Книжный флешмоб, 7 книга
Продолжаю растянувшийся до неприличия флешмоб #10дней10книг, в котором я оказался благодаря esdra
Сегодня будут братья Стругацкие. Я некоторое время думал, какую книгу взять, и внезапно решил написать о «Граде обреченном». Наверное, потому что хорошо помню, как я её впервые прочитал - летом, в подмосковном посёлке Опалиха. Несколько лет подряд мы с отцом жили там, снимая половину дома примерно на месяц, а может и больше, не помню. Заняться в Опалихе было особо не чем, и я целыми днями либо гонял на велике по всему посёлку, либо читал, читал, читал… замечательное было время!!
И вот, в числе прочих книг мне попался «Град обреченный». Я тогда так и не понял, о чём этот роман, что там происходит и зачем. Впрочем, мне и сейчас не стало особо понятнее, и, как я убедился, читая отзывы и рецензии других читателей, я в этом не одинок. Впрочем, это ведь не единственное произведение Стругацких, вызывающее в читателе недоумение, мало того, если взглянуть на всё творчество Стругацких, так сказать, с высоты птичьего полёта и попытаться проследить в нём единый узор, некую сквозную тему, я бы определил её как «человек, растерянный перед загадочностью мироустройства». Герой оказывается в обстоятельствах, которых не понимает, где привычные ему правила поведения не срабатывают, но он вынужден как-то действовать, как-то реагировать. Он может пытаться причинять людям добро (в своём понимании), отчего достаётся и ему самому, и окружающим, как это происходило с Максимом в «Обитаемом острове». Может одуревать от происходящего, но раз за разом преодолевать сонную недвижимость и пытаться двигаться, пусть и не очень понимая куда и зачем, как Кандид в «Улитке на склоне». Или он может быть бравым, уверенным в себе космолётчиком, как Иван Жилин, и при этом оказаться всё в той же растерянности при столкновении с миром безграничного изобилия и с той опасностью, которой грозит человечеству новый наркотик (кстати, есть ведь определённая параллель между обитателями Леса и жителями города Хищных вещей, в их одурманенном состоянии, в их расслабленности и неспособности к действию, как будто Лес - это то, к чему приходит увлечение лотофагией, «сном золотым») . Наконец, герой может удивляться происходящему, искренне возмущаться и протестовать, но при этом покорно принимать обстоятельства, плыть по течению, как учитель Аполлон из «Второго нашествия марсиан».
Причём и читатель оказывается в той же ситуации полной растерянности, потому что даже ему не раскрывают, что за правила и обстоятельства действуют в нарисованном писателями мире. И порой даже когда Стругацкие, сжалившись над аудиторией, раскрывают загадку, как в «Отеле у погибшего альпиниста», например, это вызывает некоторое разочарование. Так это всего лишь инопланетяне были, фи, до чего банально.
Создаётся такое впечатление, что в антропологии Стругацких центр человеческой личности - это растерянность, сомнение, постоянная рефлексия, пресловутая гамлетовская нерешительность (тут можно вспомнить очевидную, назойливо проводимую параллель между Антоном-Руматой и Гамлетом). А вот в тех персонажах, которые во всём уверенны, которые всегда твёрдо знают, как правильно поступать, проглядывает нечто не совсем человеческое. Как, например, сытое марсианское уханье, заменявшее смех Вечеровскому, в «Миллиард лет до конца света» (поразительный, кстати, образ, одна чёрта - сразу показывающая и суть персонажа, и отношение к нему авторов, впрочем, Стругацкие вообще гениально умели подбирать такие образы и характеристики, что навсегда врезаются в память читателя). Или как коллекционирование человеческих душ Агасфером Лукичом в «Отягощённых злом», а уж Демиург, точно знающий, как следует изменить историю человечества и создать идеальное общество, тот и вовсе не человек. Кстати, замечу в сторону, что эта парочка напоминает скорее не пришедших вновь на Землю Иисуса Христа и Его любимого ученика, а жутковатую современную версию Дон Кихота и Санчо Пансы. Да и сама повесь неуловимо напоминает Сервантеса, только у Стругацких современный Дон Кихот (которого мы заслужили) не путешествует, а находится в одной точке, и люди вместе со своими историями сами к нему приходят.
