Начало повести
В архивах найдено начало художественной повести. Название предположительно - "Дело о пропавшей тёлке". Возможная датировка - 1996 год.
- Шо то було?
- Мабуть НЛО?
(из украинской народной песни)
Утро выдалось по-настоящему летним. С реки тянуло прохладой. В низинах по обеим её берегам расстилалась, начавшая уже таять, завеса тумана, а трава, щедро накрываясь каплями росы, являла взору дивное сочетание зелени и перламутра. Солнце ещё не взошло, и минутная тишина почила на заливных лугах. Такая тишина наступает, когда кузнечики и шмели ещё не наполнили воздух звоном, а птицы вдруг разом умолкли, готовясь защебетать с удвоенной силой, приветствуя появившееся из-за горизонта Светило. И появись тут пусть даже самый искусный художник, не осмелился бы он и попытаться перенести на холст торжествующее пробуждение Природы. А трахнул бы мольберт об землю, растоптал бы краски и, переломив о колено кисти, зашвырнул бы их в самые гущи осоки. Да так бы и остался стоять, ветрами недвижим, красотою подлинной зачарованный...
Но нет! Не занесло тем утром в окрестности безвестной деревушки ни одного из наследников великих Шишкина и Рафаэля. А посему нарушаем был идиллический пейзаж лишь сутулой фигурой старика Сосипатра, одиноко бредущего по колено в мокрой траве. Глаза его выражали тоску и непомерное отчаяние: вот уже третий день пошёл, как пропала любимая и, более того, единственная старикова тёлка рыжей масти, предки коей ещё чудом уцелели во времена коллективизации. И было бы полбеды, сгинь тёлка эта в лесу, где увязла б в трясине, или задрали её волки. Но последнего серого хищника видели здесь лет двадцать назад, да и то, если верить словам покойного кузнеца Харитона, царствие ему небесное, который утверждал, что как-то ночью в лютый мороз, возвращаясь из соседней деревни, в лесу увяз в сугробе и был атакован волком. Волк этот жутко завывал, скалил жёлтые, как у курильщика, зубы, но Харитона не тронул. Однако разрыл коварный сугроб, и, что самое невероятное, смачно выругавшись матом, дико захохотал, обратив кузнеца в постыдное бегство. Кузнец, не взвидя свету, мчался прочь, а вдогон ему неслись леденящие кровь угрозы, что, дескать, ежели не бросит он пить, не видать ему погашенных государством облигаций внутреннего займа одна тысяча девятьсот тридцать пятого года.
Со временем рассказ расширился, оброс новыми подробностями, и в более поздних его вариантах сообщалось, что волк тот носил армейские галифе, заправленные в лаковые сапоги, курил папиросы “Герцеговина Флор”, а проклятия на голову несчастного кузнеца посылал голосом бывшего председателя сельсовета Лаптюка, повешенного зимой 43-го партизанами за помощь врагу. Сам же Харитон с той поры завязал, однако стал хиреть и вскоре помер, так и не дождавшись выплаты займа, впрочем как и не дождались этого и остальные жители Малых Подсолнухов.
Как бы то ни было, а о волках в тех краях больше не слыхали. Тем более усугублялось положение дел, что до леса тёлка не доходила. Факт сей был зафиксирован в протоколе районным следователем Иннокентием Мироненко, по молодости именуемым за глаза не иначе как Кешкой.
Следы несчастного животного первыми обнаружили пионеры из отряда юных следопытов имени 55-летия Продразвёрстки. Хорошо сохранившиеся в дорожной грязи отпечатки копыт указывали на то, что, освободившись от привязи, тёлка целенаправленно вышла на дорогу, прошла по ней в полверсты, держа строгий курс на северо-восток, после чего исчезла. Дальнейшие следы, образно говоря - как корова языком слизала, и, логически рассуждая, животное либо взлетело, либо было похищено неизвестными злоумышленниками с вертолёта. Первое предположение было подвергнуто всеобщему сомнению. Что касаемо такого явления природы как вертолёт, то всё население Малых Подсолнухов единогласно утверждало, что шум, производимый подобным аппаратом, наверняка привлёк бы внимание жителей, тем более, что ни один из них не видел вертолётов прежде, за исключением разве что нынешнего председателя Сидора Голенищева. Пять лет назад был Сидор командирован в Москву, где посетил ВДНХ, зоопарк, Красную площадь с Мавзолеем и Большой театр. Из всего увиденного председателем наибольшее впечатления произвели на него: на ВДНХ - мороженное, в зоопарке - африканский слон Цезарь, а на Красной площади - ничего. И всё же сильнейшее воздействие оказало на Сидора великое искусство балета, а образ танцовщиц навсегда занял главенствующее место в его думах и снах. К примеру, председателю снилось, что бригада лёгких, как воздух, балерин с косами в руках, изящно кружась по полю, за полдня заготавливают норму колхозных кормов на зиму. В другом сне Сидор подглядывал за балеринами в бане, но к его жесточайшему разочарованию, они и в парилке оставались в белых пачках и тапочках. Вернувшись домой, Голенищев пил шесть дней кряду и в хату никого не впускал, в результате чего полностью завалил план по сенокосу. За это в качестве штрафа председателю спустили условие: в кратчайшие сроки произвести рекордную корову мясо-молочного типа и отправить в столицу на ту же ВДНХ.
