Белый пароход
Продолжение (3)
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...
Удивительно и страшно: эти «богословы», в подавляющем большинстве своем - священники, доминиканцы, доктора и профессора богословия, - рассуждают о христианстве и Церкви, ни разу не упомянув Бога. «Константиновская Церковь», «послеконстантиновская Церковь»... И за всеми этими умными, тонкими и - внутри собственной своей логики и перспективы - верными рассуждениями просвечивает какое-то страшное, иррациональное желание - добить христианство, без остатка растворить его в «l’emancipation de l’humain». Словно нигде и никогда нет и не может быть вертикали, одна сплошная горизонталь... (стр. 309)
Может быть, дело не в христианстве? Ведь, если не ошибается о.Александр - и у мексиканцев, и у эскимосов, и у алеутов, и у египтян - с христианством все в порядке. Может дело в расе, что-то случилось с европейцами?
По-моему, все простит Бог, кроме «безрадостности», которая состоит в забвении того, что Бог сотворил мир и спас его... Радость эта - не одна из «составных частей» христианства, это его «тональность», пронизывающая собой все - и веру, и «мироощущение». Там, где нет радости, христианство, как и религия, становится «страхом», и потому мучением. (стр. 314)
Мучительные раздумья о церкви, о судьбах православия. В сущности, только две установки. Одна - ясная: рецидив старообрядчества. Хранить, охранять, оберегать не только от «зла», но и от мира, как такового, от современности. Никакого пересмотра, все - - всякая «стихира на стиховне» - одинаково важно... Другая - наша. Но в чем же она, в конце концов состоит? Чего на практике в жизни требует от нас тот смысл, что мы находим за формой? Что желать? В той установке мир включен в Церковь, не наш, не современный мир, а «прошлый» - но включен (обычаи, быт и т.д.). В нашей - нет, потому что мы хотим реального. Но как же в этом реальном мире действовать? (стр. 326)
В Очакове, на берегу Черного моря, сидела я и плакала...
Почему, почему Ты не открыл ему?
Cтранно, но это письмо я ощутил как своего рода ответ на «вопрошания», мучившие меня вчера утром и которые я записал выше. Хотя, пожалуй, того, в чем ответ этот состоит, выразить бы не мог. Может быть, в том как раз, что христианство не дает «программы действия». На «что делать?» оно отвечает: «Жить». «Что делать» предполагает «хронос», «жить» укоренено в «кайрос»... Что-то вроде этого, то есть в претворении «хроноса» в «кайрос», в наполнении жизни жизнью... В этом смысл эпиграфа к монтерлановскому «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле? (стр. 326)
Хронос в кайрос, живое творимое мироздание в страшный остановленный мир странной призрачной эсхатологии... Где странный Бог «Сам все раз навсегда сделает» в угоду прославляющих Его птичек певчих - и далее кроме сплошного блаженства, ничего уже для птичек этих более не будет никогда - ни времени, ни моря, ни творчества.... И почти рядом было решение, но устаревшую эсхатологию все же превзойти за 60 лет жизни он не смог. Но и я ее за 50 лет жизни - не сама ее превзошла, почему же Ты не открыл ему, Господи? Но ведь Ты открывал, и вот этот текст т есть тому свидетельство, что же помешало, неужели «знание», безнадежная зацикленность на всех этих «хронос в кайрос», то, чего не было у меня, и он прошел мимо решения, которое было так близко, совсем рядом?
И вся бы эта странная отплатоновская статичная философия древних не была бы так страшна, если бы не порождала естественное следствие в наши дни - отсутствие ответа на поставленный о.Александром вопрос. Потому что если странный Бог и так все Сам сделает и превратит живое творение в сверхсовершенную монолитную глыбу - то естественно человеку нечего делать ни на этой земле, ни где-либо вообще, и по большому счету незачем жить
В Очакове на берегу Черного моря сидела я и плакала...
Знакомые «церковные дела», но внутреннее умиление при виде всех этих молодых священников (и мирян), «в малом верных»... (стр. 329)
Читая этот отрывок, я еще не знала - впереди встреча с замечательным батюшкой, «верным в малом», правда уже далеко не молодым.
Заметьте, я не говорил бы всего этого, если бы не был убежден, и чем дальше, тем больше, тем, так сказать, «очевиднее», что в Православии - вся Истина, все ответы, действительно - спасение. (стр. 334)
И я бы всего этого не писала и не говорила, если бы не убеждена была в этом же.
«Блага, которых мы не ценим за неприглядностью их одежд, и все же - единственно подлинные блага ici bas...Как после прощеной вечерни мы шли через сугробы домой. Все вместе: снег, освещенный редкими фонарями, освещенные окна дома, маленькая Александра, как шарик на этом снегу. Все это - осколки, фрагменты, «штрихи» будущей вечности. Все это подарки Божии и потому «теоцентричны». Ничто из этого не Бог, все это от Него и потому о Нем. (стр. 335)
«Я иду по своей подарочной аллее. Еще один подарок, великолепный подарок сегодня.»...
Слушал сегодня ветхозаветные чтения. Пророки (Исаия) - о «маленьком»: судьбе царств, народов и т.д. - говорили великие, божественные вещи. В наши же дни о «великом» говорят маленькие вещи. Те все «относили» к главному. Мы главное «относим» к третьестепенному. Словно все хотят «маленького»...Из мира уходит, «выветривается» великое, трагическое в главном и основном смысле этого слова. Так, de facto, бесшумно, при полном равнодушии исчез, растворился «ад», возможность гибели, а вместе с ним и спасенье. Вошедшее в мир как «благовестие», как неслыханная весть о Царстве Божием, христианство постепенно превратилось в «духовное обслуживание», в - надо признаться - малоудачную терапевтику. (стр. 335)
Закономерно, когда умирает мечта - распадается все остальное
Все это от ложной, губительной предпосылки, что религия должна выражаться в чем-то «религиозном», в какой-то религиозной «деятельности», тогда как единственное подлинное выражение ее - «праведность, мир и радость в Духе Св.». И ничего другого не надо даже искать, ибо одно это и выражает, и являет, и действует.
У Церкви только две задачи: быть причастием Духу Святому и являемому и даруемому им Царству будущего века, свидетельствовать об этом перед «миром сим». А большинство верующих не принимают ни того, ни другого, и вот остается «церковная деятельность». (стр. 343)
Думаю, не получится. Потому что человек - все же по образу Творца, а не птички певчей, да и птички певчие не изъяты из деятельности в творении, нет в творении бездельников, лишь «свидетельствующих», но не участвующих. И если то, о чем свидетельство, неспособно породить мечту - какой смысл в таком свидетельствовании? Вот и остается то, что остается - «церковная деятельность».
