Ирина Мирошниченко (Иванов, МХТ им. Чехова, как это делается, коллеги)
Оригинал взят у miroshnichenko в Долетает?
Густав Климт "Зрительный зал старого Бургтеатра"
Очень повеселил меня такой диалог двух блогеров из поста про разницу между большой и малой сценами:
Philolog66 (цитирует меня):
"если зал большой, так сколько нужно «швырнуть» в зал этой энергетики, чтобы до верха балкона долетало все, что ты хочешь донести?"
А как вы узнаете, что долетело?
Taniushka2012
У ИП всегда долетает!
Ха-ха-ха! Ну, друзья мои, спасибо за интересный вопрос и за такой классный ответ!
У меня был такой спектакль в постановке Олега Ефремова и в оформлении Давида Боровского «Иванов», где я играла Сару - жену Иванова. Иванова играл Иннокентий Смоктуновский.
Там была сложнейшая последняя сцена. Она игралась на высочайшем нервном подъеме, после нее Сара умирает. Начинается сцена с того, что Сара тихо начинает говорить монолог, в какой-то момент Иванов начинает кидать ей в ответ оскорбления и вся сцена раскручивается до самых высоких нот.
Дело осложнялось еще тем, что начинала говорить я очень тихо и из самой глубины сцены.
В плане декораций там был такой open space - все открыто. Веранда, потом стоят некие столбы, и в самой глубине сцены - обшарпанная терраска, увитая плющом. Плющ был тоже не молодой, цветущий, а ветхий. Все такое умирающее.
Мой костюм под стать - я вся в белом, белая шелковая ночная рубашка, сверху вязанная накидка типа «халат». С тягучим шлейфом сзади, с уходящими куда-то, свисающими нитками. Весь мой образ тоже был такой плакучий. Грим - а ля Ида Рубинштейн, вьющиеся мелким бесом черные волосы, черные ресницы. Все это на фоне мертвенной бледности лица, с синяками по глазами - у Сары последняя стадия чахотки. Она безумно любит Иванова и ее гложет обида на него за то, что он ей не отвечает взаимностью.
И я еще по ходу этого монолога должна была медленно, с пластикой тигрицы приближаться к Иванову. Сам Смоктуновский стоял на авансцене спиной ко мне и лицом к залу. Со своими огромными синими прозрачными полными слез глазами. Он слушал меня не поворачиваясь, и мои слова как иглы вонзались в его спину.
И вот я в этом образе, и Ефремов мне говорит: «Ты должна начать монолог, стоя в самом отдалении, у колонны. И начинать его надо шепотом: «Ты помнишь, ты пришел и сказал, что ты меня любишь?»
Можете себе представить - зал 1400 мест, плюс вся огромная сцена и в самом дальнем углу в луче света я должна шепотом что-то говорить! А Ефремов продолжает: «Ты же понимаешь, что твоя энергия при этом должна долетать до верха балкона?» Ну вот как это сделать? Он стал показывать. У него, кстати, неплохо получалось.
Эта сцена была самая трудная во всем спектакле. Иногда я перед этой сценой в антракте подходила к кулисам. Встану в самом конце, когда еще зал пустой, смотрю на балконы и думаю: как же мне так аккумулировать эту энергию и выплеснуть ее из себя, чтобы прямо до конца она долетала? Туда, вдаль, ввысь. Да еще из глубины сцены! Да еще шепотом! Я, конечно, тогда очень серьезно этим занималась.
А костюмером на спектакле была такая совершенно замечательная Маргоша. Она меня затягивала в корсет, надевала на меня эту белую рубашку, сверху - накидку. Я выходила, играла эту сцену, в конце уходила со свечой за кулисы, как правило, под аплодисменты.
За кулисами я влетала в гримерку, и Маргоша уже знала, что сейчас я буду биться током. Она бралась за накидку каждый раз со словами: «Ну вечно эта Мирошниченко стреляется!». Искрило отовсюду. Мы еще по этому поводу все время смеялись.
Не знаю, может там какая-то часть синтетики в этой ткани была, но «стрелялась» я только после этой сцены, до этого - нет!
Может, и впрямь, энергетика актеров материальна? Может, после столь напряженных, волнительных сцен, в результате целенаправленных усилий по аккумуляции и передаче своей энергии в зал организму действительно физически требуется «разрядка»?
А потом после таких спектаклей лежишь пластом, очень трудно восполняются силы.
