оставляю свечу мою зажжённую
Сел в поезд в четыре часа утра в надежде проспать до обеда. Не сбылось. В сером утреннем свете плацкартного вагона с полки напротив негромко, злобно ругали Солженицына, по мнению ругателей развалившему великую державу своими гадкими произведениями не стоило рождаться на свет. Точнее, ругал, один мужской голос. Собеседник его согласно и ровно дышал, солидарный с этой руганью. Как мне не хотелось вступать в этот разговор. В споре таком не победишь и не убедишь, скандалить я как-то разлюбил с возрастом. Но вот не смог заснуть, вспомнил одну хорошую сестру из Свято-Петровского братства, сказавшую как-то, что ногой бы не вступила в автобус со сталинским портретом в кабине. Подумал, она меня, рохлю, не похвалит. В общем, побрел умылся и вернулся в купе.
- Будем знакомиться, я - Олег.
- Владимир, - охотно протянул руку слоохотливый враг автора «Архипелага».
- Андрей, - поздоровался более молчаливый его сосед.
- Слышал, вы тут Александра Исаевича ругали. За что же?
- А вам, видим, нравится, что он понаписал. - Неожиданно первым начал спокойный здоровяк Андрей.
- Даже если бы не нравилось, трудно слушать гадкие слова и неправду о человеке. (Слова были и впрямь плохие, мои собеседники это не оспаривали).
- А что он хорошего сделал. Такую страну развалил... - продолжил свою давешнюю мысль Владимир.
- Как же он вышел из лагеря, если по такой статье сидел, сотрудничал, наверное... - они говорили еще что-то, перебивая меня и друг друга...
- Зачем вы говорите огульные вещи, неправду, клевещете на человека, это грех большой. - Интересно, что мои довольно резкие слова попутчиков не обидели. Каких-то особых аргументов и доказательств, как Солженицын «развалил великую державу» у них не нашлось, а когда я начал говорить о том, сколько было пролито крови вождями этой державы, они согласно закивали головами. Я даже немного опешил, как в одной голове, точнее, в двух, могут одинаково уживаться несовместимые вещи. Оказалось, что у Владимира в 30-е был расстрелян дед-крестьянин, а история Андрея и заставила меня сесть за этот рассказ. Его прадед сидел по 58-й, не "сотрудничал" и вышел...
Прадед богатыря Андрея - мой собеседник из Омска в свое время был серебряным призером Чемпионата СССР по тяжелой атлетике! - свящ. Пётр Георгиевский дворянского рода, но священник уже не в первом поколении. Он был настоятелем храма во имя Климента папы Римского в селе Костюрино Мышкинского района Ярославской области. В конце 30-х годов прошлого века его вызвали в местное отделение НКВД:
- Отец Петр, исповеди принимаете?
- Как же, я священник, принимаю, конечно.
- Что услышите для нас интересное, сообщайте. За каждое сообщение будет оплата, живете-то бедненько.
- Иудой не стану.
- Сейчас за ограду выведем и в расход пустим тут же, если будешь артачиться.
- Буду убиенным, но не Иудой.
- Ты, значит, несчастным убиенным, а мы убийцами-душегубами? Мы тебе такое тут устроим, сам на себя руки наложишь, герой.
.
Храм Климента папы Римского в Костюрино. До закрытия и сейчас
Отцу Петру дали по 58-й статье десять лет лагерей без права переписки. В обвинении, как он потом рассказывал, было вменено в вину: «служитель культа, чуждый элемент рабоче-крестьянской власти». Вскоре арестовали двух его старших сыновей Ивана, родного деда Андрея, и Николая. Младшего, семнадцатилетнего Павла не тронули, в конце войны он уйдет добровольцем на фронт и погибнет. Когда началась война Иван и Николай из лагеря ушли на фронт в штрафбат, за лучшей долей... Оба выжили. Иван в первом бою был тяжело ранен в голову и ногу - смыл вину кровью. После госпиталя его с искалеченной «укороченной» ногой взяли медбратом в санчасть - нужен был хоть сколько-то грамотный человек в помощь доктору. После войны в 1946-м выжившие братья написали письмо товарищу Сталину с просьбой помиловать их отца, больного старого священника, воспитавшего двух фронтовиков и ничего дурного в своей жизни не делавшего. В конце сороковых отца освободили, храм после ареста о.Петра стоял закрытым, согласно семейному преданию он снова служил священником, когда освободился, в других храмах и по домам. Отец Петр отошел ко Господу в 1966-м и похоронен с соседней деревне в пяти километрах от Костюрино, Андрею тогда исполнилось три года. Своим сыновьям отец Пётр оставил вот эту молитву, привезенную из лагеря, которую Андрей переписал в свой молитвослов.
Господи,
Пусть мною зажженная свеча будет светом, освещающим путь мой среди скорбей моих, светом, которым осветишь ты все решения и дела мои. Пусть будет она огнем, которым испепелишь ты эгоизм мой, гордыню мою и нечистоту. Пусть будет она пламенем, которым Ты согреешь сердце мое. Я не могу долго пребывать в храме Твоём, но оставляю свечу мою зажжённую. Оставляю я Тебе частицу самого себя, лишь малую часть того, что я хотел бы дать Тебе. Помоги мне продолжить молитву мою в делах моих.
Аминь.
Кто автор этих простых слов, произносимых, при возжжении свечи, Андрей не знает. В семье эту молитву переписывали и передавали из рук в руки. Волею судьбы, своей бабушкой-полькой, женой Ивана Петровича, он крещен в католическом храме и выбрал западное исповедание. Но память о прадеде-исповеднике веры хранит, его молитву читает каждый день вместе с другими из молитвослова. В семье рассказывают, что отец Пётр особо почитал Римского папу Климента, священномученника, которому был посвящен храм, где он был последним настоятелем. «Наши судьбы похожи», - говорил прадед.