MMIX-47
«...Так кто ж ты, наконец?
- Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Вот мы и добрались в своём восхождении к кульминации сюжета Романа. И уже не можем далее уклоняться от ответа на заглавный вопрос о том, что за бессмертная идея скрывается за карнавальной маской Воланда. Или это вовсе даже и не маска?
Заметим для начала, что все предшествующие усилия по поиску смыслов, скорее, увеличили степень неопределённости в отношении этого самого главного героя Романа. Вряд ли кому-то удастся оспорить тот факт, что только Воланд присутствует в этой пьесе от первого действия до последнего, привлекая внимание и занимая умы всех прочих героев и героинь. И даже когда мы расшифровали все остальные образы, прояснили идеи, скрытые за театральными масками всех героев, сценический образ Воланда остаётся неприступным и таинственным:
«Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый - пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар».
Впрочем, уже и то неплохо, что мы вообще начали замечать разницу между маской и истинным лицом героев Романа. Признаемся честно, раньше это нам удавалось - и мы действительно полагали, что надевший на себя маску жалкого бродяги Иешуа - это и есть настоящий образ великого Учителя, сочинившего эту великую Мистерию. И что Иуда - действительно предатель по жизни, а не лучший и любимый ученик, гениально сыгравший роль Предателя.
А ещё мы вместе с самой героиней верили, что образ любящей и требовательной музы вовсе не был маской для невротических комплексов. И только чистосердечное признание, что тётя была злой, даёт теперь шанс поменять местами маску и сущность - надеть маску ведьмы по-настоящему любящей женщине. Ну и, наконец, мы должны помянуть добрым словом Аннушку-Чуму, благодаря которой мы обнаружили этот приём Автора, который скрыл за маской старой ведьмы не кого-нибудь, а музу русской поэзии.
Поэтому мы уже не имеем прежней возможности верить Автору на слово, когда он пишет про Воланда: «тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших прудах убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати». Потому что иначе получается, что это едва ли не единственный актёр в нашем дионисийском представлении, который играет сам себя.
Впрочем, признаюсь честно, лично у меня давно были сомнения в серьёзности намерений драматурга этой пьесы. Причём именно в отношении образа Воланда, а не всех остальных. Уж больно симпатичный и обаятельный образ, к тому же строгий и справедливый, то есть по-настоящему добрый к людям. Я уж не говорю, о том, что сам Воланд и мухи не обидит. Единственным пострадавшим числится Берлиоз, но и тот, сказать по правде, сам виноват. Воланд честно пытался его предупредить, убедить, да только Берлиоза было не удержать, будто чёрт дергал его за ниточки.
В общем деваться нам некуда, придётся, как и предполагал Автор в первой главе, составлять подробное досье на этого подозрительного «консультанта», чтобы принимать решения самим, а не на основании чьих-то суждений. Может быть, Автор именно к этой самостоятельности в суждениях нас и подталкивает? Во всяком случае он точно не оставляет нам каких-то наводящих подсказок в отношении Воланда, если только не считать одной большой подсказкой весь сюжет и сквозные идеи Романа.
Взять, например, булгаковскую идею «мастера», развивающую новозаветное учение о «муже» и «жене», то есть о духе и душе как ипостасях личности. Применительно к писателю или художнику получилась очень доходчивая иллюстрация: действительно для создания настоящего художественного произведения нужны исполнительское мастерство, страстное желание души и творческий дух. Приняв эту триаду, нам удалось психологически достоверно растолковать рассказ Мастера о несчастной любви мастера и музы в отсутствие творческого духа. На этой же основе удалось истолковать встречу Берлиоза, Бездомного и Воланда как автобиографичское описание эволюции личности самого Автора. Опять же он поселяет Воланда в булгаковской квартире №50 в одном доме с музой Пушкина.