Но такова наша профессия. Главное - чтобы «долетало»!
Ваша Ирина Мирошниченко
Густав Климт "Зрительный зал старого Бургтеатра"
Очень повеселил меня такой диалог двух блогеров из поста про разницу между большой и малой сценами:
Philolog66 (цитирует меня):
"если зал большой, так сколько нужно «швырнуть» в зал этой энергетики, чтобы до верха балкона долетало все, что ты хочешь донести?"
А как вы узнаете, что долетело?
Taniushka2012
У ИП всегда долетает!
Ха-ха-ха! Ну, друзья мои, спасибо за интересный вопрос и за такой классный ответ!
У меня был такой спектакль в постановке Олега Ефремова и в оформлении Давида Боровского «Иванов», где я играла Сару - жену Иванова. Иванова играл Иннокентий Смоктуновский.
Там была сложнейшая последняя сцена. Она игралась на высочайшем нервном подъеме, после нее Сара умирает. Начинается сцена с того, что Сара тихо начинает говорить монолог, в какой-то момент Иванов начинает кидать ей в ответ оскорбления и вся сцена раскручивается до самых высоких нот.
Дело осложнялось еще тем, что начинала говорить я очень тихо и из самой глубины сцены.
В плане декораций там был такой open space - все открыто. Веранда, потом стоят некие столбы, и в самой глубине сцены - обшарпанная терраска, увитая плющом. Плющ был тоже не молодой, цветущий, а ветхий. Все такое умирающее.
Мой костюм под стать - я вся в белом, белая шелковая ночная рубашка, сверху вязанная накидка типа «халат». С тягучим шлейфом сзади, с уходящими куда-то, свисающими нитками. Весь мой образ тоже был такой плакучий. Грим - а ля Ида Рубинштейн, вьющиеся мелким бесом черные волосы, черные ресницы. Все это на фоне мертвенной бледности лица, с синяками по глазами - у Сары последняя стадия чахотки. Она безумно любит Иванова и ее гложет обида на него за то, что он ей не отвечает взаимностью.
И я еще по ходу этого монолога должна была медленно, с пластикой тигрицы приближаться к Иванову. Сам Смоктуновский стоял на авансцене спиной ко мне и лицом к залу. Со своими огромными синими прозрачными полными слез глазами. Он слушал меня не поворачиваясь, и мои слова как иглы вонзались в его спину.
И вот я в этом образе, и Ефремов мне говорит: «Ты должна начать монолог, стоя в самом отдалении, у колонны. И начинать его надо шепотом: «Ты помнишь, ты пришел и сказал, что ты меня любишь?»
Можете себе представить - зал 1400 мест, плюс вся огромная сцена и в самом дальнем углу в луче света я должна шепотом что-то говорить! А Ефремов продолжает: «Ты же понимаешь, что твоя энергия при этом должна долетать до верха балкона?» Ну вот как это сделать? Он стал показывать. У него, кстати, неплохо получалось.
Эта сцена была самая трудная во всем спектакле. Иногда я перед этой сценой в антракте подходила к кулисам. Встану в самом конце, когда еще зал пустой, смотрю на балконы и думаю: как же мне так аккумулировать эту энергию и выплеснуть ее из себя, чтобы прямо до конца она долетала? Туда, вдаль, ввысь. Да еще из глубины сцены! Да еще шепотом! Я, конечно, тогда очень серьезно этим занималась.
А костюмером на спектакле была такая совершенно замечательная Маргоша. Она меня затягивала в корсет, надевала на меня эту белую рубашку, сверху - накидку. Я выходила, играла эту сцену, в конце уходила со свечой за кулисы, как правило, под аплодисменты.
За кулисами я влетала в гримерку, и Маргоша уже знала, что сейчас я буду биться током. Она бралась за накидку каждый раз со словами: «Ну вечно эта Мирошниченко стреляется!». Искрило отовсюду. Мы еще по этому поводу все время смеялись.
Не знаю, может там какая-то часть синтетики в этой ткани была, но «стрелялась» я только после этой сцены, до этого - нет!
Может, и впрямь, энергетика актеров материальна? Может, после столь напряженных, волнительных сцен, в результате целенаправленных усилий по аккумуляции и передаче своей энергии в зал организму действительно физически требуется «разрядка»?
А потом после таких спектаклей лежишь пластом, очень трудно восполняются силы.
Но такова наша профессия. Главное - чтобы «долетало»!
Ваша Ирина Мирошниченко