Сначала меня это взбесило: что, мол, де было бы с нашей Церковью без нашего «инноваторства» то есть, по нашему, возвращения к подлинному Преданию и т.д. А потом, поостыв, подумал: так, да не так. Пускай они туги на принятие хорошего, но зато и плохого «инноваторства» не пропустят. Хорошее, если оно подлинно, церковно, истинно, - все-таки рано или поздно пробьется, процветет даже и сквозь епископскую обструкцию (укорененную, главным образом, в чеховском «как бы чего не вышло...»). А плохое будет задержано. И еще: чтобы процвело хорошее, достаточно иногда одного «хорошего» епископа; чтобы задержать плохое - нужны они все, нужны как именно камень. (стр. 344)
Два направления, два «механизма» в церкви - и оба нужны. Поиск и испытание нового и стабильность, сохранение традиций. Оба нужны, как в любой живой развивающейся системе, механизм поиска и механизм стабилизации. И в каждой конфессии действует свой, и в каждой конфессии он имеет достоинства и недостатки. И в православии это рецепция церкви и консерватизм иерархии, и более того, лишь благодаря последнему православие оказалось догматически более открыто к развернувшейся реальности, по сравнению с другими конфессиями.
Протестантизм был попыткой спасти веру, очистить ее от религиозной редукции и метаморфозы. Но он это сделал ценой отказа от эсхатологии, замены ее «спасением» предельно личным, индивидуальным. И потому - в сущности - отказом от церкви... (стр. 348)
Люди, слушающие нас, совершенно искренне не понимают, чего мы от них хотим. На последней глубине мы (кучка) хотим Церкви, но в христианстве давным давно уже нету опыта Церкви, он заменен опытом храма плюс индивидуальной религии, изнутри лишенной всякой веры в смысле «осуществления ожидаемого и уверенности в невидимом»... Ожидаемое что? Невидимое что? Что-то «божественное» in se, трансцендентное, загробное, неотмирное, что-то, что «помогает» жить. (стр. 348)
Думаю это общехристианская проблема, не только протестантизма, и проблема более глубокая, не только в отказе от эсхатологии, но еще и в том, что старые эсхатологические представления уже не способны зажечь мечту, разворачивающаяся божественная реальность оказалась прекраснее самых смелых эсхатологических мечтаний древних .
Думаю, о.Александр абсолютно прав, проблема в эсхатологии, и в отношении самой эсхатологии проблема значительно глубже, чем просто замена ее «шкурным» спасением, это проблема веры, ибо «вера есть осуществление ожидаемого» и первый вопрос, который сейчас требует ответа - ожидаемого чего?
«Почему Бог допускает это?» Вечный вопрос без ответа. Вижу только один, наверное неполный: своим страданьем человек «приносит пользу» другим, нам: разбивает, хотя бы на время, бетон эгоизма, самодовольства, «жира», отделяющего нас от Бога больше, чем любые «прегрешения» и «помыслы». Это и есть, по всей вероятности, спасительный смысл страданий. Но «мир сей» ненавидит страдания и, если бы мог, просто «ликвидировал» бы всех страждущих. (стр. 354)
Вижу первый ответ, так сказать на поверхности. Страдание - защита нам порученного, нашего тела и нашего дела. Но в традиционно развернутом в статичную эсхатологию мироздании о.Александра нет нам порученного и нет дела, в нем выполняется лишь половина Божественного плана - обожение человека. Но не выполняется обожение творения, оно мыслиться то ли происходящим «само по себе» по мере обожения человека, то ли его будет выполнять Сам Бог, одномоментно вытряхнув подобно фокуснику из рукава в «день Х» «из ничего» новое небо и новую землю.
Вижу и другой, более глубинный ответ - к сожалению страдание в грехопадшем мире есть инструмент познания направления деятельности. Но в эсхатологичном статичном мироздании о.Александра нет развернутой на Творца деятельности, есть лишь замкнутое на себя созерцание. Потому и задает он вопрос: «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле...».
Также и мысли о построении Царства Божия на земле. Насколько же эта мечта выше этого псевдоаскетического «нам до всего этого дела нет». Насколько же тут больше настоящего аскетизма: строить, зная, что на земле не построишь, не достроишь, но зная также, что только от этого усилия зависит вхождение наше в «невечерний день» Царства Божия. (стр. 358)
Вообще то Земля - она на небе находится, в мире физическом, а люди, на земле находящиеся, носители Неба, т.е. мира духовного. Если под Небом понимать распространение воли Божьей в духовном мире, то Небо будет везде, где будут носители его, в любой точке материального космоса. В этом и предназначение человечества, его задача в сотворчестве - быть проводниками воли Бога в материальный космос.
Мой «богословский» вопрос: почему видение, опыт, передаваемые, раскрываемые в богослужении Церкви (например, страстная Седмица), давно уже не «формируют», не определяют собой ни богословия, ни благочестия? Думаю об этом каждый день, стоя на светозарных, пасхальных Литургиях этой недели. Люди, православные, с одной стороны, - «любят» все это, а с другой - не живут этим. Почему? (стр. 359)
Потому и не живут, что устаревшее «видение» не включает вторую часть задачи - обожить творение, которой человечество живет, но увы, без «видения». В церковь в лучшем случае человек раз в неделю ходит, а на работу - шесть раз в неделю, вот и проходит большая часть жизни вне «видения».
...красота океана, для меня всегда - образа вечности. Всегда в движенье и жизни, и всегда тот же, и всегда новый, и всегда живой, свободный, полный своей полнотой. (стр. 363)
Но «движение и жизнь» лишь в воображении атеистов протекают «сами по себе случайным образом», в реальности движение и жизнь материи направляется субъектами, вот и ответ на вопрос о.Александра «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле...»
Была «христианская мечта»: во имя ее все лучшее уходило в служение. Этой мечты - признаем это - больше нет. Но природа не терпит пустоты: и вот возникает на развалинах одной мечты другая мечта. Христианская мечта умерла, ставши «буржуазной», ибо духовная сущность буржуазии - это именно отказ от мечты. (стр. 369)
Не возврат к Отцам или эллинизму, а, в каком то смысле, «преодоление» всего этого, «оболочки» традиции - раскрытие самой Истины, самой Жизни, дарованных во Христе. Нельзя больше разлагольствовать о преображении и обожении в каком-то древнем византийском или афонском или еще каком-либо ключе. (стр. 370)
Этой мечты - признаем честно - больше нет. Это так. Но не мечта умерла - мы изменились. Бездеятельная блаженная Вечность, голубая мечта раба, замордованного до потери образа Творца и мечтающего лишь об одном, лечь и отоспаться - умерла, к счастью. В человечестве восстанавливается образ Творца, и это - как раз один из удивительных результатов 2000 лет христианства, и необходимо лишь одно - «видение», богословское осознание этого факта.