Обнаруженная в 19 главе скрытая ссылка на евангельскую притчу о мудрых и неразумных девах как будто подтверждает эту же линию, необходимость для музы дождаться и сохранить свою страстность для «жениха», то есть творческого духа. Но вот вопрос, кто же является «женихом» в последующих главах Романа? По внешнему антуражу и косвенным намёкам на аналогии со свадьбой Маргариты Валуа получается, вроде бы, Воланд. Именно он занимает место отставленного «мужа» и направляет действия Маргариты.
Совпадений слишком много, и мы вынуждены признать: Автор действительно поместил Волнада в нишу творческого духа. Но при этом сам называет его «дьяволом» или «сатаной». Может быть, и взаправду таково отношение Автора к тому, кто обрёк всю жизнь писателя на муки творчества? Может быть, он считал, что дух творчества и дух разрушения - это одно и то же, или хотя бы близнецы. Ведь настоящее творчество - это всегда разрушение рамок, штампов, выход за границы сложившихся стереотипов. Булгаковский Роман более чем все другие является образцом такой вполне постмодернистской деконструкции практически всех современных Автору философских, религиозных, эзотерических систем. Другое дело, что на расчищенном от строительного и наносного мусора месте, из прошедшего испытание на прочность материала разрушенных им уродливых пристроек творческий дух Булгакова создаёт новую, свежую, стройную архитектуру современной философии.
Давайте попытаемся поставить себя на место Булгакова, мысленно оказаться в атмосфере рубежа 1920-30 годов. Революционная идея оказывается в кризисе, переживает такой же период «реставрации» в рамках второй четверти. В среде столичной творческой общественности возродились предреволюционные моды на оккультизм, она в прямом смысле готова снова заложить душу дьяволу ради успеха. И в общем-то добивается своего в тридцатые годы. В дневниках жены писателя Елены Сергеевны есть воспоминания о том, как Булгаков после чтения глав Романа делает письменный опрос среди слушателей. Каждый должен написать на листочке, кем, по его мнению, является Воланд. Получив большинство ответов - «сатана», Автор остался удовлетворён. Но своего мнения так и не высказал. Сдаётся, что и в этом случае, как и с видимым сведением счётов с литературными противниками, Булгаков преднамеренно заманивает литературную общественность в том направлении, куда она сама с удовольствием готова двигаться.
И потом, Булгаков обязан был сделать выводы из фатальной ошибки своего предшественника - Гоголя, который сделал такую попытку откровенно и искренне проповедовать для светской публики евангельские духовные ценности. И горько поплатился за это, поскольку не нашёл отклика даже у собственной Музы. Трагический рассказ о несчастной любви мастера и Музы - она ведь и о Гоголе тоже. А ведь Гоголь творил во времена, когда официальной идеологией было православие вкупе с народностью. Что же говорить о временах Булгакова, когда за попытку протащить в литературу евангельскую проповедь можно было загреметь на всю катушку и вообще сгинуть без следа. А вот работа над пародийным Евангелием от Сатаны - это пожалуйста, это свидетельство подлинного родства душ с революционной, масонской, оккультистской, заложившей душу духу материализма столичной общественностью Москвы.
Впрочем, не нужно идеализировать и самого Автора. Он ведь тоже был частью, плоть от плоти этой самой творческой среды столичной общественности. По его же собственному свидетельству это в его душе творческий дух спорит с Берлиозом. Первые редакции Романа свидетельствуют, скорее, о том, что подсказанный едва ли не самим Горьким замысел пьесы или романа о Сатане поначалу трактовался достаточно прямолинейно. И лишь по мере многолетней работы над книгой, по мере воздействия творческого духа Воланд начинает приобретать совсем не свойственные дьяволу черты. Да так, что в окончательной редакции мы затруднимся найти прямой или иные разрушительные действия, производимые самим Воландом. Его свитой - сколько угодно, но разве повелевание бесами является обязательно признаком только сатаны. Нет ли в иерархии духовных сущностей кого-то более могущественного, повелевающего самим сатаной? Например, в каноническом Евангелии Иисус велит бесам переселиться в стадо свиней и они слушаются. Но на этом основании самого Иисуса фарисеи готовы назвать сатаной.