Боязнь поплатиться должностью а также заманчивая возможность вновь посетить балет сделали своё дело, и Сидор отчаянно принялся искать подходящую кандидатуру среди худобокого и малодойного колхозного стада. Вскоре он пришёл к неутешительному выводу, что единственной обладательницей спущенных сверху параметров является разве сама председателева жена. Пришлось выбирать из уцелевших остатков личных крестьянских коров. Лучшая среди них обитала при сарае старика Сосипатра, который хоть и отличался различными заслугами ещё со времён японской войны, являлся элементом малограмотным и отдавать свою корову даже напрокат отказывался наотрез. Посулив, впрочем, старику “Запорожец”, Сидор быстро нашёл компромиссный вариант, скрестив бурёнку с племенным быком лучших характеристик. Результатам опыта мог бы позавидовать любой селекционер. Тёлочка родилась крупной, здоровой, и председатель едва ли не самолично растил будущую рекордсменку, поставляя ей превосходные, богатые витаминами комбикорма. Старая корова вскоре померла, и Сосипатр было заупрямился опять, но наехавшая по такому поводу родня враз убедила старика в преимуществах “железного коня” перед крупным рогатым скотом. Последним камнем преткновения стало коровье имя. В память о прежней кормилице Сосипатр стремился окрестить молодую тёлку Бурёнкой, но в указаниях, данных свыше, подчёркивалось, что представленное на выставку животное должно иметь имя благозвучное, женское, дабы символизировать плодородие и жизненные силы колхозных земель. На предложение Сидора назвать корову фамилией известной балерины в районе отреагировали почему-то довольно прохладно. К тому же к председателю толпами повалили бабы, каждая из которых конфиденциально требовала дать сосипатровой тёлке имя своей невестки или соседки. Устав от поворотов судьбы, Сидор во имя дружбы народов наградил корову первым заграничным именем, услышанным им по радио. В районе имя одобрили и зафиксировали. И вот теперь, когда дела уже шли как нельзя лучше, когда оставались считанные дни до улаживания всех тонкостей транспортировки, тёлка, гордо именуемая Жаклин, исчезла, унося с собой мечты Голенищева о Большом театре, Сосипатра - о “Запорожце”, а несчастного Кеши - об отпуске, друзьях и рыбалке.
Оранжевый диск солнца неумолимо полз всё выше по небосклону. Времени было что-то около полудня, и зной ещё только достигал своего апогея. Кеша с тоской посмотрел вверх, но на голубом, как морская гладь, небе ещё не народилось ни единого облачка. “Эх, в Крым бы сейчас!” - подумалось ему. Как-то пару лет назад Кеше повезло, и море он-таки повидал. “Глядишь, может, и сейчас бы выбрался, кабы не корова эта проклятущая!..” - Кеша плюнул с досады и снова опустился на четвереньки с огромной шерлокхолмсовской лупой в руках. Видели бы его теперь друзья-однокашники - в штаны напустили б со смеху! Иные из них замерли в засадах, другие сидят в просторных кабинетах, распутывают сети преступных группировок, а следователь Мироненко, что твой жук навозный, лепёшки коровьи на дороге изучает!.. “А вдруг и правда - шпионы похитили? - Иннокентий попытался утешить своё самолюбие. - Ну вредители, то бишь!” Он настороженно всмотрелся в дорожные кусты и пожалел, что табельное оружие осталось дома. Но кусты были редковаты, и ни бандитам, ни корове укрыться в них бы не удалось. Поднявшись с колен и отряхнув брюки, Кеша стянул с плеч милицейский пиджак и, сделав пару шагов, повесил его на ветки. Эта же участь постигла и галстук. Рубашку, поразмыслив, Кеша снимать не стал, а только расстегнул её на три пуговицы. Затем он обернулся и вновь упёр свой взгляд в вереницу коровьих следов. Последние отпечатки были так же ясно видны, как и предыдущие, а вот потом... Потом оставалось загадкой. Кеша достал платок и промокнул выступившие на лице капли пота. Утираясь, он на секунду сомкнул выгоревшие на солнце ресницы и ощутил лёгкое головокружение. Перед закрытыми глазами поплыли разноцветные кружочки и чёрточки. “Неужто