Возвращаясь к «Граду обреченному» - как раз в этом романе сюжет о загадочном мире и растерянности человека достигает предела, даже, может, несколько самокарикатурного (вообще в своих поздних вещах Стругацкие переосмысливали своё раннее творчество, пытались взглянуть на него под другим углом, как в «Отягощённых злом», когда выясняется, что создание мира Полдня возможно только при участии сверхъестественной, причём не то чтобы благой силы). Непонятно тут вообще ничего - что это за мир, что за Эксперимент, кто такие Наставники, почему Город так устроен… и так далее, и так далее. А уж ближе к финалу, когда Воронин отправляется в экспедицию, уровень растерянности и непонимания окончательно зашкаливает и повествование окончательно уходит в сторону сюра и больше напоминает сновидение (вообще, тема сновидческого и визионерского у Стругацких заслуживает особого рассмотрения, слишком уж часто в их сюжетах и образах проступает нечто не просто фантастическое, а искажение реальности, подобное тому, что бывает во сне… и да, про связь творчества Стругацких и немецкого экспрессионизма - тоже интересная тем). И никаких ответов на многочисленные вопросы персонажей и читателей так толком и не даётся.
«Град обреченный» можно трактовать (в качестве одного из множества возможных вариантов) как описание человеческой жизни в виде запутанного лабиринта, маршрут в котором неизвестен, а в каждой новой комнате действуют иные законы и опыт, полученный ранее, оказывается неприменим. При этом существуют и некоторые повторяющиеся элементы, намекающие вроде бы на наличие некоей внутренней структуры, общего закона, смысла и сути происходящего, но и это оказывается то ли иллюзией, то ли ещё одной загадкой окружающего мира. К тому же есть ещё и некая разумная сила в лице Наставников, которая стоит за всем происходящим… наверное. А может, они лишь делают вид, что чем-то управляют, а на самом деле они такие же объекты Эксперимента, как и обычные люди? Загадки, таящие в себе новые загадки, калейдоскоп масок, в котором ни в чём нельзя быть уверенным, нет никакой твёрдой почвы и точного знания (кстати говоря, в «Граде обреченном» ещё и особенно заметной становится буддийская сторона творчества Стругацких).
Примерно в том же направлении в «Граде обреченном» развиваются историософские представления Стругацких. Развитие, идущее по спирали (тут, похоже, сказывается гегельянско-марксистская база братьев), загадочное и пугающее прошлое, нависающее над настоящим и направляющее (зачастую на бессознательном уровне) дальнейшее историческое движение. А попытка вернуться назад и разобраться, что же там, в прошлом, произошло и попытаться переиграть историю заканчивается «скелетом фашиста, прикованного к пулемёту» или городом ходячих статуй, а в итоге герои встречают самих себя и вовсе выпадают из Эксперимента и совершают Великое Возвращение. Да, финал романа отличается какой-то совсем уж дикой крышесносностью, в сопровождении робкой надежды на продолжение, где, может, хоть чего-нибудь разъяснится… увы, продолжения так и не последовало.
Возвращаясь к моим личным впечатлениям от «Града обреченного» - почему этот роман намертво сцепился для меня с воспоминаниями о лете в Опалихе. Наверное, потому что я тогда впервые в жизни так надолго оказался вне дома и вне привычного окружения, в месте не то чтобы чуждом и враждебном, скорее просто незнакомом и равнодушном ко мне. Это был мой первый опыт внутреннего отчуждения, рассинхронизации с окружающим миром, растерянностью при попадании в другие обстоятельства. Понятно, что опыт был далеко не столь экстремальным, как у героев Стругацких, но всё же достаточным, чтобы ощутить на собственном опыте ту идею, которая витает на протяжении всего «Града обреченного»: все мы в этом мире как странники в краю чужом, не понимающие, что происходит и зачем. Когда же я вернулся на исходе того лета в свой родной дом, он показался мне чужим… нереальным, иллюзорным. С тех пор каждый раз когда я возвращался домой после путешествий у меня возникало подобное чувство. И, может быть, тем летом я впервые задался вопросом: если то, что я считал своим домом, лишь иллюзия, чужое, временное обиталище, то где же мой подлинный дом, ведь должен же он где-то быть…
Сегодня будут братья Стругацкие. Я некоторое время думал, какую книгу взять, и внезапно решил написать о «Граде обреченном». Наверное, потому что хорошо помню, как я её впервые прочитал - летом, в подмосковном посёлке Опалиха. Несколько лет подряд мы с отцом жили там, снимая половину дома примерно на месяц, а может и больше, не помню. Заняться в Опалихе было особо не чем, и я целыми днями либо гонял на велике по всему посёлку, либо читал, читал, читал… замечательное было время!!