И вот все это создает нечто непроницаемое, непроницаемое, во всяком случае, для христианства, для его основной «триединой интуиции» - творения, падения, спасения, для его основоположного «историзма». На деле это, конечно, антихристианство, причем «анти» остается скрытым из-за безостановочного употребления слова «любовь». (стр. 371)
«секта» тоже обращается ко «мне», но «я» для нее не включает мира, жизни, истории и в этом разница... Христос спасает во мне - мир. Секта говорит, что Он спасает меня от мира. Там «радуется всякая тварь». Здесь - узость, гордыня, чувство превосходства и, наконец, духовный тупик...
Христос и «я» человеческое: «Я видел тебя под смаковницей». Об этом никто ничего не знает, но только тут все решается. (стр. 372)
Христос спасает, и не только спасает, Бог далее творит мир - во мне и через меня. Откровение Бытие 1:26, Бытие 2:15, задание не только обожиться, но и обожить творение даны человечеству ДО ГРЕХОПАДЕНИЯ и нигде далее Богом НЕ ОТМЕНЕНЫ
Это Откровение, Откровение и человеческое его понимание - вещи разные, понимание всегда отражает «здесь и сейчас», и задача - отражать в понимание «здесь и сейчас» реальности не первого, а уже 21 века
...моим вопросом, я думаю, нужно признать идею отнесенности. Отнесенности всего к Царству Божьему как откровению и содержанию христианства. (стр. 373)
Постоянная память о Боге. Да, в этом и содержание, и цель всего, в этом жизнь. Но не состоит ли, не исполняется ли эта память как раз в той «отнесенности», о которой я только что писал? И это так не потому ли, что и «мир»-то, то есть «внешнее», даны нам как возможность этой памяти, как претворение всего в общение с Богом. (стр. 374)
Отнесенность всего к Царству Божьему - здесь и сомнений быть не может. Вопрос в другом - как воплощать это в жизнь - «здесь и сейчас». Жизнь в Его присутствии, с Ним, «здесь и сейчас», ничего не надо ждать, все уже совершилось, 2000 лет назад. И Бог не уснул, не умер и не уехал в командировку от расстройства от грехопадения человека, Боготворчество продолжается, «здесь и сейчас».
...цивилизация. Она и есть «змей-искуситель». Она открывает человеку его возможности (неограниченные) и скрывает от него тем самым его онтологическую ограниченность, она говорит ему: «будьте, как боги». Удивительно, каждый подлинный творец - скромен, а созданная этими творцами «цивилизация» - горда. Маленький человечек, вылезая из туристического автобуса, смотрит на картину Микеланджело и говорит: вот на что мы, человечество, способны! Вот что мы создали! То, что смиряло художника(а каждый творец только в ту меру и творец, в какую он «смиряется» перед своим творческим даром), становится источником гордыни для «человечества». (стр. 383)
И маленький человечек совершенно прав, не Микеланджело, а человечество сотворило его шедевры, сам Микеланджело без человечества и дня бы не прожил, не то, чтобы картины писать. И в этом суть христианства, и его отличие от главного конкурента - неоязычества. В христианстве с Богом сотворит человечество, как единый организм, в неоязычестве с Богом как и раньше в язычестве сотворят «герои», микеланджелы, особо усовершенствованные и продвинутые, остальное - мусор, издержки эволюции. В этом суть и сложность христианства, подъема человечества на совершенно иной уровень, уровень единого организма, который только и может с Богом сотворить
Мысль эта - эсхатологическое содержание христианства и Церкви как присутствие в «мире сем» - «Царства будущего века», но присутствие это - как именно спасение мира, а не бегство от него. «Загробный мир» нельзя полюбить, его нельзя «чаять», им нельзя жить. Царство Божие, если только хоть немного «вкусить» его, нельзя «не полюбить», а полюбя его, не полюбить всей твари, созданной, чтобы являть и предвосхищать его. Только любовь эта уже «отнесенная», и этого-то и не мог понять Розанов в своем «Темном лике». Без Царства Божия как своего начала и конца мир - страшный и злой абсурд, но без мира сего непостижимо, отвлеченно и в каком-то смысле абсурдно Царство Божие. (стр. 389)
Вот, совершенно верно, присутствие в «мире сем» Царства будущего века, но в Царстве будущего века и материя - будущего века, новая земля, и земля эта новая не возникнет «из ничего», она сейчас уже возникает, вместе с «новым Небом», Бог творит новое Небо и новую землю через людей, христиан, новое Небо в их душах и новую землю вокруг них. И самое удивительное в том, что нехристиане это знают и в этом творчестве участвуют, хотя и не могут, ибо образ Творца - не только в Откровении, он в генах человеческих Богом записан. А христиане, которые могут - не участвуют, в них инстинкт сотворчества подавляется «святоотеческой литературой», но вся штука в том, что когда творили Отцы, не было еще задачи осознания и реального воплощения сотворчества в области преобразования материи, и перед Отцами стояли совершенно иные задачи - догматика, аскетика, без решения которых правильное понимание сотворчества было бы невозможно, и они их выполнили, удивительным образом создав открытую к современным задачам догматику, а в отношения задач, Богом не поставленных, они имели обычные человечьи понимания своего времени, и перенесение этих пониманий в век 21 и создает ту проблему, которую о.Александр назвал «умершей христианской мечтой».
Иногда краешком души чувствуешь, что да, жизнь вечная - в знании и созерцании Истины и ни в чем другом, ибо знание Истины и есть общение с Богом и единство с Ним. (стр. 390)
В знании, созерцании и ДЕЙСТВИИ, ибо Бог - Творец, а творчество есть действие, и невозможно единство действующего Творца с вечно отдыхающим созерцателем (и заметьте, потребителем!) плодов Его действия. Это не единство, это, простите, иначе называется.
