как кружит в синем небе голубиная стая. - Шар ведь бесконечный, что внутри, что снаружи."
- Как летят, а? - кричал дядя Миша, и его полное лицо светилось совершенно мальчишеским счастьем.
Голубей он держал около двух десятков - белых, серых, пестрых, и трех тропических, черных, как ночь, с красными пуговичными глазами. Эти летали отдельно от остальных, выше, держа в полете почти идеальный треугольник. Мужик на рынке, продавший их дяде Мише, говорил, что это птицы редкой породы "белдам".
- Да откуда ж я знаю, что белдам значит, Маришка, - говорил дядя Миша, бросая голубя вверх и прищуриваясь, когда птица, хлопая крыльями, взмывала в синее приморское небо. - Но птицы отличные, высоколетные, я не нарадуюсь.
- Марешка, - поправляла его девочка, но он не слушал, подставлял лицо небу и солнцу, следил за птицами, как будто видел сейчас то, что они видели, с ними летел ввысь, позабыв про большой волосатый живот над спортивными штанами и выбитые пробки в комнатах, где жили Марешка с мамой.
Мама очень нервничала - у нее оставалось зарядки ноутбука всего на час, а ей еще надо было закончить проект по работе и позвонить по скайпу дяде Сереже. Марешка напомнила дяде Мише про пробки.
- Да там делов-то на пять минут, - отмахнулся тот. - Успеется. Почему мама твоя "дядям" каким-то звонит? Где отец-то твой, Маришка?
Марешка привычно вздохнула.
Папа пропал три года назад. Ушел на работу и не вернулся. Никто не видел его с тех пор и ничего не знает. Мама трижды ездила на опознания, возвращалась бледно-серая, много плакала, но тела были чужие. А папа исчез, будто нашел в стене перехода в метро маленькую зеленую дверь и ушел сквозь нее в таинственный сад, а дверь тут же заросла плющом, и теперь ему никак оттуда не вернуться...
- Ох ты и фантазерка, Маришка, - сказал дядя Миша, наконец опуская глаза на девочку. - А он что... работа была опасная, или денег много?
- Нет, - Марешка пожала плечами. - Он был инженером-металлургом. Зарабатывал обычно. Читать любил - детективы там, фантастику. Головоломки делал из проволоки. У меня одна есть, я ее никак сложить не могу.
- Иди погуляй, - сказал дядя Миша, вздыхая. - Я сейчас голубей загоню и починю пробки ваши.
Марешка пошла бродить по саду. Она уже весь его разведала - хоть он и был большой, но она была отличным исследователем.
В старой яблоне у дороги, где дядя Миша парковал машину, было дупло, в котором жила беличья семья. Марешка вчера просидела на скамейке напротив дерева битых три часа, ей хотелось дождаться и сосчитать белок, но они были еще упрямее, чем она (мама бы удивилась, что есть на свете такие особи) и так и не показались.
В большой липе тоже было дупло, но там жили осы - если приложить ухо к дереву с другой стороны, можно было услышать низкое, как дрожь, гудение. Ос Марешка считать не хотела, и встречаться с ними - тоже.
За кустами, со стороны соседского забора, был забит досками старый колодец. Между досками были щели и в них можно было увидеть (или представить) черную воду далеко внизу.
- Говорят, местные мальчишки-живодеры там топили кошек, - сказала Марешке грустная восьмилетняя Оля - её семья жила здесь, в пансионате, уже больше недели. - А потом призрак черного кота стал ночами выходить из стен и пить их кровь. А родители им не верили, пока мальчишки не умерли в страшных мучениях. Тогда смотрят - у них дырки от кошачьих зубов по всему телу и крови в жилах вообще нету. И их тела сбросили в этот колодец, чтобы задобрить убитых кошек, а сверху новые доски набили, крепкие, видишь?
Оля шмыгнула носом и потопала обратно в дом. Ей приходилось помогать родителям - два года назад, в порыве увлечения куклами, она выпросила у них "братика или сестричку". Родилась тройня, и Олино беззаботное детство быстро полетело под откос в вихре кормлений, младенческих колик, постоянного родительского раздражения, смены подгузников и ночных побудок в три глотки.
- Сейчас они уже гораздо лучше ночами спят, - сказала Оля. - Скажи спасибо.
Олино семейство жило через стенку, так что основания для благодарности действительно имелись. Самый большой номер пансионата стоял закрытый, несмотря на сезон, а на первом этаже жила балерина на пенсии Любовь Ивановна со своим сыном-инвалидом Васей.