перегрелся?” - подумал он с удивлением. Жару и холод, как и физические нагрузки, он переносил хорошо, на здоровье не жаловался и совсем недавно с отличием сдал на значок ГТО... Опять подумалось о море, и Кеша ощутил сильнейший порыв бросить ещё не начатую толком карьеру, плюнуть на всё и уехать, куда глаза глядят. “Свобода, свобода!” - запело его сердце. И вдруг ему стало так легко и приятно, что даже открывать глаза не захотелось. Он припомнил, что как-то читал о ещё не известных способностях человека; что может быть когда-нибудь научимся мы силой воли переносить себя на дальние расстояния. Подумал - и вот тебе Крым! Надоело - рраз, и дома!.. Кеша изо всех сил представил себе черноморский пляж, людей в купальниках и дразнящую пену прибоя. С минуту он постоял с закрытыми глазами, внушая себе райские курортные картины, и потихоньку, наконец, разомкнул веки. Но чуда не произошло. Перед глазами лежала всё та же прямая дорога, справа от неё - поле, а слева к дороге подбирался лес, постепенно переходивший в заросли кустарника, на котором качалась милицейская форма.
И тут у Кешки разом пересохло во рту! Покуда он тут, как беспечный пацан, торчал с закрытыми глазами посередь дороги, какой-то местный шутник стянул с веток и пиджак, и галстук! Мало того, у мерзавца хватило наглости увешать весь куст какими-то немыслимыми пёстрыми лентами, бубенцами, ёлочной мишурой и ещё бог знает чем. Покачиваясь на слабом ветерке, украшения еле слышно звенели, как бы посмеиваясь над незадачливым следователем. Кровь ударила в голову Иннокентию и, сжав кулаки, он резко обернулся, надеясь увидеть улепётывающего во все лопатки хулигана с чужим пиджаком в руках. Но и в поле и на дороге было по-прежнему пусто. Высота травы ещё не достигла такой величины, чтобы можно было, упав в неё, скрыться от зоркого взгляда. “Неужто и вправду перегрелся?.. - пронеслось в голове у Кеши. - Что ж я тут с полчаса простоял, мечтая?” Он снова обернулся в сторону леса. “Как же он так успел: и повесить всё это барахло, и дёру дать, и чтобы не слыхать его, и никаких следов?” Подумав так, он машинально посмотрел вниз на дорогу и ахнул. Прямо от его ног, мимо увешанного куста, к лесу вилась ровная цепочка коровьих следов, аккуратно перемежаемая засохшими лепёшками навоза. “Что же? Как же это никто раньше не замечал?! - Кеша трясущимися руками достал платок и вытер вновь взмокшие лицо и шею. - И следы-то ведь такие же чёткие, ясные, как и те...” Он повернулся назад, и силы оставили его. Ноги его подкосились, и Иннокентий рухнул на колени. Дорога была чиста. Исчезли не только отпечатки жаклиновых копыт, но и его, Иннокентия, следы!
- Но я-то пришёл сюда как-то? Пришёл, не прилетел же! - неожиданно вырвалось у него, и Кеша испугался собственного голоса: прозвучал он резко и хрипло, утонув в плотном, как ватное одеяло, воздухе. Успокоившись немного, Кеша пришёл к выводу, что говорить мысли вслух, обращаясь к самому себе со стороны, не так страшно, как слушать жутковатую тишину полуденного зноя.
- Спокойно, Иннокентий Михалыч, спокойно, дорогой! - постарался он взять себя в руки. - Давай-ка воротимся назад, освежимся, искупаемся, обдумаем всё дома и вернёмся. Корова-то из деревни шла, и я ведь следом за ней!.. - Кеша посмотрел в сторону Малых Подсолнухов и со стоном обхватил голову руками. Деревня тоже исчезла. На её месте беззаботно виднелась полоса невесть откуда взявшегося леса, так удачно вписавшегося в ландшафт, будто и не было тут никогда никаких Подсолнухов, ни Малых, ни Великих... В отчаяньи Иннокентий кинулся бежать, тщетно всматриваясь в стену листвы, в надежде увидеть край дома ли, солнечный луч ли, отражённый в окне или на скате обитой жестью крыши... Но факт бесследного исчезновения целой деревни и всех соответствующих признаков цивилизации оставался фактом. Запыхавшись скорее от волнения, чем от бега, Кеша остановился и прислушался. Но ветерок не донёс ни собачьего лая, ни хлопанья ворот, ни квохтанья куриц...