Тут доказательство тому, однако, что в мире сильна и «эффективна» только мечта. И если умирает в человеке меча Божья, он бросается в мечту дьявольскую. Но поэтому и бороться с дьявольской мечтой, дьявольским обманом можно только мечтой Божьей, возвратом к ней, но именно она-то и выветрилась, обессолилась в историческом христианстве, обратилась в благочестие, быт, испуганное любопытство к «загробной жизни» и т.д. ...Христианство же предало даже свой «язык», свою сущность как благовестие - приблизилось Царство Божие, ищите прежде всего Царства Божия...Все это банально, устаешь повторять, и, однако, тут, только тут, только в этой измене эсхатологии - причина исторического развала христианства. (стр. 397)
В знании, созерцании и действии, ибо знание дает инструмент, созерцание составляет суть жизни (умение жить!), а мечту порождает только действие, вне действия, вне творчества - какая же может быть мечта (разве что лишь мечта лечь и хорошо выспаться)!? И разве может быть вера, в которой умерла мечта?!
Человек потерял способность любованья, и все для него стало «проблемой (стр. 403)
Действие, осознаваемое как Служение, перестает быть решением проблем и включается в созерцание! Без такого осознания человек теряет и способность созерцания, вся жизнь превращается в сплошное решение проблем
И ведь он почти дошел до понимания этого, осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, по сути всего лишь выйти из навязанной обучением зациклинности на хроносах и кайросах, так почему же, почему?!
В Очакове на берегу Черного моря сидела я и плакала
...основными координатами этой веры являются, с одной стороны, острая любовь к миру во всей его «данности» (природа, город, история, культура), а с другой стороны, столь же острое, столь же очевидное «убеждение» (или опыт), что сама эта любовь направлена на «другое», что этот мир «являет» и в явлении чего - его «сущность», призвание, красота и т.д. Поэтому мне одинаково скучно и тоскливо там, , где это «явление» отрицается, то есть и с теми, кто этот мир любит без «отнесенности» к «другому», и с теми, кто это «другое» (религию) просто противополагает миру. (стр. 405)
Одинаково скучно - это еще очень мягко сказано. Я одинаково не могу жить - ни в атеизме, где отрицается Главный Стоящий за кадром, и ни в одной религии, где обнаружение Этого Главного уничтожает сам кадр. И не могу, и не хочу
Чашка кофе и гамбургер в простом кафе подлиннее, реальнее всей этой религиозной болтовни. Как таинство невозможно без хлеба, вина, воды, так и религия требует «мира», реального и «будничного». Без него она становится неврозом, самообманом и самообольщением. (стр. 406)
Вот возмутился о.С, что написала я об удивительном моем едино- нет, не мыслии, единочувствии с о.Александром. А я читала и вспоминала, как после очередных заседаний в очередных «религиозных организациях» ехала на дачу, смотрела на лопух и думала - да мой лопух на даче реальнее всей этой вашей религиозной болтовни...
И все же радость существует и должен же существовать ее источник. Когда мы найдем источник, который есть Бог, нам, возможно, уже не нужна будет радость. (стр. 406)
Когда мы находим Источник - именно тогда и появляется настоящая радость, и становится бесконечно ценным все остальное.
«Мне ничего не нужно, когда у меня есть Ты» - абсурд, мне ничего не нужно, когда Тебя нет, а когда есть Ты - только тогда и становится нужным все остальное.
Во время молебна вдруг поразил солнечным лучом светящийся, горящий позолотой подсвечник. Словно - вещи молча говорят нам, напоминают о чем-то, показывают. И так как время тут ни при чем - всегда это явление - мимолетное - вечности (стр. 413)
Шла куда-то и вдруг поразила гранитная плита на дороге, и стою, и время стоит, явление вечности...
Вот в этом, о.С, моя схожесть с о.Александром, а не в его высоких регалиях, разумеется
В Каире - говорит мне вчера коптский епископ Самуил, встречавший меня, - восемь миллионов жителей. Ясно, что прокормить их может только «западное» (техника и т.п.) ... Старый неподвижный восток умирает - просто от количества. И заменить его в сознании людей способна только утопия. А она - обман... Страшно... (стр. 416)
В битком набитом соборе семь тысяч человек слушают - как и каждую пятницу - патриарха. Перед ним на маленьком столике сотни бумажек с вопросами. Он выбирает пять-шесть и отвечает - поразительно по простоте и вместе с тем по глубине(стр. 417)
Все как бы без будущего - и арабы и копты. Настоящее состоит в том, чтобы выжить. Понятно, почему лучшее уходит в монастырь. Мир - это «выживание». Какой уж тут «космизм», «эсхатология», «действие», «миссия» (стр. 418)
И страшно, и удивительно. Сейчас планета может худо-бедно но все же прокормить 6 млрд человек. Удивительно, но никто не видит этого простого факта - эти 6 млрд человек ЕСТЬ! Они ЕСТЬ и даже некоторые из них «слушают патриарха».
Интересно, любители ограничения рождаемости, остановки прогресса и уютного устройства на планете с использованием разумеется современных технологий, кого из этих 6 млрд они обрекают на уничтожение? Кого из этих 6 млрд, и их будущих детей, считают недостойными права жить?
Но если мы верим, что Бог есть Любовь, творящая от своего избытка, то может ли быть ограничение избытку Божественной любви, может ли Любовь сказать - все, эти ... млрд сотворил, и будет, хватит с Меня, и с ними забот не в проворот?...
«Копошащиеся мексиканцы, копошащиеся египтяне», копошащаяся я... - действительно страшно...
А при том -
У каждого свой тайный личный мир,
Есть в этом мире самый лучший миг,
Есть в этом мире самый страшный час,
Но это все неведомо для нас,
но кажется Евтушенко был атеистом, а не христианином? Действительно, страшно...
Я продолжаю думать, что в его «проекте» воскресения или, может быть, лучше сказать, его захваченности воскресением (которое исторически Церковь действительно как-то «забыла») есть что-то бесконечно важное. Что-то тут было «явлено», сказано Церкви, от чего нельзя отделаться иронией и сарказмом (Флоровский). «Мертвых воскрешайте» - это все-таки что-нибудь да значит! Поэтому дефект и больше чем дефект Федорова не тут, а в его слепоте к эсхатологии, то есть в отсутствии в его видении Царства Божия: «И будет Бог всячески во всем», «Восстает тело духовное»: весь вопрос, вся «проблема» (!) в том, что означает тут слово «духовное». (стр. 421)
Мне представляется, что безусловная ценность работ Федорова - в его удивительном предвидении - все далее в материальном мире Бог будет творить через людей. Ошибкой же мне представляется распространение этого предвидения на мир духовный, но пока что реальность развернулась таким образом, что сотворчество в мире духовном человеку не дано (кроме островка собственной души). Конечно, возможно, что далее реальность изменится, но от слишком радужных перспектив меня удерживает Откровение - «и над всею землею», владычество и творчество в духовном мире Бог пока что оставляет за Cобой.