Вася был умственно отсталый и почти не двигался, сидел в кресле на веранде, куда мать его выкатывала утром, жмурился на солнышко. Он был взрослым, но очень маленького роста, пожалуй, если бы он встал на ноги, то оказался бы одного размера с Марешкой. У него была большая голова и лицо прекрасного принца из диснеевского мультфильма - прямой нос, зеленые глаза, крупно вылепленные губы. Марешка чувствовала от этого раздражение, как будто такая красота пропадала на Васе почем зря, а могла бы составить счастье какого-нибудь другого, нормального человека, который бы ее носил и радовался.
- Ты все сад исследуешь, Мариночка? - улыбнулась ей с веранды Любовь Ивановна. - Что ж на пляж не идете? К морю ведь приехали, а не загораете, не купаетесь?
- У мамы проект срочный, - сказала Марешка. - Ей доделать надо, от интернета не уходя. А загорать я вообще не люблю.
Хотя на пляж ей хотелось - побегать по воде, набрать ракушек. Еще хотелось сделать большую горку из песка, утрамбовать, а потом вырыть под нею сквозной ход, сначала с одной стороны, потом с другой, чтобы пальцы провалились сквозь последнюю тоненькую стеночку песка в темную пустоту под горкой.
- Васенька вчера о тебе говорил, - сказала Любовь Ивановна, поднимаясь и подходя к перилам. Она была уже немолодая, но двигалась очень красиво, легко, как танцующая кошка. - Он тебя заметил, а ведь он мало кого замечает. Сказал: "Пусть Марена не подходит к зеркалу, не смотрит в зеркало, не касается зеркала". Я его поправила, что ты - Мариночка, но он уже как шторки в глазах задернул и замолчал.
Марешка пожала плечами (к зеркалу она подходила обычно лишь раз в день, когда мама ее заставляла причесаться, и вполне могла бы обойтись и без этого). Она побежала наверх спросить маму, можно ли на пляж. Мама сосредоточенно печатала, не отрывая взгляда от экрана, а на айпаде было два неотвеченных вызова от дяди Сережи.
- Какой мне пляж, Мареш? - отмахнулась мама. - Вот закончу, тогда будем отдыхать по полной. В дельфинарий поедем. Купаться будем каждый день.
Марешка кивнула, повернулась уходить.
- Хотя постой, - позвала вдруг мама. - Слушай, да ну его, за пару часов не убудет, пойдем-ка на море!
Они бегали по полосе прибоя, по колено в теплой соленой воде. Марешка нашла круглый камень размером с десятирублевую монету, плоский, с дыркой посередине.
- "Куриный бог", - сказала мама. - Я такой находила в "Артеке". Не помню, куда потом делся. Его еще называли "собачий бог" или Боглаз. Это оберег.
- От чего? - спросила Марешка, пряча гладкий камешек в карман шорт.
- От зла, - сказала мама и вздохнула.
На обратном пути мама купила по початку вареной кукурузы и по эскимо. Они шли и откусывали то горячее-соленое, то холодное-сладкое. И смеялись.
Вечером в небе собрались тучи и подул холодный ветер.
Маме позвонил дядя Сережа и сначала рассказал, как она его подводит с проектом, потом про то, что он ел на обед, потом как какой-то мужик припарковался к нему вплотную, потом про футбол. Через сорок минут он пожелал маме хорошо выспаться, чтобы завтра побольше поработать.
Мама нажала на красную кнопку в Скайпе и долго сидела молча, не двигаясь. За окном пошел дождь - капли бросались на стекло, как будто пытаясь его пробить, бессильно стекали вниз.
- Мам... - позвала Марешка с кровати. - А там, где папа... ты думаешь, ему там тоже без нас плохо?
Мама повернулась к ней. Глаза у нее были очень блестящие в полутьме.
- Нет, - сказала она. - Я надеюсь, что где бы он ни был, ему там хорошо. Потому что по своей воле он бы нас никогда не оставил. И раз он не возвращается - значит, не может. Или его в этом мире больше нет. Я его люблю. Пусть ему будет без нас хорошо.
Ветер бросил в окна очередной ушат холодного дождя.
- Завтра мне нужно будет много работать, - сказала мама. - Если дождь не перестанет, тебе придется искать развлечения в доме.
Дождь не перестал.