Если уж мы затронули первоисточники, то начать нужно, прежде всего, с Книги Иова, послужившей прообразом пролога гётевского «Фауста», а значит и первоисточником для нашего Романа. В Книге Иова сатана - это один из подчинённых Богу ангелов, отвечающий за материальное благополучие людей. Бог дал, Бог взял материальное благополучие Иова, но исполнителем в этих земных делах является сатана, князь мира сего. В этом смысле Мефистофель - этот тот самый персонаж из Книги Иова. Но в нашем Романе за исполнение такого рода фокусов отвечает Коровьев, иногда вместе с Бегемотом, но никак не сам Воланд:
«- Вчера вы изволили фокусы делать...
- Я? - воскликнул в изумлении маг, - помилосердствуйте. Мне это даже как-то не к лицу!»
Более значимым из первоисточников сведений о сатане для нас является Новый Завет. Во всех канонических евангелиях описана, очевидно - со слов самого Иисуса, внутренняя борьба с дьяволом во время пребывания в пустыне после Крещения:
«И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» /Мф 4,3-4/.
Остальные два искушения также связаны с противопоставлением двух царств - земного и духовного, царства, где княжит сатана, и царства Божьего, не от мира сего, где призван царствовать Иисус. Но для нас в данном случае важна роль сатаны как искусителя. Спрашивается, где и по отношению к кому в нашем Романе Воланд играет роль такого искусителя, предлагающего обменять духовные ценности на материальные, светские? Наоборот, было. Берлиозу и Бездомному Воланд предлагает отречься от сугубого материализма, признать наличие духовных сущностей и божественного Плана, то есть спастись. Но Берлиоз, искушаемый кем-то, но не Воландом предпочитает кинуться на камни. Коровьев, действительно, услужливо подсказывает ему дорогу, как и дух-искуситель из Нового Завета. Но Коровьева мы и без этого уже раскусили, признав в нём того самого, из «Фауста». При чём же здесь Воланд? Воланд может приказать Коровьеву вымостить дорогу в ад, но не может сделать за Берлиоза окончательный выбор, каким из двух путей последовать.
Второе упоминание сатаны в Новом завете связано как раз с тем, что Иисус повелевает бесами и обвинениями фарисеев в адрес Иисуса:
«Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского. Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его?» /Мф 12,24-26/ И далее обличает фарисеев в смертном грехе хулы на Духа Святаго.
Воланд сначала испытывает собеседников и лишь после этого приказывает свите примерно наказать Лиходеева, Варенуху, Босого, Сокова, Бенгальского, Семплеярова и других, Но может быть он стремится усугубить, поощрить их грехи? Вроде бы всё наоборот - все вышеназванные граждане, так или иначе, встают на путь исправления или же перестают досаждать окружающим.
Третий раз сатана упоминается при толковании притчи о сеятеле: «Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются» /Мк 4,15-17/.
Есть ли где-нибудь в Романе, чтобы Воланд выступил в качестве соблазнителя непостоянных или гонимых? Может быть, речь идёт о Никаноре Ивановиче, которого действительно соблазняют. Но, во-первых, делает это не Воланд, а неверный управитель Коровьев, хотя и по поручению хозяина. И опять, как и в Книге Иова сатана делает это не ради собственного развлечения, а для испытания. Только вот испытание Босого показывает, что сердце его пусто, Божье слово в нём не проросло. Он не гоним, не скорбит, и весьма постоянен в своем неприятии подлинного смысла доверенного ему Слова. Но даже если принять допущение, что Босой - и есть тот придорожный камень, на который упало зерно, то расхищает его вместе с должником неверный управитель, а вовсе не хозяин. То есть опять все стрелки указывают на Коровьева, а не на Воланда.
Ещё один эпизод в Евангелии с упоминанием сатаны:
«И, отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! Он же, обратившись, сказал Петру: отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» /Мф 16, 22-23/.