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...
Удивительно и страшно: эти «богословы», в подавляющем большинстве своем - священники, доминиканцы, доктора и профессора богословия, - рассуждают о христианстве и Церкви, ни разу не упомянув Бога. «Константиновская Церковь», «послеконстантиновская Церковь»... И за всеми этими умными, тонкими и - внутри собственной своей логики и перспективы - верными рассуждениями просвечивает какое-то страшное, иррациональное желание - добить христианство, без остатка растворить его в «l’emancipation de l’humain». Словно нигде и никогда нет и не может быть вертикали, одна сплошная горизонталь... (стр. 309)
Может быть, дело не в христианстве? Ведь, если не ошибается о.Александр - и у мексиканцев, и у эскимосов, и у алеутов, и у египтян - с христианством все в порядке. Может дело в расе, что-то случилось с европейцами?
По-моему, все простит Бог, кроме «безрадостности», которая состоит в забвении того, что Бог сотворил мир и спас его... Радость эта - не одна из «составных частей» христианства, это его «тональность», пронизывающая собой все - и веру, и «мироощущение». Там, где нет радости, христианство, как и религия, становится «страхом», и потому мучением. (стр. 314)
Мучительные раздумья о церкви, о судьбах православия. В сущности, только две установки. Одна - ясная: рецидив старообрядчества. Хранить, охранять, оберегать не только от «зла», но и от мира, как такового, от современности. Никакого пересмотра, все - - всякая «стихира на стиховне» - одинаково важно... Другая - наша. Но в чем же она, в конце концов состоит? Чего на практике в жизни требует от нас тот смысл, что мы находим за формой? Что желать? В той установке мир включен в Церковь, не наш, не современный мир, а «прошлый» - но включен (обычаи, быт и т.д.). В нашей - нет, потому что мы хотим реального. Но как же в этом реальном мире действовать? (стр. 326)
В Очакове, на берегу Черного моря, сидела я и плакала...
Почему, почему Ты не открыл ему?
Cтранно, но это письмо я ощутил как своего рода ответ на «вопрошания», мучившие меня вчера утром и которые я записал выше. Хотя, пожалуй, того, в чем ответ этот состоит, выразить бы не мог. Может быть, в том как раз, что христианство не дает «программы действия». На «что делать?» оно отвечает: «Жить». «Что делать» предполагает «хронос», «жить» укоренено в «кайрос»... Что-то вроде этого, то есть в претворении «хроноса» в «кайрос», в наполнении жизни жизнью... В этом смысл эпиграфа к монтерлановскому «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле? (стр. 326)
Хронос в кайрос, живое творимое мироздание в страшный остановленный мир странной призрачной эсхатологии... Где странный Бог «Сам все раз навсегда сделает» в угоду прославляющих Его птичек певчих - и далее кроме сплошного блаженства, ничего уже для птичек этих более не будет никогда - ни времени, ни моря, ни творчества.... И почти рядом было решение, но устаревшую эсхатологию все же превзойти за 60 лет жизни он не смог. Но и я ее за 50 лет жизни - не сама ее превзошла, почему же Ты не открыл ему, Господи? Но ведь Ты открывал, и вот этот текст т есть тому свидетельство, что же помешало, неужели «знание», безнадежная зацикленность на всех этих «хронос в кайрос», то, чего не было у меня, и он прошел мимо решения, которое было так близко, совсем рядом?
И вся бы эта странная отплатоновская статичная философия древних не была бы так страшна, если бы не порождала естественное следствие в наши дни - отсутствие ответа на поставленный о.Александром вопрос. Потому что если странный Бог и так все Сам сделает и превратит живое творение в сверхсовершенную монолитную глыбу - то естественно человеку нечего делать ни на этой земле, ни где-либо вообще, и по большому счету незачем жить
В Очакове на берегу Черного моря сидела я и плакала...
Знакомые «церковные дела», но внутреннее умиление при виде всех этих молодых священников (и мирян), «в малом верных»... (стр. 329)
Читая этот отрывок, я еще не знала - впереди встреча с замечательным батюшкой, «верным в малом», правда уже далеко не молодым.
Заметьте, я не говорил бы всего этого, если бы не был убежден, и чем дальше, тем больше, тем, так сказать, «очевиднее», что в Православии - вся Истина, все ответы, действительно - спасение. (стр. 334)
И я бы всего этого не писала и не говорила, если бы не убеждена была в этом же.
«Блага, которых мы не ценим за неприглядностью их одежд, и все же - единственно подлинные блага ici bas...Как после прощеной вечерни мы шли через сугробы домой. Все вместе: снег, освещенный редкими фонарями, освещенные окна дома, маленькая Александра, как шарик на этом снегу. Все это - осколки, фрагменты, «штрихи» будущей вечности. Все это подарки Божии и потому «теоцентричны». Ничто из этого не Бог, все это от Него и потому о Нем. (стр. 335)
«Я иду по своей подарочной аллее. Еще один подарок, великолепный подарок сегодня.»...
Слушал сегодня ветхозаветные чтения. Пророки (Исаия) - о «маленьком»: судьбе царств, народов и т.д. - говорили великие, божественные вещи. В наши же дни о «великом» говорят маленькие вещи. Те все «относили» к главному. Мы главное «относим» к третьестепенному. Словно все хотят «маленького»...Из мира уходит, «выветривается» великое, трагическое в главном и основном смысле этого слова. Так, de facto, бесшумно, при полном равнодушии исчез, растворился «ад», возможность гибели, а вместе с ним и спасенье. Вошедшее в мир как «благовестие», как неслыханная весть о Царстве Божием, христианство постепенно превратилось в «духовное обслуживание», в - надо признаться - малоудачную терапевтику. (стр. 335)
Закономерно, когда умирает мечта - распадается все остальное
Все это от ложной, губительной предпосылки, что религия должна выражаться в чем-то «религиозном», в какой-то религиозной «деятельности», тогда как единственное подлинное выражение ее - «праведность, мир и радость в Духе Св.». И ничего другого не надо даже искать, ибо одно это и выражает, и являет, и действует.
У Церкви только две задачи: быть причастием Духу Святому и являемому и даруемому им Царству будущего века, свидетельствовать об этом перед «миром сим». А большинство верующих не принимают ни того, ни другого, и вот остается «церковная деятельность». (стр. 343)
Думаю, не получится. Потому что человек - все же по образу Творца, а не птички певчей, да и птички певчие не изъяты из деятельности в творении, нет в творении бездельников, лишь «свидетельствующих», но не участвующих. И если то, о чем свидетельство, неспособно породить мечту - какой смысл в таком свидетельствовании? Вот и остается то, что остается - «церковная деятельность».