Марешка попробовала погулять по саду под большим красным зонтом, выданном ей дядей Мишей. Но она насчитала четырнадцать разных сортов грязи - липкая серая, текучая черная, блестящая красноватая и так далее, поэтому гулять было почти негде. Она дошла до дерева с белками и положила на ветку у дупла кусочек хлеба - нечего по дождю за орехами бегать.
Вернулась в дом, немного поболтала со старой балериной. Ее Васенька сидел на веранде в инвалидном кресле и смотрел на дождь так же, как и вчера на солнце.
- Дождь будет долгим, - сказала Любовь Ивановна. - Надеюсь, склоны не размоет, а то местная почва располагает к оползням.
Марешка вернула дяде Мише красный зонтик, а взамен получила черный ключ от закрытого номера, где никто не жил, и информацию о том, что на шкафу там должны быть нарды, а на полке - книги про Алису Селезневу.
- Если принесешь, я с тобой в нарды сыграю, - сказал дядя Миша, с неприязнью глядя на затянутое тучами небо. - Голубей-то не погоняешь в такую погоду.
Черный ключ повернулся в замке с сочным щелчком, как будто раскололся орех. Номер был большой, красиво и дорого обставленный. Марешка не очень разбиралась, но тут сразу поняла, что жить в таком им с мамой было бы не по карману. Она прошлась по комнатам, с любопытством разглядывая картины на стенах - витязя, спешившегося и глядящего вдаль, красивую русалку, задумчиво замершую на камне у воды. Фрукты и натюрморты в столовой ее не заинтересовали, она прошла дальше и заглянула в ванную.
Комната сияла дворцовой роскошью. Унитаз был расписной, с павлинами. Ванна стояла на гнутых золоченых лапах. Три стены были выложены сияющей сине-золотой плиткой, а четвертая была полностью зеркальной. Зеркало было таким чистым и прозрачным, как будто стены и вовсе не было.
Марешка шагнула к стеклу и посмотрела на девочку, вставшую перед нею с другой стороны. Та была худа, бледновата, довольно мала для одиннадцати лет. На ней были джинсовые шорты и футболка с крипером из "майнкрафта". Волосы были рыжие, в папу, а глаза грустные.
Она подняла руку - приложить ладонь к зеркальной поверхности, но поняла, что останется отпечаток и дяде Мише придется приходить и протирать. Ее рука замерла в нескольких сантиметрах от зеркала, но каким-то странным образом девочка в отражении не остановилась и прижала руку к стеклу с другой стороны. Марешка сглотнула, глядя на эту ладонь - это была ее ладонь - с глубокой линией сердца, перечеркнутой белым шрамиком от падения на осколок стекла, с маленькой родинкой на подушечке среднего пальца. Отражение смотрело на нее не моргая, с ожиданием и вызовом, и Марешка медленно, как во сне, донесла руку до стекла и прижала свою ладонь к той, что была в зазеркалье, линия к линии.
И мир дрогнул, качнулся, наклонился, и, чтобы не упасть, Марешке пришлось побежать вперед, все быстрее и быстрее, по наклонной плоскости, а откуда-то дул темный горячий ветер и слышались голоса - то гудящие тяжелым металлом, как рельсы при приближении поезда, то шуршащие сухим песком, как дюны, передвигаемые ветром. Марешка бежала, а мир уходил из-под ног, и, не удержавшись, она упала, ушибла коленку, и движение прекратилось.
Марешка поднялась с холодного гладкого пола и увидела, что стена перед нею - больше не зеркало, а такой же сине-золотой кафель, как и остальные три.
Как научил ее папа, давно, когда ещё водил в детский сад, она закрыла глаза, глубоко вдохнула, досчитала до пяти, выдохнула и открыла глаза. Зеркала по-прежнему не было, а сама комната немножко изменилась. На гнутых лапах, держащих ванну, Марешка заметила черные металлические когти. Павлины на унитазе, до этого умильно тершиеся клювами, теперь спрятались по разные стороны изножья и, вытянув шеи, кричали друг на друга.
Марешка вышла из ванной, быстро прошла через гостиную (витязь на картине, сдвинув доспехи, мочился на окровавленное тело у своих ног, а русалка смеялась, обнажая острые и длинные, с палец, зубы). Со шкафа она взяла коробку с нардами и побыстрее выскочила из нехорошего номера обратно в коридор, который не изменился и был совершенно таким же, и пах так же - пылью, чесноком, цветами и сигаретами. Тяжелая дверь закрылась.