- Эй! - негромко позвал Кеша. - Эй! Есть тут кто? - Он подождал немного, но никто не отвечал. “А вдруг спятил? - в ужасе подумалось ему. - Вообразил, что деревни нет, а сам ношусь по главной улице имени как там его душу... Фарабундо Марти... ору, как дурак, а на меня, поди, все таращатся!.. Стыд-то какой!” Он одёрнул рубашку, заправил выскочивший было край обратно в брюки, пригладил ладонью коротко стриженые волосы и, чувствуя себя полнейшим идиотом, обратился к ближайшей берёзе:
- Товарищи! Я чего-то заплутал тут. Где тут мне председателя сыскать?.. - чуток помолчав, он добавил: - Пожалуйста!..
...Ветерок перебирал листву, солнечные блики скользили по стволу берёзы, создавая причудливую игру теней. Неожиданно Иннокентию показалось, что тени состроились в рисунок нагло ухмыляющейся рожи. Плюнув, Кеша попал прямо в глаз насмешнику. Это несколько удовлетворило его задетое самолюбие и, мрачно усмехнувшись, он пнул выступавший из-под земли корень и пошагал прочь. Он шёл вперёд по дороге к увешанному тряпьём кусту, туда, где опять начинались из ниоткуда следы пропавшей Жаклин. И чем ближе он подходил, тем явственней доносился до его слуха песпечно смеющийся перезвон бубенцов, напоминавший о присутствии иных человеческих существ в этом, сразу ставшим чужим и незнакомым, мире.
Дойдя до куста, Кеша присел на обочине и, тяжело вздохнув, задумался. Картина получалась обратной. Будто б доставили сюда тёлку вертолётом и заманили в лес, болезную... А может, не вертолётом?.. Мозг следователя, как молнией, озарила догадка: “Ну ясно! Конечно же они! Гуманоиды! Прилетели сюда на тарелках своих бесшумных, произвели эксперимент с похищением сосипатровой коровы и ждут теперь, что будет!.. А может, и меня ещё под гипнозом содержат?!” Кеша ущипнул себя побольнее, но ничего не изменилось. Да и не слыхал он никогда, чтобы человек, ущипнув себя, обнаружил потом, что спал! И всё же унизительное положение безвольного подопытного кролика было отнюдь не по характеру мягкого, но гордого Иннокентия. Словно ощутив на себе насмешливый взгляд зелёнотелого брата по разуму, он вскочил, быстро отряхнул с себя пыль и, поправив фуражку, решительным шагом направился в лес по коровьим следам.
Вступив под сень деревьев, Кеша ощутил какую-то лёгкость и прямо-таки умиротворение. Солнце уже не так палило. Листья берёз и осин нежно трепетали, вторя разливавшейся изредка птичьей трели. То тут, то там, на фоне зелёных трав и прошлогодней хвои выглядывали лесные гвоздики и фиолетовые с золотом цветы иван-да-марьи. Были ещё какие-то, синие с белым, но их названий Кеша не помнил, как не умел он различать и птиц. “Зяблик, что ли, - подумал он, - или не зяблик. Дрозд какой-нибудь... Да ну их! Кто знает-то, в самом-то деле!...” Кеша словно очнулся и вдруг осознал, что давно уже не смотрит за следами Жаклин, которые были почти не видны на заросшей тропе. Рассудив, однако, что корова в чащу не полезет, он двинулся дальше. Вскоре впереди замаячил просвет: лес оказался неширок. Захотелось прибавить шагу. Кеша отогнал назойливого комара, смахнул приставшую к щеке паутинку, поднырнул под нависшую над тропой ветку, выпрямился и увидел гуманоида.
То, что это был именно гуманоид, Иннокентий уразумел сразу. С виду он, впрочем, походил на довольно старого человека, но хоть и не был зелёнокожим и не имел на голове антенн, за версту в нём чувствовалось что-то космическое и неземное.
Старик сидел на поросшем мхом валуне, однако было видно, что ростом он заметно бы выделился в толпе. Был он облачён в длинные одежды, такие ослепительно белые, что Кеша невольно зажмурился, взглянув на незнакомца впервые. Седые, но густые и ухоженные волосы ниспадали ему на плечи, а длинная завитая борода доходила до пояса. Старик метнул на Кешку проницательный взгляд из-под густых бровей и, как бы потеряв к нему всякий интерес, равнодушно отвернулся, продолжая изучать узор на рукояти длинной трости, которую он держал в руках. Однако, Кешке показалось, что в глазах инопланетянина мелькнули лукавые искорки.