Сначала меня это взбесило: что, мол, де было бы с нашей Церковью без нашего «инноваторства» то есть, по нашему, возвращения к подлинному Преданию и т.д. А потом, поостыв, подумал: так, да не так. Пускай они туги на принятие хорошего, но зато и плохого «инноваторства» не пропустят. Хорошее, если оно подлинно, церковно, истинно, - все-таки рано или поздно пробьется, процветет даже и сквозь епископскую обструкцию (укорененную, главным образом, в чеховском «как бы чего не вышло...»). А плохое будет задержано. И еще: чтобы процвело хорошее, достаточно иногда одного «хорошего» епископа; чтобы задержать плохое - нужны они все, нужны как именно камень. (стр. 344)
Два направления, два «механизма» в церкви - и оба нужны. Поиск и испытание нового и стабильность, сохранение традиций. Оба нужны, как в любой живой развивающейся системе, механизм поиска и механизм стабилизации. И в каждой конфессии действует свой, и в каждой конфессии он имеет достоинства и недостатки. И в православии это рецепция церкви и консерватизм иерархии, и более того, лишь благодаря последнему православие оказалось догматически более открыто к развернувшейся реальности, по сравнению с другими конфессиями.
Протестантизм был попыткой спасти веру, очистить ее от религиозной редукции и метаморфозы. Но он это сделал ценой отказа от эсхатологии, замены ее «спасением» предельно личным, индивидуальным. И потому - в сущности - отказом от церкви... (стр. 348)
Люди, слушающие нас, совершенно искренне не понимают, чего мы от них хотим. На последней глубине мы (кучка) хотим Церкви, но в христианстве давным давно уже нету опыта Церкви, он заменен опытом храма плюс индивидуальной религии, изнутри лишенной всякой веры в смысле «осуществления ожидаемого и уверенности в невидимом»... Ожидаемое что? Невидимое что? Что-то «божественное» in se, трансцендентное, загробное, неотмирное, что-то, что «помогает» жить. (стр. 348)
Думаю это общехристианская проблема, не только протестантизма, и проблема более глубокая, не только в отказе от эсхатологии, но еще и в том, что старые эсхатологические представления уже не способны зажечь мечту, разворачивающаяся божественная реальность оказалась прекраснее самых смелых эсхатологических мечтаний древних .
Думаю, о.Александр абсолютно прав, проблема в эсхатологии, и в отношении самой эсхатологии проблема значительно глубже, чем просто замена ее «шкурным» спасением, это проблема веры, ибо «вера есть осуществление ожидаемого» и первый вопрос, который сейчас требует ответа - ожидаемого чего?
«Почему Бог допускает это?» Вечный вопрос без ответа. Вижу только один, наверное неполный: своим страданьем человек «приносит пользу» другим, нам: разбивает, хотя бы на время, бетон эгоизма, самодовольства, «жира», отделяющего нас от Бога больше, чем любые «прегрешения» и «помыслы». Это и есть, по всей вероятности, спасительный смысл страданий. Но «мир сей» ненавидит страдания и, если бы мог, просто «ликвидировал» бы всех страждущих. (стр. 354)
Вижу первый ответ, так сказать на поверхности. Страдание - защита нам порученного, нашего тела и нашего дела. Но в традиционно развернутом в статичную эсхатологию мироздании о.Александра нет нам порученного и нет дела, в нем выполняется лишь половина Божественного плана - обожение человека. Но не выполняется обожение творения, оно мыслиться то ли происходящим «само по себе» по мере обожения человека, то ли его будет выполнять Сам Бог, одномоментно вытряхнув подобно фокуснику из рукава в «день Х» «из ничего» новое небо и новую землю.
Вижу и другой, более глубинный ответ - к сожалению страдание в грехопадшем мире есть инструмент познания направления деятельности. Но в эсхатологичном статичном мироздании о.Александра нет развернутой на Творца деятельности, есть лишь замкнутое на себя созерцание. Потому и задает он вопрос: «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле...».
Также и мысли о построении Царства Божия на земле. Насколько же эта мечта выше этого псевдоаскетического «нам до всего этого дела нет». Насколько же тут больше настоящего аскетизма: строить, зная, что на земле не построишь, не достроишь, но зная также, что только от этого усилия зависит вхождение наше в «невечерний день» Царства Божия. (стр. 358)
Вообще то Земля - она на небе находится, в мире физическом, а люди, на земле находящиеся, носители Неба, т.е. мира духовного. Если под Небом понимать распространение воли Божьей в духовном мире, то Небо будет везде, где будут носители его, в любой точке материального космоса. В этом и предназначение человечества, его задача в сотворчестве - быть проводниками воли Бога в материальный космос.
Мой «богословский» вопрос: почему видение, опыт, передаваемые, раскрываемые в богослужении Церкви (например, страстная Седмица), давно уже не «формируют», не определяют собой ни богословия, ни благочестия? Думаю об этом каждый день, стоя на светозарных, пасхальных Литургиях этой недели. Люди, православные, с одной стороны, - «любят» все это, а с другой - не живут этим. Почему? (стр. 359)
Потому и не живут, что устаревшее «видение» не включает вторую часть задачи - обожить творение, которой человечество живет, но увы, без «видения». В церковь в лучшем случае человек раз в неделю ходит, а на работу - шесть раз в неделю, вот и проходит большая часть жизни вне «видения».
...красота океана, для меня всегда - образа вечности. Всегда в движенье и жизни, и всегда тот же, и всегда новый, и всегда живой, свободный, полный своей полнотой. (стр. 363)
Но «движение и жизнь» лишь в воображении атеистов протекают «сами по себе случайным образом», в реальности движение и жизнь материи направляется субъектами, вот и ответ на вопрос о.Александра «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле...»
Была «христианская мечта»: во имя ее все лучшее уходило в служение. Этой мечты - признаем это - больше нет. Но природа не терпит пустоты: и вот возникает на развалинах одной мечты другая мечта. Христианская мечта умерла, ставши «буржуазной», ибо духовная сущность буржуазии - это именно отказ от мечты. (стр. 369)
Не возврат к Отцам или эллинизму, а, в каком то смысле, «преодоление» всего этого, «оболочки» традиции - раскрытие самой Истины, самой Жизни, дарованных во Христе. Нельзя больше разлагольствовать о преображении и обожении в каком-то древнем византийском или афонском или еще каком-либо ключе. (стр. 370)
Этой мечты - признаем честно - больше нет. Это так. Но не мечта умерла - мы изменились. Бездеятельная блаженная Вечность, голубая мечта раба, замордованного до потери образа Творца и мечтающего лишь об одном, лечь и отоспаться - умерла, к счастью. В человечестве восстанавливается образ Творца, и это - как раз один из удивительных результатов 2000 лет христианства, и необходимо лишь одно - «видение», богословское осознание этого факта.