Перепрыгивая через две ступеньки, Марешка бросилась наверх - пусть даже мама занята, она просто сядет рядом, будет смотреть на нее и чувствовать её запах. И ей не будет скучно.
В их номере все было по-прежнему - на столе стоял раскрытый ноут, шторы были задернуты, на картине на стене птички клевали горбушку хлеба. Мамы не было, но в ванной горел свет и лилась вода. Марешка перевела дух.
Она раздвинула шторы и увидела, что дождь уже почти прекратился, он уже не бросался на стекло, а лишь трогал его робкими прозрачными пальцами. Вода в ванной перестала течь, дверь открылась. Марешка обернулась и застыла с неоконченным "Ма..." на губах.
- Приветик, Марешка! - сказал папа, закрывая за собой дверь. - Ты в саду была? Ноги не промочила?
Не дожидаясь ответа, он прошел к столу и сел за клавиатуру, застучал по ней быстрыми пальцами.
- Я уже почти закончил, - сказал он. - Еще немножко, и в нарды с тобой поиграем, я вижу, ты принесла доску. А то и в карты можно. В дурачка. Или в дурочку, - он хихикнул.
- А где мама? - спросила Марешка.
- За продуктами выскочила, - сказал папа. - Я думаю, мы все сыты по горло дядь Мишиной стряпней - готовит он неплохо, но столько насыщенных жиров и быстрых углеводов я не поглощал с самого детства. Мама купит овощей, рыбки свежей. Помидоры тут вкусные.
Марешкин взгляд метался по комнате, пальцы вцепились в подоконник. Комната все же изменилась - на картине птички клевали не хлеб, а человеческую руку, покрытую коркой засохшей крови. Полоски на обоях казались прутьями решетки.
- Папа, - сказала Марешка. - Откуда ты взялся? Ты же пропал.
Отец обернулся к ней, и Марешка увидела, что вместо глаз у него - большие круглые ракушки. Она нашла одну такую вчера на пляже, и Любовь Ивановна сказала, что это редкий черноморский вид "китайская шляпа".
- Да, я - пропавший папа, - медленно сказал папа. - Я. Про-папа. Разве ты по мне не соскучилась, дочка?
Он широко раскинул руки, и, помедлив всего лишь секунду или две, Марешка бросилась в его объятия и уткнулась носом в футболку на его крепком плече, пахнущем морем.
У мамы тоже были глаза-ракушки, но даже с ними она выглядела лучше и счастливее, чем та, что осталась в мире за зеркалом.
Они ели вкусную печеную камбалу, салат из помидоров, зелени и огромных, сладких мясистых перцев. Родители много смеялись, папа часто брал мамину руку и прижимал к губам. Мама гладила его по рыжим волосам.
Еда была ужасно вкусной, свежей, какой-то очень радостной - будто с каждым кусочком, который Марешка проглатывала, счастья у нее внутри прибывало.
- Вот ты говоришь "настоящий мир", Марешка и "правильная сторона зеркала", - говорил про-папа. - А что есть "настоящее"? Где тебе хорошо - там и правильная реальность. Там и нужно быть.
- Пойди погуляй, доченька, - сказала мама после обеда. - Мы вымоем посуду, закончим работу, а потом пойдем на пляж.
- Как вчера? - обрадовалась Марешка.
- Да, - кивнула мама. - Но сегодня у нас будет важное дело. Нам нужно найти для тебя две хорошие ракушки, вот такие, - она постучала себя по глазу. Звук был тихий и звонкий.
- Зачем? - спросила Марешка, холодея, потому что уже знала ответ.
- Молодец, что пришла, Мариночка, - обрадовалась ей Любовь Петровна. - Мы тут тебя все очень ждали. Папа твой всё беспокоился, а мы ему говорили: "Она придет, точно придет!".
Ракушки в ее глазах были с красноватым отливом, а сама она казалась моложе, тоньше, проворнее.
- Я ведь в труппе Большого танцевала, Мариночка, - сказала она, кивая каким-то своим мыслям. - И в "Жизели" была, и в "Баядерке". В примы не вышла, но хороша была, хороша. Вот посмотри-ка!
И она сошла с веранды на мокрую траву, замерла, изогнувшись, потом начала танцевать. Она выгибалась, прыгала, ее коса распалась на золотистые пряди, волосы летели за ней, и казалось - в каждом движении была музыка, создаваемая танцем. Мощная мелодия дрожала на грани слышимости, но не переходила ее. Марешка смотрела завороженно.