- Шо то було?
- Мабуть НЛО?
(из украинской народной песни)
Утро выдалось по-настоящему летним. С реки тянуло прохладой. В низинах по обеим её берегам расстилалась, начавшая уже таять, завеса тумана, а трава, щедро накрываясь каплями росы, являла взору дивное сочетание зелени и перламутра. Солнце ещё не взошло, и минутная тишина почила на заливных лугах. Такая тишина наступает, когда кузнечики и шмели ещё не наполнили воздух звоном, а птицы вдруг разом умолкли, готовясь защебетать с удвоенной силой, приветствуя появившееся из-за горизонта Светило. И появись тут пусть даже самый искусный художник, не осмелился бы он и попытаться перенести на холст торжествующее пробуждение Природы. А трахнул бы мольберт об землю, растоптал бы краски и, переломив о колено кисти, зашвырнул бы их в самые гущи осоки. Да так бы и остался стоять, ветрами недвижим, красотою подлинной зачарованный...
Но нет! Не занесло тем утром в окрестности безвестной деревушки ни одного из наследников великих Шишкина и Рафаэля. А посему нарушаем был идиллический пейзаж лишь сутулой фигурой старика Сосипатра, одиноко бредущего по колено в мокрой траве. Глаза его выражали тоску и непомерное отчаяние: вот уже третий день пошёл, как пропала любимая и, более того, единственная старикова тёлка рыжей масти, предки коей ещё чудом уцелели во времена коллективизации. И было бы полбеды, сгинь тёлка эта в лесу, где увязла б в трясине, или задрали её волки. Но последнего серого хищника видели здесь лет двадцать назад, да и то, если верить словам покойного кузнеца Харитона, царствие ему небесное, который утверждал, что как-то ночью в лютый мороз, возвращаясь из соседней деревни, в лесу увяз в сугробе и был атакован волком. Волк этот жутко завывал, скалил жёлтые, как у курильщика, зубы, но Харитона не тронул. Однако разрыл коварный сугроб, и, что самое невероятное, смачно выругавшись матом, дико захохотал, обратив кузнеца в постыдное бегство. Кузнец, не взвидя свету, мчался прочь, а вдогон ему неслись леденящие кровь угрозы, что, дескать, ежели не бросит он пить, не видать ему погашенных государством облигаций внутреннего займа одна тысяча девятьсот тридцать пятого года.
Со временем рассказ расширился, оброс новыми подробностями, и в более поздних его вариантах сообщалось, что волк тот носил армейские галифе, заправленные в лаковые сапоги, курил папиросы “Герцеговина Флор”, а проклятия на голову несчастного кузнеца посылал голосом бывшего председателя сельсовета Лаптюка, повешенного зимой 43-го партизанами за помощь врагу. Сам же Харитон с той поры завязал, однако стал хиреть и вскоре помер, так и не дождавшись выплаты займа, впрочем как и не дождались этого и остальные жители Малых Подсолнухов.
Как бы то ни было, а о волках в тех краях больше не слыхали. Тем более усугублялось положение дел, что до леса тёлка не доходила. Факт сей был зафиксирован в протоколе районным следователем Иннокентием Мироненко, по молодости именуемым за глаза не иначе как Кешкой.
Следы несчастного животного первыми обнаружили пионеры из отряда юных следопытов имени 55-летия Продразвёрстки. Хорошо сохранившиеся в дорожной грязи отпечатки копыт указывали на то, что, освободившись от привязи, тёлка целенаправленно вышла на дорогу, прошла по ней в полверсты, держа строгий курс на северо-восток, после чего исчезла. Дальнейшие следы, образно говоря - как корова языком слизала, и, логически рассуждая, животное либо взлетело, либо было похищено неизвестными злоумышленниками с вертолёта. Первое предположение было подвергнуто всеобщему сомнению. Что касаемо такого явления природы как вертолёт, то всё население Малых Подсолнухов единогласно утверждало, что шум, производимый подобным аппаратом, наверняка привлёк бы внимание жителей, тем более, что ни один из них не видел вертолётов прежде, за исключением разве что нынешнего председателя Сидора Голенищева. Пять лет назад был Сидор командирован в Москву, где посетил ВДНХ, зоопарк, Красную площадь с Мавзолеем и Большой театр. Из всего увиденного председателем наибольшее впечатления произвели на него: на ВДНХ - мороженное, в зоопарке - африканский слон Цезарь, а на Красной площади - ничего. И всё же сильнейшее воздействие оказало на Сидора великое искусство балета, а образ танцовщиц навсегда занял главенствующее место в его думах и снах. К примеру, председателю снилось, что бригада лёгких, как воздух, балерин с косами в руках, изящно кружась по полю, за полдня заготавливают норму колхозных кормов на зиму. В другом сне Сидор подглядывал за балеринами в бане, но к его жесточайшему разочарованию, они и в парилке оставались в белых пачках и тапочках. Вернувшись домой, Голенищев пил шесть дней кряду и в хату никого не впускал, в результате чего полностью завалил план по сенокосу. За это в качестве штрафа председателю спустили условие: в кратчайшие сроки произвести рекордную корову мясо-молочного типа и отправить в столицу на ту же ВДНХ.