И вот все это создает нечто непроницаемое, непроницаемое, во всяком случае, для христианства, для его основной «триединой интуиции» - творения, падения, спасения, для его основоположного «историзма». На деле это, конечно, антихристианство, причем «анти» остается скрытым из-за безостановочного употребления слова «любовь». (стр. 371)
«секта» тоже обращается ко «мне», но «я» для нее не включает мира, жизни, истории и в этом разница... Христос спасает во мне - мир. Секта говорит, что Он спасает меня от мира. Там «радуется всякая тварь». Здесь - узость, гордыня, чувство превосходства и, наконец, духовный тупик...
Христос и «я» человеческое: «Я видел тебя под смаковницей». Об этом никто ничего не знает, но только тут все решается. (стр. 372)
Христос спасает, и не только спасает, Бог далее творит мир - во мне и через меня. Откровение Бытие 1:26, Бытие 2:15, задание не только обожиться, но и обожить творение даны человечеству ДО ГРЕХОПАДЕНИЯ и нигде далее Богом НЕ ОТМЕНЕНЫ
Это Откровение, Откровение и человеческое его понимание - вещи разные, понимание всегда отражает «здесь и сейчас», и задача - отражать в понимание «здесь и сейчас» реальности не первого, а уже 21 века
...моим вопросом, я думаю, нужно признать идею отнесенности. Отнесенности всего к Царству Божьему как откровению и содержанию христианства. (стр. 373)
Постоянная память о Боге. Да, в этом и содержание, и цель всего, в этом жизнь. Но не состоит ли, не исполняется ли эта память как раз в той «отнесенности», о которой я только что писал? И это так не потому ли, что и «мир»-то, то есть «внешнее», даны нам как возможность этой памяти, как претворение всего в общение с Богом. (стр. 374)
Отнесенность всего к Царству Божьему - здесь и сомнений быть не может. Вопрос в другом - как воплощать это в жизнь - «здесь и сейчас». Жизнь в Его присутствии, с Ним, «здесь и сейчас», ничего не надо ждать, все уже совершилось, 2000 лет назад. И Бог не уснул, не умер и не уехал в командировку от расстройства от грехопадения человека, Боготворчество продолжается, «здесь и сейчас».
...цивилизация. Она и есть «змей-искуситель». Она открывает человеку его возможности (неограниченные) и скрывает от него тем самым его онтологическую ограниченность, она говорит ему: «будьте, как боги». Удивительно, каждый подлинный творец - скромен, а созданная этими творцами «цивилизация» - горда. Маленький человечек, вылезая из туристического автобуса, смотрит на картину Микеланджело и говорит: вот на что мы, человечество, способны! Вот что мы создали! То, что смиряло художника(а каждый творец только в ту меру и творец, в какую он «смиряется» перед своим творческим даром), становится источником гордыни для «человечества». (стр. 383)
И маленький человечек совершенно прав, не Микеланджело, а человечество сотворило его шедевры, сам Микеланджело без человечества и дня бы не прожил, не то, чтобы картины писать. И в этом суть христианства, и его отличие от главного конкурента - неоязычества. В христианстве с Богом сотворит человечество, как единый организм, в неоязычестве с Богом как и раньше в язычестве сотворят «герои», микеланджелы, особо усовершенствованные и продвинутые, остальное - мусор, издержки эволюции. В этом суть и сложность христианства, подъема человечества на совершенно иной уровень, уровень единого организма, который только и может с Богом сотворить
Мысль эта - эсхатологическое содержание христианства и Церкви как присутствие в «мире сем» - «Царства будущего века», но присутствие это - как именно спасение мира, а не бегство от него. «Загробный мир» нельзя полюбить, его нельзя «чаять», им нельзя жить. Царство Божие, если только хоть немного «вкусить» его, нельзя «не полюбить», а полюбя его, не полюбить всей твари, созданной, чтобы являть и предвосхищать его. Только любовь эта уже «отнесенная», и этого-то и не мог понять Розанов в своем «Темном лике». Без Царства Божия как своего начала и конца мир - страшный и злой абсурд, но без мира сего непостижимо, отвлеченно и в каком-то смысле абсурдно Царство Божие. (стр. 389)
Вот, совершенно верно, присутствие в «мире сем» Царства будущего века, но в Царстве будущего века и материя - будущего века, новая земля, и земля эта новая не возникнет «из ничего», она сейчас уже возникает, вместе с «новым Небом», Бог творит новое Небо и новую землю через людей, христиан, новое Небо в их душах и новую землю вокруг них. И самое удивительное в том, что нехристиане это знают и в этом творчестве участвуют, хотя и не могут, ибо образ Творца - не только в Откровении, он в генах человеческих Богом записан. А христиане, которые могут - не участвуют, в них инстинкт сотворчества подавляется «святоотеческой литературой», но вся штука в том, что когда творили Отцы, не было еще задачи осознания и реального воплощения сотворчества в области преобразования материи, и перед Отцами стояли совершенно иные задачи - догматика, аскетика, без решения которых правильное понимание сотворчества было бы невозможно, и они их выполнили, удивительным образом создав открытую к современным задачам догматику, а в отношения задач, Богом не поставленных, они имели обычные человечьи понимания своего времени, и перенесение этих пониманий в век 21 и создает ту проблему, которую о.Александр назвал «умершей христианской мечтой».
Иногда краешком души чувствуешь, что да, жизнь вечная - в знании и созерцании Истины и ни в чем другом, ибо знание Истины и есть общение с Богом и единство с Ним. (стр. 390)
В знании, созерцании и ДЕЙСТВИИ, ибо Бог - Творец, а творчество есть действие, и невозможно единство действующего Творца с вечно отдыхающим созерцателем (и заметьте, потребителем!) плодов Его действия. Это не единство, это, простите, иначе называется.