Ее отвлекло хлопанье крыльев - большой черный голубь слетел на веранду, сел на спинку инвалидной коляски, в которой неподвижным истуканом, как всегда, сидел Вася. Марешка посмотрела удивленно - птица совсем не боялась, наклонила голову набок, посмотрела на девочку пуговичным красным глазом.
- Почтовый голубь принес послание, - вдруг сказала птица хрипловатым голосом. - Послание для Марены.
- Ой, - сказала Марешка, попятилась, споткнулась и села на гладкие доски.
- Войти можно в одно. А выйти - в любое, - сказал голубь. - Конец послания. Улёт.
И голубь снялся со спинки кресла, вылетел с веранды и полетел вверх, вверх, вертикально, пока не исчез из виду в белесой высоте неба. Марешка выбежала на ступени и провожала его глазами. Солнце сквозь дымку казалось огромной монетой из сияющего белого металла.
А когда Марешка повернулась, то закричала от ужаса. У Васи в инвалидной коляске глаза были живыми, зелеными, блестящими, полными страдания. Звучал крик - немой, потому что рта у Васи не было - его лицо от носа до подбородка было полностью покрыто слоем мелких острых ракушек, какие нарастают на стенах причалов и днищах лодок и называются "балянусы", или морские желуди.
Любовь Ивановна всё танцевала.
- Марешка! Мы готовы, пора идти на пляж, - раздался издалека, со второго этажа, голос про-папы.
Марешка отпрометью бросилась в дом и вверх по лестнице.
"Войти в одно, выйти в любое!" - повторяла она. Ей нужно было найти зеркало. Если дом был таким же, то...
Зеркало нашлось на площадке лестницы - высокое, узкое, в тяжелой деревянной раме. Марешка подбежала к нему близко-близко, так, что стекло затуманилось от ее дыхания.
- Я хочу обратно, - сказала она и прижала к зеркалу обе ладони.
И опять мир качнулся, наклоняясь, и Марешка пробежала несколько шагов и упала. Поднялась с ковра на площадке, чувствуя, как ноют коленки.
На зеркале над нею белели отпечатки ее ладоней.
Их комната была прежней, птички на картине благовоспитанно клевали горбушку. Ноутбук стоял на столе, выключенный, но еще теплый. Рядом лежал айпад, Марешка подняла его, но включить не смогла - мама поменяла код, "1234" больше не работал.
- Мама! - позвала Марешка. И потом, робко, тихо, на всякий случай, - Папа!
Никто не отозвался.
Номер была пуст, хотя вся мамина одежда была на месте и туфли стояли у стены. В черном кроссовке лежал мамин телефон - он был разряжен.
Дом был пуст - исчезли даже Любовь Ивановна с Васей, нигде не было видно громоздкого инвалидного кресла. Не плакали в три горла маленькие Олины братья. Дяди Миши было не видно и не слышно. Марешка прошла на кухню, открыла холодильник, шкафы. Вся еда была на месте - колбасы, хлеб, сыры, любимый дядь Мишин кулинарный ингредиент - сало с тонкой мясной прослойкой. Марешка утащила яблоко и пачку чипсов и вышла из дома.
Сад был пуст, но когда Марешка присела на лавочку, чтобы перекусить, из дупла яблони выглянула пара бельчат, они посмотрели на девочку блестящими темными глазами и снова спрятались.
Улица была пуста - стояли машины без водителей, пальмы мотали зелеными гривами на ветру, никого не было за стеклами домов и магазинов. Марешка зашла в "Макдональдс" у моря - на одном столе лежал чей-то недоеденный бургер, на другом - начатый лист раскраски и мелки. Марешка наступила в лужу растаявшего мороженого на полу, нога прилипала к полу с каждым шагом, потом отрывалась с противным чавкающим звуком.
Пусто было и на пляже. Волны накатывали на берег и отползали с тяжелым шорохом, утаскивая за собой гальку и ракушки. Марешка зашла в теплый прибой, потом посмотрела под ноги и взвизгнула - все ракушки на пляже были вида "китайская шляпа", они смотрели на нее, как сотни внимательных глаз - черных, карих, серых, зеленоватых. Марешка побежала с пляжа, и ракушки лопались под подошвами ее резиновых шлепок.