Боязнь поплатиться должностью а также заманчивая возможность вновь посетить балет сделали своё дело, и Сидор отчаянно принялся искать подходящую кандидатуру среди худобокого и малодойного колхозного стада. Вскоре он пришёл к неутешительному выводу, что единственной обладательницей спущенных сверху параметров является разве сама председателева жена. Пришлось выбирать из уцелевших остатков личных крестьянских коров. Лучшая среди них обитала при сарае старика Сосипатра, который хоть и отличался различными заслугами ещё со времён японской войны, являлся элементом малограмотным и отдавать свою корову даже напрокат отказывался наотрез. Посулив, впрочем, старику “Запорожец”, Сидор быстро нашёл компромиссный вариант, скрестив бурёнку с племенным быком лучших характеристик. Результатам опыта мог бы позавидовать любой селекционер. Тёлочка родилась крупной, здоровой, и председатель едва ли не самолично растил будущую рекордсменку, поставляя ей превосходные, богатые витаминами комбикорма. Старая корова вскоре померла, и Сосипатр было заупрямился опять, но наехавшая по такому поводу родня враз убедила старика в преимуществах “железного коня” перед крупным рогатым скотом. Последним камнем преткновения стало коровье имя. В память о прежней кормилице Сосипатр стремился окрестить молодую тёлку Бурёнкой, но в указаниях, данных свыше, подчёркивалось, что представленное на выставку животное должно иметь имя благозвучное, женское, дабы символизировать плодородие и жизненные силы колхозных земель. На предложение Сидора назвать корову фамилией известной балерины в районе отреагировали почему-то довольно прохладно. К тому же к председателю толпами повалили бабы, каждая из которых конфиденциально требовала дать сосипатровой тёлке имя своей невестки или соседки. Устав от поворотов судьбы, Сидор во имя дружбы народов наградил корову первым заграничным именем, услышанным им по радио. В районе имя одобрили и зафиксировали. И вот теперь, когда дела уже шли как нельзя лучше, когда оставались считанные дни до улаживания всех тонкостей транспортировки, тёлка, гордо именуемая Жаклин, исчезла, унося с собой мечты Голенищева о Большом театре, Сосипатра - о “Запорожце”, а несчастного Кеши - об отпуске, друзьях и рыбалке.
Оранжевый диск солнца неумолимо полз всё выше по небосклону. Времени было что-то около полудня, и зной ещё только достигал своего апогея. Кеша с тоской посмотрел вверх, но на голубом, как морская гладь, небе ещё не народилось ни единого облачка. “Эх, в Крым бы сейчас!” - подумалось ему. Как-то пару лет назад Кеше повезло, и море он-таки повидал. “Глядишь, может, и сейчас бы выбрался, кабы не корова эта проклятущая!..” - Кеша плюнул с досады и снова опустился на четвереньки с огромной шерлокхолмсовской лупой в руках. Видели бы его теперь друзья-однокашники - в штаны напустили б со смеху! Иные из них замерли в засадах, другие сидят в просторных кабинетах, распутывают сети преступных группировок, а следователь Мироненко, что твой жук навозный, лепёшки коровьи на дороге изучает!.. “А вдруг и правда - шпионы похитили? - Иннокентий попытался утешить своё самолюбие. - Ну вредители, то бишь!” Он настороженно всмотрелся в дорожные кусты и пожалел, что табельное оружие осталось дома. Но кусты были редковаты, и ни бандитам, ни корове укрыться в них бы не удалось. Поднявшись с колен и отряхнув брюки, Кеша стянул с плеч милицейский пиджак и, сделав пару шагов, повесил его на ветки. Эта же участь постигла и галстук. Рубашку, поразмыслив, Кеша снимать не стал, а только расстегнул её на три пуговицы. Затем он обернулся и вновь упёр свой взгляд в вереницу коровьих следов. Последние отпечатки были так же ясно видны, как и предыдущие, а вот потом... Потом оставалось загадкой. Кеша достал платок и промокнул выступившие на лице капли пота. Утираясь, он на секунду сомкнул выгоревшие на солнце ресницы и ощутил лёгкое головокружение. Перед закрытыми глазами поплыли разноцветные кружочки и чёрточки. “Неужто перегрелся?” - подумал он с удивлением. Жару и холод, как и физические нагрузки, он переносил хорошо, на здоровье не жаловался и совсем недавно с отличием сдал на значок ГТО... Опять подумалось о море, и Кеша ощутил сильнейший порыв бросить ещё не начатую толком карьеру, плюнуть на всё и уехать, куда глаза глядят. “Свобода, свобода!” - запело его сердце. И вдруг ему стало так легко и приятно, что даже открывать глаза не захотелось. Он припомнил, что как-то читал о ещё не известных способностях человека; что может быть когда-нибудь научимся мы силой воли переносить себя на дальние расстояния. Подумал - и вот тебе Крым! Надоело - рраз, и дома!.. Кеша изо всех сил представил себе черноморский пляж, людей в купальниках и дразнящую пену прибоя. С минуту он постоял с закрытыми глазами, внушая себе райские курортные картины, и потихоньку, наконец, разомкнул веки. Но чуда не произошло. Перед глазами лежала всё та же прямая дорога, справа от неё - поле, а слева к дороге подбирался лес, постепенно переходивший в заросли кустарника, на котором качалась милицейская форма.