И вот, в числе прочих книг мне попался «Град обреченный». Я тогда так и не понял, о чём этот роман, что там происходит и зачем. Впрочем, мне и сейчас не стало особо понятнее, и, как я убедился, читая отзывы и рецензии других читателей, я в этом не одинок. Впрочем, это ведь не единственное произведение Стругацких, вызывающее в читателе недоумение, мало того, если взглянуть на всё творчество Стругацких, так сказать, с высоты птичьего полёта и попытаться проследить в нём единый узор, некую сквозную тему, я бы определил её как «человек, растерянный перед загадочностью мироустройства». Герой оказывается в обстоятельствах, которых не понимает, где привычные ему правила поведения не срабатывают, но он вынужден как-то действовать, как-то реагировать. Он может пытаться причинять людям добро (в своём понимании), отчего достаётся и ему самому, и окружающим, как это происходило с Максимом в «Обитаемом острове». Может одуревать от происходящего, но раз за разом преодолевать сонную недвижимость и пытаться двигаться, пусть и не очень понимая куда и зачем, как Кандид в «Улитке на склоне». Или он может быть бравым, уверенным в себе космолётчиком, как Иван Жилин, и при этом оказаться всё в той же растерянности при столкновении с миром безграничного изобилия и с той опасностью, которой грозит человечеству новый наркотик (кстати, есть ведь определённая параллель между обитателями Леса и жителями города Хищных вещей, в их одурманенном состоянии, в их расслабленности и неспособности к действию, как будто Лес - это то, к чему приходит увлечение лотофагией, «сном золотым») . Наконец, герой может удивляться происходящему, искренне возмущаться и протестовать, но при этом покорно принимать обстоятельства, плыть по течению, как учитель Аполлон из «Второго нашествия марсиан».
Причём и читатель оказывается в той же ситуации полной растерянности, потому что даже ему не раскрывают, что за правила и обстоятельства действуют в нарисованном писателями мире. И порой даже когда Стругацкие, сжалившись над аудиторией, раскрывают загадку, как в «Отеле у погибшего альпиниста», например, это вызывает некоторое разочарование. Так это всего лишь инопланетяне были, фи, до чего банально.
Создаётся такое впечатление, что в антропологии Стругацких центр человеческой личности - это растерянность, сомнение, постоянная рефлексия, пресловутая гамлетовская нерешительность (тут можно вспомнить очевидную, назойливо проводимую параллель между Антоном-Руматой и Гамлетом). А вот в тех персонажах, которые во всём уверенны, которые всегда твёрдо знают, как правильно поступать, проглядывает нечто не совсем человеческое. Как, например, сытое марсианское уханье, заменявшее смех Вечеровскому, в «Миллиард лет до конца света» (поразительный, кстати, образ, одна чёрта - сразу показывающая и суть персонажа, и отношение к нему авторов, впрочем, Стругацкие вообще гениально умели подбирать такие образы и характеристики, что навсегда врезаются в память читателя). Или как коллекционирование человеческих душ Агасфером Лукичом в «Отягощённых злом», а уж Демиург, точно знающий, как следует изменить историю человечества и создать идеальное общество, тот и вовсе не человек. Кстати, замечу в сторону, что эта парочка напоминает скорее не пришедших вновь на Землю Иисуса Христа и Его любимого ученика, а жутковатую современную версию Дон Кихота и Санчо Пансы. Да и сама повесь неуловимо напоминает Сервантеса, только у Стругацких современный Дон Кихот (которого мы заслужили) не путешествует, а находится в одной точке, и люди вместе со своими историями сами к нему приходят.