Здесь параллели с искушением в пустыни достаточно очевидны, как и параллель с притчей о сеятеле. И в свете этой притчи имя, данное Иисусом ученику - Пётр, то есть Камень, совсем не однозначно. Так что будем считать, что этот эпизод сводится к двумя ранее разобранным.
И наконец, два эпизода с сатаной, вошедшим в Иуду Искариота. Первый раз, когда он по своей инициативе, но фактически с ведом Иисуса начал переговоры с первосвященниками. И второй - во время Тайной вечери, когда Иисус дал ему хлеб, то есть знание смысла предательства. И тем самым спас Иуду от власти сатаны, который действительно вошёл в его душу. Но ведь сатана и в душу самого Иисуса входил в пустыне, и тот тоже спасся знанием о Царстве небесном. Однако же и в этих двух эпизодах сатана выступает всё тем же искусителем и соблазнителем. Но мы не находим этому аналогов в эпизодах Романа с участием Воланда. В московской части он общается с Алоизием, но вовсе не для того, чтобы искусить его. Если даже считать Пилата инкарнацией Воланда в ершалаимской части, где тот присутствовал, то и там речь идёт или о наказании Иуды, или о его спасении, но не об искушении. Любовницу Иуды - Низу, ту действительно искушают и соблазняют, но делает это опять не Пилат, а Афраний - инкарнация Фагота.
Так что при всех наших усилиях, при самом тщательном сопоставлении Воланда со словесным портретом сатаны, составленным наиболее авторитетными специалистами, мы не находим реального сходства. Явное сходство Фагота обнаруживаем, а Воланда - нет.
Но зато мы обнаружили в каноническом Евангелии очень любопытный пример, когда фарисеи возводят хулу на Дух Божий. То есть кроме черно-белой ситуации с однозначными ответом на вопрос «Так кто же ты?», вполне возможна ситуация, когда разные люди видят одно и то же противоположно. Ученики и простой народ видят в Иисусе мессию, а фарисеи - вельзевулов дух. Названа и причина такого искаженного восприятия: «Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» /Мф 12,35/.
Как вы думаете, был ли в курсе этих подробностей потомственный богослов Михаил Булгаков? Я думаю, что он все эти нюансы не только помнил, но ощущал всей силой интуиции гения.
Чьими глазами мы вместе с Бездомным смотрим на иностранного консультанта в первых главах. Правильно, глазами Берлиоза, но он - самый настоящий фарисей, отрицающий Христа. А чьими глазами мы видим Воланда как дьявола в 22 главе? Глазами женщины, которая сама чистосердечно призналась в том, что она - злой человек. Так может быть всё дело в этом? Бездомный десятью главами раньше тоже признавал своё несовершенство, и тоже хотел общения со спасительным творческим духом. Но он всё ещё оставался на протяжении большей части 12 стадии в плену прежней, фарисейской традиции. Поэтому он и не мог увидеть божественное, и ему пришлось успокоиться хотя бы тем, что существует дьявол. Помните, как Воланд в 3 главе, то есть ещё десятью главами раньше уговаривать собеседников: «- Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу». То есть всё дело в духовном состоянии, в мировоззрении собеседников Воланда и в главах 1-3, и в главах 11-13, и в главах 21-23. Кстати, мы в прошлый раз выяснили, что в московском политическом контексте под маской Маргариты скрывается столичная творческая среда. Но ведь именно с этой активной частью столичной публики общался Воланд в 12 главе, а теперь - вторая такая же встреча в 22 главе. И снова свита Воланда устраивает представление для Маргариты с одной целью - ещё раз испытать её.
Но как это вообще возможно - видеть мир настолько перевёрнутым. Не будем забывать, что речь идёт не о материальном мире, а о духовном. Увидеть его хотя бы в лунном, вечно обманывающем свете - это уже счастье и шаг вперёд. Когда Фагот говорит о нелюбви хозяина к электрическому свету, он опять профессионально лукавит. Воланд заботится не о своих глазах, а о Маргарите, которая может просто не выдержать на этой стадии своего духовного развития яркого света. Поэтому её, как и Бездомному легче свыкнуться с существованием дьявола, а о чём-то большем просить ещё рано.