И тут у Кешки разом пересохло во рту! Покуда он тут, как беспечный пацан, торчал с закрытыми глазами посередь дороги, какой-то местный шутник стянул с веток и пиджак, и галстук! Мало того, у мерзавца хватило наглости увешать весь куст какими-то немыслимыми пёстрыми лентами, бубенцами, ёлочной мишурой и ещё бог знает чем. Покачиваясь на слабом ветерке, украшения еле слышно звенели, как бы посмеиваясь над незадачливым следователем. Кровь ударила в голову Иннокентию и, сжав кулаки, он резко обернулся, надеясь увидеть улепётывающего во все лопатки хулигана с чужим пиджаком в руках. Но и в поле и на дороге было по-прежнему пусто. Высота травы ещё не достигла такой величины, чтобы можно было, упав в неё, скрыться от зоркого взгляда. “Неужто и вправду перегрелся?.. - пронеслось в голове у Кеши. - Что ж я тут с полчаса простоял, мечтая?” Он снова обернулся в сторону леса. “Как же он так успел: и повесить всё это барахло, и дёру дать, и чтобы не слыхать его, и никаких следов?” Подумав так, он машинально посмотрел вниз на дорогу и ахнул. Прямо от его ног, мимо увешанного куста, к лесу вилась ровная цепочка коровьих следов, аккуратно перемежаемая засохшими лепёшками навоза. “Что же? Как же это никто раньше не замечал?! - Кеша трясущимися руками достал платок и вытер вновь взмокшие лицо и шею. - И следы-то ведь такие же чёткие, ясные, как и те...” Он повернулся назад, и силы оставили его. Ноги его подкосились, и Иннокентий рухнул на колени. Дорога была чиста. Исчезли не только отпечатки жаклиновых копыт, но и его, Иннокентия, следы!
- Но я-то пришёл сюда как-то? Пришёл, не прилетел же! - неожиданно вырвалось у него, и Кеша испугался собственного голоса: прозвучал он резко и хрипло, утонув в плотном, как ватное одеяло, воздухе. Успокоившись немного, Кеша пришёл к выводу, что говорить мысли вслух, обращаясь к самому себе со стороны, не так страшно, как слушать жутковатую тишину полуденного зноя.
- Спокойно, Иннокентий Михалыч, спокойно, дорогой! - постарался он взять себя в руки. - Давай-ка воротимся назад, освежимся, искупаемся, обдумаем всё дома и вернёмся. Корова-то из деревни шла, и я ведь следом за ней!.. - Кеша посмотрел в сторону Малых Подсолнухов и со стоном обхватил голову руками. Деревня тоже исчезла. На её месте беззаботно виднелась полоса невесть откуда взявшегося леса, так удачно вписавшегося в ландшафт, будто и не было тут никогда никаких Подсолнухов, ни Малых, ни Великих... В отчаяньи Иннокентий кинулся бежать, тщетно всматриваясь в стену листвы, в надежде увидеть край дома ли, солнечный луч ли, отражённый в окне или на скате обитой жестью крыши... Но факт бесследного исчезновения целой деревни и всех соответствующих признаков цивилизации оставался фактом. Запыхавшись скорее от волнения, чем от бега, Кеша остановился и прислушался. Но ветерок не донёс ни собачьего лая, ни хлопанья ворот, ни квохтанья куриц...