Тут доказательство тому, однако, что в мире сильна и «эффективна» только мечта. И если умирает в человеке меча Божья, он бросается в мечту дьявольскую. Но поэтому и бороться с дьявольской мечтой, дьявольским обманом можно только мечтой Божьей, возвратом к ней, но именно она-то и выветрилась, обессолилась в историческом христианстве, обратилась в благочестие, быт, испуганное любопытство к «загробной жизни» и т.д. ...Христианство же предало даже свой «язык», свою сущность как благовестие - приблизилось Царство Божие, ищите прежде всего Царства Божия...Все это банально, устаешь повторять, и, однако, тут, только тут, только в этой измене эсхатологии - причина исторического развала христианства. (стр. 397)
В знании, созерцании и действии, ибо знание дает инструмент, созерцание составляет суть жизни (умение жить!), а мечту порождает только действие, вне действия, вне творчества - какая же может быть мечта (разве что лишь мечта лечь и хорошо выспаться)!? И разве может быть вера, в которой умерла мечта?!
Человек потерял способность любованья, и все для него стало «проблемой (стр. 403)
Действие, осознаваемое как Служение, перестает быть решением проблем и включается в созерцание! Без такого осознания человек теряет и способность созерцания, вся жизнь превращается в сплошное решение проблем
И ведь он почти дошел до понимания этого, осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, по сути всего лишь выйти из навязанной обучением зациклинности на хроносах и кайросах, так почему же, почему?!
В Очакове на берегу Черного моря сидела я и плакала
...основными координатами этой веры являются, с одной стороны, острая любовь к миру во всей его «данности» (природа, город, история, культура), а с другой стороны, столь же острое, столь же очевидное «убеждение» (или опыт), что сама эта любовь направлена на «другое», что этот мир «являет» и в явлении чего - его «сущность», призвание, красота и т.д. Поэтому мне одинаково скучно и тоскливо там, , где это «явление» отрицается, то есть и с теми, кто этот мир любит без «отнесенности» к «другому», и с теми, кто это «другое» (религию) просто противополагает миру. (стр. 405)
Одинаково скучно - это еще очень мягко сказано. Я одинаково не могу жить - ни в атеизме, где отрицается Главный Стоящий за кадром, и ни в одной религии, где обнаружение Этого Главного уничтожает сам кадр. И не могу, и не хочу
Чашка кофе и гамбургер в простом кафе подлиннее, реальнее всей этой религиозной болтовни. Как таинство невозможно без хлеба, вина, воды, так и религия требует «мира», реального и «будничного». Без него она становится неврозом, самообманом и самообольщением. (стр. 406)
Вот возмутился о.С, что написала я об удивительном моем едино- нет, не мыслии, единочувствии с о.Александром. А я читала и вспоминала, как после очередных заседаний в очередных «религиозных организациях» ехала на дачу, смотрела на лопух и думала - да мой лопух на даче реальнее всей этой вашей религиозной болтовни...
И все же радость существует и должен же существовать ее источник. Когда мы найдем источник, который есть Бог, нам, возможно, уже не нужна будет радость. (стр. 406)
Когда мы находим Источник - именно тогда и появляется настоящая радость, и становится бесконечно ценным все остальное.
«Мне ничего не нужно, когда у меня есть Ты» - абсурд, мне ничего не нужно, когда Тебя нет, а когда есть Ты - только тогда и становится нужным все остальное.
Во время молебна вдруг поразил солнечным лучом светящийся, горящий позолотой подсвечник. Словно - вещи молча говорят нам, напоминают о чем-то, показывают. И так как время тут ни при чем - всегда это явление - мимолетное - вечности (стр. 413)
Шла куда-то и вдруг поразила гранитная плита на дороге, и стою, и время стоит, явление вечности...
Вот в этом, о.С, моя схожесть с о.Александром, а не в его высоких регалиях, разумеется
В Каире - говорит мне вчера коптский епископ Самуил, встречавший меня, - восемь миллионов жителей. Ясно, что прокормить их может только «западное» (техника и т.п.) ... Старый неподвижный восток умирает - просто от количества. И заменить его в сознании людей способна только утопия. А она - обман... Страшно... (стр. 416)
В битком набитом соборе семь тысяч человек слушают - как и каждую пятницу - патриарха. Перед ним на маленьком столике сотни бумажек с вопросами. Он выбирает пять-шесть и отвечает - поразительно по простоте и вместе с тем по глубине(стр. 417)
Все как бы без будущего - и арабы и копты. Настоящее состоит в том, чтобы выжить. Понятно, почему лучшее уходит в монастырь. Мир - это «выживание». Какой уж тут «космизм», «эсхатология», «действие», «миссия» (стр. 418)
И страшно, и удивительно. Сейчас планета может худо-бедно но все же прокормить 6 млрд человек. Удивительно, но никто не видит этого простого факта - эти 6 млрд человек ЕСТЬ! Они ЕСТЬ и даже некоторые из них «слушают патриарха».
Интересно, любители ограничения рождаемости, остановки прогресса и уютного устройства на планете с использованием разумеется современных технологий, кого из этих 6 млрд они обрекают на уничтожение? Кого из этих 6 млрд, и их будущих детей, считают недостойными права жить?
Но если мы верим, что Бог есть Любовь, творящая от своего избытка, то может ли быть ограничение избытку Божественной любви, может ли Любовь сказать - все, эти ... млрд сотворил, и будет, хватит с Меня, и с ними забот не в проворот?...
«Копошащиеся мексиканцы, копошащиеся египтяне», копошащаяся я... - действительно страшно...
А при том -
У каждого свой тайный личный мир,
Есть в этом мире самый лучший миг,
Есть в этом мире самый страшный час,
Но это все неведомо для нас,
но кажется Евтушенко был атеистом, а не христианином? Действительно, страшно...
Я продолжаю думать, что в его «проекте» воскресения или, может быть, лучше сказать, его захваченности воскресением (которое исторически Церковь действительно как-то «забыла») есть что-то бесконечно важное. Что-то тут было «явлено», сказано Церкви, от чего нельзя отделаться иронией и сарказмом (Флоровский). «Мертвых воскрешайте» - это все-таки что-нибудь да значит! Поэтому дефект и больше чем дефект Федорова не тут, а в его слепоте к эсхатологии, то есть в отсутствии в его видении Царства Божия: «И будет Бог всячески во всем», «Восстает тело духовное»: весь вопрос, вся «проблема» (!) в том, что означает тут слово «духовное». (стр. 421)
Мне представляется, что безусловная ценность работ Федорова - в его удивительном предвидении - все далее в материальном мире Бог будет творить через людей. Ошибкой же мне представляется распространение этого предвидения на мир духовный, но пока что реальность развернулась таким образом, что сотворчество в мире духовном человеку не дано (кроме островка собственной души). Конечно, возможно, что далее реальность изменится, но от слишком радужных перспектив меня удерживает Откровение - «и над всею землею», владычество и творчество в духовном мире Бог пока что оставляет за Cобой.
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...