Возвращаясь к «Граду обреченному» - как раз в этом романе сюжет о загадочном мире и растерянности человека достигает предела, даже, может, несколько самокарикатурного (вообще в своих поздних вещах Стругацкие переосмысливали своё раннее творчество, пытались взглянуть на него под другим углом, как в «Отягощённых злом», когда выясняется, что создание мира Полдня возможно только при участии сверхъестественной, причём не то чтобы благой силы). Непонятно тут вообще ничего - что это за мир, что за Эксперимент, кто такие Наставники, почему Город так устроен… и так далее, и так далее. А уж ближе к финалу, когда Воронин отправляется в экспедицию, уровень растерянности и непонимания окончательно зашкаливает и повествование окончательно уходит в сторону сюра и больше напоминает сновидение (вообще, тема сновидческого и визионерского у Стругацких заслуживает особого рассмотрения, слишком уж часто в их сюжетах и образах проступает нечто не просто фантастическое, а искажение реальности, подобное тому, что бывает во сне… и да, про связь творчества Стругацких и немецкого экспрессионизма - тоже интересная тем). И никаких ответов на многочисленные вопросы персонажей и читателей так толком и не даётся.
«Град обреченный» можно трактовать (в качестве одного из множества возможных вариантов) как описание человеческой жизни в виде запутанного лабиринта, маршрут в котором неизвестен, а в каждой новой комнате действуют иные законы и опыт, полученный ранее, оказывается неприменим. При этом существуют и некоторые повторяющиеся элементы, намекающие вроде бы на наличие некоей внутренней структуры, общего закона, смысла и сути происходящего, но и это оказывается то ли иллюзией, то ли ещё одной загадкой окружающего мира. К тому же есть ещё и некая разумная сила в лице Наставников, которая стоит за всем происходящим… наверное. А может, они лишь делают вид, что чем-то управляют, а на самом деле они такие же объекты Эксперимента, как и обычные люди? Загадки, таящие в себе новые загадки, калейдоскоп масок, в котором ни в чём нельзя быть уверенным, нет никакой твёрдой почвы и точного знания (кстати говоря, в «Граде обреченном» ещё и особенно заметной становится буддийская сторона творчества Стругацких).
Примерно в том же направлении в «Граде обреченном» развиваются историософские представления Стругацких. Развитие, идущее по спирали (тут, похоже, сказывается гегельянско-марксистская база братьев), загадочное и пугающее прошлое, нависающее над настоящим и направляющее (зачастую на бессознательном уровне) дальнейшее историческое движение. А попытка вернуться назад и разобраться, что же там, в прошлом, произошло и попытаться переиграть историю заканчивается «скелетом фашиста, прикованного к пулемёту» или городом ходячих статуй, а в итоге герои встречают самих себя и вовсе выпадают из Эксперимента и совершают Великое Возвращение. Да, финал романа отличается какой-то совсем уж дикой крышесносностью, в сопровождении робкой надежды на продолжение, где, может, хоть чего-нибудь разъяснится… увы, продолжения так и не последовало.
Возвращаясь к моим личным впечатлениям от «Града обреченного» - почему этот роман намертво сцепился для меня с воспоминаниями о лете в Опалихе. Наверное, потому что я тогда впервые в жизни так надолго оказался вне дома и вне привычного окружения, в месте не то чтобы чуждом и враждебном, скорее просто незнакомом и равнодушном ко мне. Это был мой первый опыт внутреннего отчуждения, рассинхронизации с окружающим миром, растерянностью при попадании в другие обстоятельства. Понятно, что опыт был далеко не столь экстремальным, как у героев Стругацких, но всё же достаточным, чтобы ощутить на собственном опыте ту идею, которая витает на протяжении всего «Града обреченного»: все мы в этом мире как странники в краю чужом, не понимающие, что происходит и зачем. Когда же я вернулся на исходе того лета в свой родной дом, он показался мне чужим… нереальным, иллюзорным. С тех пор каждый раз когда я возвращался домой после путешествий у меня возникало подобное чувство. И, может быть, тем летом я впервые задался вопросом: если то, что я считал своим домом, лишь иллюзия, чужое, временное обиталище, то где же мой подлинный дом, ведь должен же он где-то быть…