- Эй! - негромко позвал Кеша. - Эй! Есть тут кто? - Он подождал немного, но никто не отвечал. “А вдруг спятил? - в ужасе подумалось ему. - Вообразил, что деревни нет, а сам ношусь по главной улице имени как там его душу... Фарабундо Марти... ору, как дурак, а на меня, поди, все таращатся!.. Стыд-то какой!” Он одёрнул рубашку, заправил выскочивший было край обратно в брюки, пригладил ладонью коротко стриженые волосы и, чувствуя себя полнейшим идиотом, обратился к ближайшей берёзе:
- Товарищи! Я чего-то заплутал тут. Где тут мне председателя сыскать?.. - чуток помолчав, он добавил: - Пожалуйста!..
...Ветерок перебирал листву, солнечные блики скользили по стволу берёзы, создавая причудливую игру теней. Неожиданно Иннокентию показалось, что тени состроились в рисунок нагло ухмыляющейся рожи. Плюнув, Кеша попал прямо в глаз насмешнику. Это несколько удовлетворило его задетое самолюбие и, мрачно усмехнувшись, он пнул выступавший из-под земли корень и пошагал прочь. Он шёл вперёд по дороге к увешанному тряпьём кусту, туда, где опять начинались из ниоткуда следы пропавшей Жаклин. И чем ближе он подходил, тем явственней доносился до его слуха песпечно смеющийся перезвон бубенцов, напоминавший о присутствии иных человеческих существ в этом, сразу ставшим чужим и незнакомым, мире.
Дойдя до куста, Кеша присел на обочине и, тяжело вздохнув, задумался. Картина получалась обратной. Будто б доставили сюда тёлку вертолётом и заманили в лес, болезную... А может, не вертолётом?.. Мозг следователя, как молнией, озарила догадка: “Ну ясно! Конечно же они! Гуманоиды! Прилетели сюда на тарелках своих бесшумных, произвели эксперимент с похищением сосипатровой коровы и ждут теперь, что будет!.. А может, и меня ещё под гипнозом содержат?!” Кеша ущипнул себя побольнее, но ничего не изменилось. Да и не слыхал он никогда, чтобы человек, ущипнув себя, обнаружил потом, что спал! И всё же унизительное положение безвольного подопытного кролика было отнюдь не по характеру мягкого, но гордого Иннокентия. Словно ощутив на себе насмешливый взгляд зелёнотелого брата по разуму, он вскочил, быстро отряхнул с себя пыль и, поправив фуражку, решительным шагом направился в лес по коровьим следам.
Вступив под сень деревьев, Кеша ощутил какую-то лёгкость и прямо-таки умиротворение. Солнце уже не так палило. Листья берёз и осин нежно трепетали, вторя разливавшейся изредка птичьей трели. То тут, то там, на фоне зелёных трав и прошлогодней хвои выглядывали лесные гвоздики и фиолетовые с золотом цветы иван-да-марьи. Были ещё какие-то, синие с белым, но их названий Кеша не помнил, как не умел он различать и птиц. “Зяблик, что ли, - подумал он, - или не зяблик. Дрозд какой-нибудь... Да ну их! Кто знает-то, в самом-то деле!...” Кеша словно очнулся и вдруг осознал, что давно уже не смотрит за следами Жаклин, которые были почти не видны на заросшей тропе. Рассудив, однако, что корова в чащу не полезет, он двинулся дальше. Вскоре впереди замаячил просвет: лес оказался неширок. Захотелось прибавить шагу. Кеша отогнал назойливого комара, смахнул приставшую к щеке паутинку, поднырнул под нависшую над тропой ветку, выпрямился и увидел гуманоида.
То, что это был именно гуманоид, Иннокентий уразумел сразу. С виду он, впрочем, походил на довольно старого человека, но хоть и не был зелёнокожим и не имел на голове антенн, за версту в нём чувствовалось что-то космическое и неземное.
Старик сидел на поросшем мхом валуне, однако было видно, что ростом он заметно бы выделился в толпе. Был он облачён в длинные одежды, такие ослепительно белые, что Кеша невольно зажмурился, взглянув на незнакомца впервые. Седые, но густые и ухоженные волосы ниспадали ему на плечи, а длинная завитая борода доходила до пояса. Старик метнул на Кешку проницательный взгляд из-под густых бровей и, как бы потеряв к нему всякий интерес, равнодушно отвернулся, продолжая изучать узор на рукояти длинной трости, которую он держал в руках. Однако, Кешке показалось, что в глазах инопланетянина мелькнули лукавые искорки.