Примерно в таком же состоянии как московская публика в 12 главе или Маргарита в 22-й, была иудейская общественность в главе 2. Впрочем, в соответствующих стихах канонических евангелий тоже была символика сначала 12 - «мистерии», а затем 13 - «жертвы». Так вот, ершалаимская общественность тоже воспринимала проповедь Иешуа, обещавшего разрушить храм, как проявление сатанинского духа. То, что он говорил о духовном мире и обещал немедленно воссоздать новый храм, - не воспринималось.
Однако, творческий дух действует именно так - испытывает на прочность, на соответствие духовным законам все детали и несущие конструкции, разрушает негодное и строит на месте негодного новое, более совершенное. Без испытания и частичного разрушения не может быть обновления и движения к совершенству. Нет, если считать своё мировоззрение - религию, философию, идеологию, науку - венцом творения, концом истории, тот тогда, конечно, любое творчество есть проявление духа Вельзевула.
Таким образом, творческий дух имеет две стороны - светлую, созидательную и теневую, разрушительную. Для мёртвого, косного творческий дух - всегда разрушитель, для злого, несовершенного, но всё же живого - он несёт испытания, и лишь для живого, светлого он выступает как равный партнёр и помощник в общем творчестве. Да, Воланд по отношению к большинству персонажей выступает как экзаменатор, судия, двум - Берлиозу и Майгелю он выносит, точнее - предсказывает разрушительный приговор. Потому как приговорили они себя сами. А Воланд лишь консультирует.
В общем-то самое главное о Воланде мы уже выяснили. Всё остальное - детали. Например, когда в 3 главе он отвечает на вопрос Берлиоза о жене - «Один, один, я всегда один». Мы уже достаточно разъяснили библейскую символику чисел, чтобы понять, на что намекает наш главный герой. А если кому-то ещё непонятно, как ещё называют Творческий дух, то значит - ещё рано, и пусть, как и Маргарита, считает Воланда дьяволом. Главное, чтобы как Бездомный и в самом деле поверили, что он существует. Тогда следующий шаг будет легче.
Стоит, пожалуй, дать ещё один намёк. Кто-то из комментаторов ссылается на мнение Левия Матвея, который в 29 главе не желает Воланду здравствовать. Но помнится в главе 16 про казнь этот же персонаж тоже кое-кого проклинал. И разумеется, вечный ученик Левий должен считаться авторитетом для таких же как он фарисеев и рабов авторитета. Ну, как же - ученик самого Иешуа! Ничего, что в козлином пергаменте написана полная чушь, идущая от непонимания.
Однако обратим внимание на один небольшой нюанс. То есть небольшой он только для Левия и других фарисеев. А для Автора и для Воланда - это очень важно. Пославший Левия - это настоящий Иисус небесного, духовного Царства, а не смертный Иешуа, мастерски исполнивший его роль в новозаветной Мистерии. Так вот Иисус не приказывает Воланду, а просит его. А приказывает Иисус именно Левию. Так кто же из них двоих бес? И кого может просить Иисус ради мастера и его возлюбленной? Разве его власть так мала, что нужна помощь сатаны?
Ну и, наконец, вспомним про имя - Воланд. Да, образец заимствован из немецкого издания «Фауста», где Мефистофель называет себя однажды, в сцене Вальпургиевой ночи - Voland. Читается, между прочим, Фоланд. Но у Булгакова - Woland, то есть похоже, но вовсе не то. Само по себе это ничего не доказывает, но в словах даже одна буква меняет значение. И в слове Воланд слышится высшая Воля как высшая свобода, и как высшая власть.
Разумеется, это далеко ещё не всё, что можно и нужно будет сказать о Воланде. Но, наверное, самое главное, без чего невозможно понять смысл 22 главы и так далее.