Добежав обратно до пансионата, Марешка поднялась к себе в комнату и залезла в кровать. Подушка слабо пахла мамиными духами, девочка свернулась калачиком, накрылась с головой одеялом и уснула. Она проспала весь вечер, всю ночь, и проснулась с первыми, ярко-розовыми лучами солнца, поднимавшегося из-за моря.
Марешка накинула свой теплый синий купальный халат - воздух еще не прогрелся, было холодно. Она обошла дом, вышла в сад, дошла до дороги. Все было по-прежнему - ни одного человека. Только птицы весело щебетали, будто ничего не случилось, осы тяжело гудели в своем дупле. Белки вылезли на нее посмотреть в полном составе - двое взрослых и двое молодых.
Марешка прошла к телефону и позвонила в полицию. Трубку взяли не сразу.
- Алло! - сказала она. - Алло, полиция?
В трубке не было голосов, был лишь тихий гул, как от высоковольтной линии. Потом пошли короткие гудки.
Марешка позвонила бабушке в Москву. Позвонила тете Наташе в Пермь. Позвонила в Китай в компанию, которая произвела ее халат - номер телефона был напечатан на этикетке. Трубку поднимали, Марешка слушала шум, потом короткие гудки.
- Хорошо же, - сказала она вслух и сжала в кармане черный ключ от закрытого номера. - Я иду!
Но вначале она пошла на кухню, нагрела в микроволновке молока и намешала в него целых пять ложек растворимого шоколада - мама ей больше двух обычно не позволяла.
Про-папа искренне обрадовался ей, поднял в воздух, закружил. Папа так часто делал, особенно раньше, когда Марешка была помладше и полегче. Она закрыла глаза и на несколько секунд позволила себе поверить. Смеяться. Кружиться в сильных руках.
Когда про-папа опустил ее на пол, она покачнулась и села на стул.
- Ты забрал из мира всех людей, - сказала она обвиняюще. - Почему?
Про-папа вздохнул и сел за стол напротив.
- Потому, что я был разочарован, - сказал он. - Я вернулся. Думал - ты меня по-прежнему любишь и мы будем счастливы, все вместе. А ты...
Его ракушки грустно уставились в стол.
- Это все не настоящее, - упрямо сказала Марешка. - И ты не настоящий.
- Ну вот, опять заладила, - про-папа пожал плечами. - "Что есть реальность? Как ее определить? Если говорить о том, что ты можешь почувствовать, понюхать, попробовать на вкус и увидеть, то "настоящая реальность" - это просто интерпретация твоим мозгом электрических импульсов." Узнала, откуда это?
- Нет, - сказала Марешка. - Отдай мне настоящий мир.
- Этот мир - настоящий. Может стать настоящим, - поправился про-папа. - В нем буду я. И мама будет смеяться. Если ты поверишь и останешься с нами, этот мир станет реальностью. Он будет расти и набирать силу. Мы будем ходить на море. Жарить шашлыки на пляже. Читать книжки. Ловить бабочек и украшать ими стены. Потом мы создадим в этом мире другие города и поедем в них путешествовать. Если мы поверим в Австралию - в мире будет Австралия. Большой барьерный риф, а, дочка?
Марешке очень хотелось сказать "да". Но она упрямо помотала головой. Про-папа встал и прошелся по комнате. Постоял у окна.
- Хорошо, - сказал он наконец. - Мы с тобой сыграем. Если ты выиграешь - можешь возвращаться в свой мир, он будет точно таким же, как ты его оставила, ничуть не лучше.
- А если я проиграю? - спросила Марешка.
- Мы пойдем на пляж и подберем тебе пару красивых ракушек, - ответил про-папа и улыбнулся, показав острые зубы. Он протянул через стол руку. Марешка чуть подумала и пожала ее. Рука была холодная, влажная и рыхлая, как что-то, что много лет пробыло в воде.
- А как мы будем играть? - запоздало спросила она.
- Ты должна сложить мою головоломку, - сказал про-папа. - До заката.
Марешка побежала к кровати, достала из-под нее свою полосатую сумку и нашла в кармашке папину головоломку. Она была сварена из трех колец толстой стальной проволоки, которые пересекались замысловатым образом и образовывали лабиринт. В начале лабиринта раньше были три бусины - золотая, серебряная и медная, их нужно было провести через проволочные хитросплетения в петельку на конце. Сейчас бусин не было, лабиринт был пуст.
Марешка подняла недоумевающий взгляд на про-папу, который по-прежнему сидел за столом и улыбался.
- Ах да, - сказал он. - Я буду жульничать.
(продолжение ниже в комментах)